Слыша затихающие женские крики на краде, которые разрывали морозный воздух, Марибор трясся, его била дрожь. Плотно зажав уши ладонями, он отвернулся, прислонившись к дереву, наблюдал, как медленно падают редкие снежинки на кожу его рук, оставляя мокрые дрожащие капли… А внутри разрасталась огромная пропасть, будто раскрывалась пасть гигантского змея, того самого, из Навь-реки, которым в отрочестве пугал Творимир. А теперь Марибор падал в его холодную утробу, что угрожало его душе кануть в небытие, исчезнуть навеки, навсегда. Оцепеневший от страха Марибор отчаянно пытался ухватиться за жизнь, прозреть, вынырнуть из забвения, но пришло всеобъемлющее чувство боли. Его быстро сменило невыносимое, жуткое до глубины чувство утраты. Мука превращалась в боль телесную, и тогда Марибор закричал, но колючий ком встал в горле, не позволив проронить ни звука.

Вздрогнув, Марибор проснулся. Холодный пот выступил на лице, груди и ладонях, тело сковало онемение, а сердце бешено колотилось, намереваясь выпрыгнуть наружу. Не сразу понял, что находится у себя в опочивальне, и ему ничего не угрожает. В тусклом рассвете он покосился в сторону, различив в углу холодную сталь меча, будто только в нём было его спасение – успокоился, и закрыл глаза, пытаясь дышать как можно ровнее.

Он лежал один. Челядинка прекрасно знала, что Марибор не любит заставать поутру её рядом с собой, а потому, чтобы не гневить княжича, покинула его постель до зари. Запах её тела и человеческое тепло всё ещё витали в воздухе, давая Марибору осознать, что он находится в Яви. Успокоился совсем. Вдыхал редко и глубоко, чувствуя на коже прохладный воздух, что залетал в раскрытые ставни.

Там, в зимнем лесу, его не должно было быть… В тайне по княжескому указу наёмники схватили Ведицу и Творимира, скрутили и увезли далеко в чащобу и там сожгли. Марибор случайно узнал о том. И по следу нагнал душегубов, что вели пленённых в лес. Они судили их, не оговорив это с народом, старейшинами и жрецами, против воли Богов. И об этом никто не знал до сих пор. Потому о Мариборе народ придумывал разные истории – кто его настоящая мать и куда она делась. И он никогда не говорил о том, что знает и видел собственными глазами, ни с кем. Разве только ведала колдунья Чародуша, что и стала его покровительницей. Она нашла его в лесу полуживого и замёрзшего. Приветила у себя в избе и выходила. Благодаря её защите княжнам не удалось более навредить Марибору. Больше никому не удалось.

Марибор сел, спустив ноги на прохладный пол, потёр лицо, смахнув остатки проклятого сна. Быстро пришёл в себя. Он ещё должен успеть навестить старуху, а потому поторопился.

Собравшись, вышел во двор, где, оседлав лошадь, отправился прямиком через ворота в лес, сквозь стелящийся по берегу серебристый туман. Купало Светлый медленно возносился над лесом, и вода Тавры искрилась золотыми отблесками так же, как искрятся волосы Зариславы…

Углубившись во влажную, покрытую серебряной росой рощу, Марибор остановился у тихой излучины, поросшей изумрудной травой и камышом. Скинув одежду, с разбегу бросился в ледяную воду, разбрызгивая жидкое золото по сторонам. От холода поначалу перехватило дыхание, свело грудь и живот. Но когда он потерял песчаное дно, то окреп и поплыл к середине. Месяц кресень²¹ после Купалы выдался жарким, но ночи к утру были слишком холодны для омовений. Вдоволь наплававшись, Марибор вернулся на сушу. Облачился в сухую одежду, чувствуя, как силы приливают к горящему телу и мышцам. Голова прояснилась, забылся скверный сон, и он с лёгкостью продолжил путь, всё дальше ускользая от Волдара.

Изба Чародуши стояла в еловых зарослях под замшелыми разлапистыми ветвями старых сосен. С виду строение маленькое, чтобы вместить в себя семью, и явно рассчитанное на одного хозяина, с покосившимся порогом, небольшим оконцем, затянутым бычьим пузырём. На крыше проросли лесные грибы. Границу избы охраняли такие же старые растрескавшиеся и иссохшие на солнце Чуры у ворот, на частоколах воздеты на длинные шесты побелевшие черепа коз и волов, предвещая путнику, что место здесь гиблое, живому человеку опасно соваться сюда.

