– Опамятовался? Жрица будет говорить с тобой.

Марибор почуял кислый запах браги, поморщился и приоткрыл ресницы, разглядев сквозь влажную пелену Анталака. Откуда берут запасы снеди? Знать порылись в погребах брошенных изб.

– Передай ей, пусть идёт к лешему, – сказал он очень тихо, но степняк его расслышал.

Анталак пожевал губами, разъярился. Ударил бы, но чего-то побоялся, потому отступил скоро, и Марибор снова остался один. Он пошевелился и зажмурился, испытывая разрывающую резь в голове. Выждал, и когда утихла боль, снова открыл глаза, огляделся.

В темноте мелькали огни факелов и костров. Степняки с приходом ночи повылезли наружу, теперь шумели, смеялись, готовили над кострами снедь: убитых зайцев и тетеревов. Оглядев двор, Марибор насчитал с дюжину воинов, но где же остальные? Ведь напало на отряд больше двадцати. Пусть многие полегли, но остальные? Неужели успели уйти?

Раскалённым обручем стягивала голову боль, давила на глаза, мешая соображать ясно.

Остро захотелось пить, и во рту ссохлось. Марибор пошевелил плечами, рук не чувствовал до локтей – по-прежнему связан. Мысли, словно камни, начали бить одна за другой. Значит, вражеское становище находится далеко от стен города, поэтому до сих пор ещё в заброшенной деревне. Перед глазами проносились лица кметей, разъярённые бойней, крики женщин. В висках пульсировало, и невозможно было повернуть головы – любое движение причиняло немыслимую муку.

Княжич спомнил слова Анталака, и тёмная разрушительной силы волна гнева поднялась со дна мутным осадком, заполонила сознание. Зарислава должна была уйти. Должна! Представив, как степняки терзают её, ощутил подкатившую к груди дурноту, сжалось горло в болезненном спазме. Он прикрыл ресницы и бессильно откинул голову, ударившись затылком о деревянный столб. Нет, не может этого быть. Он знал, что с Зариславой всё хорошо, чувствовал.

Когда-то Творимир учил его колдовству. Марибор не вспоминал об этом с тех пор, как умерла матушка Ведица. Колдунья Чародуша способствовала тому, чтобы он забыл навсегда уроки волхва. Считала, что знания те только вред нанесут душе, погубят, потому как сила даётся великая, и не каждая человеческая душа может нести её с достоинством. Она и руны начертала не только для того, чтобы защитить его от чужих глаз, но и чтобы сдержать колдовскую силу, которая передалась Марибору по крови от матери. Он сам не знал, как смог заставить свой дух выйти из тела. Страх за Зариславу пробудил древнее знание, которое не смогли сдержать даже заклятия колдуньи. В тот миг, когда Марибор, сражённый степняками, упал, видел, как уплывала Явь, как стихли звуки, а небо померкло в глазах. Тогда неведомая сила начала выскальзывать сквозь пальцы безвольно, тянуться за Зариславой, вынуждая его разум покинуть тело, и он следовал за ней в лес. Настиг душегубов, забрав их жизни. Он знал это. Сам остался жив, выпив токи силы врагов. Он убил этого выродка Липоксая, не позволив осквернить девицу, в этом Марибор не сомневался. Пусть и не видел, но ощущал и слышал…

Анталак не мог знать, что произошло с сыном в лесу. Мысль о том, что девчонка осталась одна в чащобе, заставила очнуться окончательно.

Марибор задышал часто и глубоко, стискивая занемелые пальцы в кулаки, но задохнулся от бессилия.

Степняки начали пускать оскорбления и смешки в его сторону, но приближаться не смели. Все будто бы ожидали чего-то, готовились. И Марибору оставалось только гадать, какую долю приберегла для него небесная пряха судеб. И ждать. Время тянулось невыносимо долго, и он вновь утонул в тягучих топях прошлого. Мыслями Марибор унёсся в день венчания. Сильно же его скрутило, когда Пребран, нисколько не таясь, прижал Зариславу к себе. Тогда Марибор едва нашёл в себе благоразумие покинуть праздничный стол. Если бы остался, то маловероятно, что этот щенок сохранился бы в целости. А потом всё же вернулся и Зариславу нашёл в толпе – она спешно покидала пир, и он бесшумно ступал, как зачарованный, по её следу до самого капища.