Чародуша – одна из колдуний, оставшихся жить вблизи Волдара. О ней народ слыхивал, да побаивался идти за помощью, потому как считали, что водится старуха с тёмными духами, нежитью болотной, сама перекидывается в зверей разных. Да и попасть к ней не так просто обычному человеку, тропки к ней заговорённые, зверем лесным оберегаемые, кого попало, не пропустят. Марибор не знал, сколько веков старухе, сколько поколений Волдара повидала она в своей жизни, и Чародуша никогда не рассказывала о том. Иногда она надолго уходила в лес, пропадала, целую осень, а то и зиму скитаясь в дремучей глуши. Но и об этом он не выспрашивал её.

Ныне старуха находилась в своём чертоге, потому как дверь была распахнута.

Марибор, оставив лошадь у частокола, прошёл по заросшей тропке к порогу. Из тёмного дверного проёма веяло холодом и сырой плесенью, но Марибор знал, что это был обман, морок, чтобы отпугнуть непрошенных гостей. Заглянув внутрь, он оказался вовсе не в тёмном чулане с запахом гнилой листвы, а в просторной светлой горнице. В окошко бился солнечный свет, заливая помещение теплом. И это было настоящее колдовство, потому как снаружи изба углублена во мрак древесных крон. И Марибор никак не мог уразуметь, как выходило такое у Чародуши, будто она тянула солнце в свою избу. На печке томились каши, пахло крупой и маслом, в углу под полкой-божницей веретено и кудели овечьей и козьей шерсти.

Послышались шаги из пристроенной хозяйской клети. На порог вышла седовласая женщина в набелённом переднике с полным лукошком зерна в руках. Увидела гостя, и зелёно-серые глаза её потеплели, а морщинистые губы растянулись в едва приметной улыбке.

– Пришёл, – протянула она напевным голосом. – Проходи. Я ждала тебя.

Марибор прошёл вглубь, но присаживаться на скамью не стал.

Чародуша поставила лукошко на стол, окинула Марибора любопытным взглядом.

– Редко ныне ты забредаешь ко мне. Али что случилось?

Марибор различил в её речи издёвку.

– Зачем спрашиваешь, если сама уже всё знаешь? – нахмурился он.

– Верно, – Чародуша села на скамью, придвинула к себе чашу с водой, взяла горсть зерна, бросила в воду, поболтала. – Знамо мне уже всё. Хотелось потолковать с тобой по-людски. Давно речи со смертными не вела, всё с духами да с Богами.

Марибор отвёл глаза и всё же присел за стол.

– Ведомо уже, что замысел твой не удался, – поспешила упредить Чародуша. – Вагнару ты отпустил, и в том поторопился. Не жалко девку? Отдал на растерзание стервятникам.

– Заслужила, – буркнул он. Верно не об этом приехал говорить с колдуньей.

– Крепкие травы её, что собирала она с мёртвой земли, завели княжича в Навьи чертоги. Для тебя всё же она старалась. Только теперь зла на тебя. А обида женская, она многое может сотворить. Глядишь, и станет ведьмой. Вредить начнёт, со злом сговариваться. Родам людским наговоры насылать.

Марибор хмуро поглядел на Чародушу, вспоминая тот миг, когда видел Вагнару последний раз.

– Живая осталась, вот пусть и радуется.

Чародуша только головой седой потрясла. Не стала спорить, знала, что бессмысленно это.

– Знать за советом пришёл? Скажу одно только – задумка твоя плоха, принесёт тебе стенания одни. Насильно мил не будешь, – сказала Чародуша, пронизав Марибора твёрдым взглядом.

Значит, поняла старуха, с чем пришёл он.

– И что же мне делать? – процедил Марибор сквозь зубы, пересиливая себя: тесно сделалось от того, что старуха видит все его помыслы, порывы и желания. Так и не привык за много лет к этому.

– Отпустить и ждать, – спокойно ответила она.

Марибор сверкнул колючим взглядом.

– Нет.

Колдунья, выдержав взгляд Марибора, разлепила губы.

– Хорошо, – вымолвила, опуская взгляд на воду. – Вот и появилась краса, дева с золотыми волосами, – посмеялась одними глазами, но тут же нахмурила рыжеватые с проседью брови.