Заново, будто наяву, услышал ровное глубокое звучание её голоса, упрекающего и искреннего. Тогда внутри Марибора что-то толкнулось. Она призывала Богов не к себе – к нему. Отдала, глупая, зарок. Поначалу, до этого мига, он решил оставить её, выкинуть из головы и не думать о травнице, но понял, что усилие забыть только заставляло более настойчиво искать её взглядом повсюду. Это страшно злило. Марибора душил гнев на самого себя за то, что стал так уязвим и бессилен перед этой девицей. И когда приближалась развилка, предвещая скорую разлуку, Марибор будто бы мёртвым сделался. Сдерживался, чтобы позволить уйти ей, но поклялся перед собой, что найдёт, как только…

– Эй, – Марибора кто-то потряс за плечо. Он скривился, открыл глаза и повернул голову.

Мутный туман разошёлся, и перед ним оказался молодой воин с одутловатым лицом, распухшим, будто от сильного похмелья. Душегуб вперился чёрными вороньими глазами, хмыкнул.

– Хочешь пить? – спросил он и поднял деревянный изогнутый ковш, наверняка взятый из горницы одной из изб.

Марибор глянул на степняка так, что тот замялся было, а затем нахмурился и резко дёрнул рукой. Тёплая вода плеснуло в лицо, вновь намочила открытые рубцы, защипало нестерпимо. Марибор сжал челюсти и отвернулся. Степняк захохотал, надрывая круглый живот, отбрасывая ковш. Сейчас они могли потешаться над ним сколь угодно. Верно, и правда выглядел скверно. Знать, в живых не оставят, раз так бесстрашно и неосторожно обращаются с ним.

– Вагнара приказала точить ножи, – ехидно усмехнулся Анталак, поднимаясь с земли, оставляя соплеменников. – Ныне будет кровь для Великой Матери.

Марибор сглотнул, прочищая горло, намереваясь послать к нежити степняка, но гортань будто ссохлось, и слова так и не вышли из уст.

Анталак выдернул булат из-за пояса и, нарочно зля пленённого, покрутил в руке.

Марибор ощутил, как его прошибла дрожь от жгучей ярости.

– Уймись, Анталак, – раздался женский голос.

Марибор узнал Вагнару сразу. Анталак осёкся и, торопливо склонив голову, отступил. Вперёд вышла русоволосая девица. Даже теперь средь воинов она казалась высокой, гибкой, что ясеневый лук. Если бы не голос, Марибор не узнал бы сарьярьскую княженку. Его объяло лихое смятение – что так могло изменить её?

Прямые и остриженные до пояса, густые, с бронзовом отливом, волосы в свете костра стали почти огненные, лоб перехвачен был кожаной тесьмой. Серые глаза теперь искрились золотом, гуляла в них дикая резвость. Походка уверенная, особенно видно это было в мужской рубахе, доходившей ей до середины бёдер, в просторных портах и сапогах по щиколотку. Тонкую талию обхватывал широкий пояс, на котором поблёскивал изогнутый нож. Немного резкие движения выказывали едва сдерживаемое возбуждение предстоящей расплатой. Наброшенная на плечи волчья шкура, обвешенная костяными и железными оберегами, придавала ей внушительности, заставляла напоминать воительницу – сноровистую, ловкую. Девка приблизилась к пленному. Как верный пёс, рядом трусцой бежал вождь Оскаба. Степняки начали подниматься со своих мест, взволнованные появлением, по-видимому, хозяйки.

Вагнара внимательно, с нескрываемой ненавистью оглядела Марибора. Румяное, посвежевшее лицо исказил скорее оскал, нежели улыбка. Вагнара сузила глаза, выказывая насмешку и спесивость.

– Скверно выглядишь, – сказала княженка.

– Здравствуй, жрица Вагнара, – горло заскрежетало, что каменные жернова, издало хрип.

Вагнара улыбнулась шире, привстала на носки, подтянувшись к лицу Марибора, заглянула в глаза. Чёрные зрачки расширились почти до краёв, княжич утонул в их глубине. Он опустил взгляд на длинную белую шею – как бы хотел обхватить её рукой и сдавить.

– Где князь? – спросил лишь он, вернув взор на вытянутое лицо девки.

– Ты про этого щенка, Данияра? – фыркнула она. – С каких это пор беспокоишься за него? Помниться, люто его ненавидел, убить желал.

Марибор скосил взгляд на вождя, пытаясь понять, какими силами княженке удалось подчинить столько воинов себе. Ведь он не мог обмануться – в последний раз, когда он видел Вагнару, она едва напоминала ему человека – истерзанная, с блеклым взглядом. Ныне же пышет жизнью. Сколько прошло с того дня времени? Почти две седмицы.