Что я там рыдаю? Господи, почему я рыдаю в пол-третьего ночи в выглаженной белой рубашке, темном выходном пальто и полосатых пижамных штанах, в то время как женушка одной рукой распыляет спрей на прическу, а другой пытается нащупать в шкафу перчатки? Что?
Перчатки?
Не может быть. Она когда-нибудь действительно закончит собираться. Лучик надежды пробивается сквозь ночную тьму.
Она действительно готова.
Еще немного — и мы пойдем веселиться. Жена преисполнена энергии, она перекладывает свои вещи из маленькой черной сумочки в большую, снимает ожерелье. Я надеваю выходные брюки на пижамные. Все тонет в тумане. За окном — темень. Где-то в Назарете церковные колокола вызванивают три часа в честь Нового григорианского года. Мой нос покраснел от облегчающих душу рыданий.Жена намекает, что мне нужно воспрянуть духом, кроме того, я уже зарос щетиной — почему бы не побриться?
— Побриться? Но ведь перед тем, как начать одеваться, я уже брился.
Я тащусь в ванную и дрожащей рукой удаляю подросшую щетину. За эту ночь прошла вся моя юность. Из зеркала на меня глядит измученное лицо старика. Это лицо человека, зря прожившего жизнь. Лицо мужа.
— Вечно я должна тебя ждать, — жалуется жена снаружи. Она пока что подыскивает подходящую шляпку, потому что одна завитушка из ее прически легла неправильно. Последний взгляд в зеркало… все в порядке… может, там, у Тиби, еще осталось что-нибудь выпить? Ну, пошли… Дверь открывается. Мы действительно выходим! Мы идем на вечеринку.
— Погоди, — останавливается жена, будто пораженная молнией, — стрелка на левом чулке.
Все дальнейшее тонет в густом мраке, из которого нет выхода. Все закрывается огромной молнией. Во мне царит проклятая бесконечность протяженностью в миллионы световых лет. Где-то в недосягаемой дали мерцают огни вечеринки, на которую мы не попадем никогда.
Регина все еще наша
Я думаю, вам не нужно представлять Регину Флейшхакер. Это самый дипломированный бебиситтер нашей районной лиги — профессиональная нянечка: пунктуальная, преданная, пеленочная, и голоса ее не слышно. Еще ни разу не было случая, чтобы наш младенец Рафи счел необходимым на нее пожаловаться. Единственный недостаток нашей Регины в том, что она живет далековато, в центре перенаселенной пустыни города Холона, и связаться с ней напрямую невозможно. Ей приходится ездить на маршрутке до автостанции, а оттуда — на другой маршрутке, которой иногда не бывает, и тогда нашей Регине приходится тащиться в медленном автобусе, и она приходит к нам удрученная, с немым укором в глазах:
— Опять не было…
Мы с женой готовы от стыда провалиться сквозь землю, ну просто не знаем, что ей ответить, ибо каждое наше слово было бы истолковано как попытка уйти от ответственности. К восьми часам вечера мы с женой начинаем молиться, чтобы маршрутка пришла, и иногда это помогает. Мы живем в постоянном страхе за будущее, ибо Регине замены нет. Телефона у нее тоже нет. И она — в другом городе, лишенная всякой прямой связи.
* * *
И что же происходит?
Допустим, мы с ней договариваемся, что в пол-восьмого уходим в кино.
Допустим, что с заката мы начинаем писать наиболее неотложные личные письма, но дело не идет в нужном ритме из-за влажности. Ровно в пол-восьмого прибывает наша нянечка с большим стажем работы, и по ее глазам мы видим, что маршрутки снова не было.
— Я бежала, — задыхаясь, произносит она, — как сумасшедшая…
Разумеется, в этом случае соображения элементарного такта и здравого смысла требуют от нас вылететь из дому немедленно, дабы оправдать тот факт, что она бежала как сумасшедшая. Однако срочные письма еще не отправлены. Я еще работаю. Моя маленькая женушка, стоя за моей спиной, подает мне знаки: «Ну, заканчивай поскорее, а то она рассердится!»
Через часик дверь моего кабинета открывается и появляется стройная фигура Регины Флейшхакер:
— Как! Вы еще здесь?!
— Еще… минутку…
— Так зачем же я бежала как сумасшедшая, если у вас еще так много времени?
— Мы… уже…
— Зачем же вы меня вызывали, если вы сидите дома?!
— Мы… вот… заканчиваем…
— Не надо мне платить, — изрекает Регина с достоинством, — я не привыкла получать деньги за то время, что я не работаю. А в следующий раз подумайте хорошенько — нужна я вам или нет!..
Мы ясно чувствуем приближение скандала. Я тут же бросаю пишущую машинку, и мы, усталые, выходим из дому. Письма я заканчиваю в кондитерской напротив. И хотя стук машинки привлекает определенное внимание посетителей, они все же в конце концов к этому привыкают.
В кино мы в тот вечер, разумеется, опоздали.
Моя маленькая женушка и соображения реальной политики подсказали мне убить как минимум ближайшие три часа, которые должна провести с ребенком наша профессиональная нянечка, на прогулки по городским улицам. Красив Тель-Авив ночью. Кроме, разумеется, морского побережья, северных кварталов, пригорода Яффо и Абу-Кабира, где находится городская тюрьма. Мы вернулись в полночь, похожие на пару дрессированных летучих мышей, потратив немалую сумму на проезд по городу…
— Когда мне приходить в следующий раз? — спросила Регина, нахмурив брови.
Жена посмотрела на меня — решай, мол. Вечно я должен решать. И если я ошибусь, это будет фатальная, непоправимая ошибка, ибо у госпожи Флейшхакер нет телефона, чтобы в случае чего отменить назначенное дежурство. И она приезжает из другого города, и с ней нет связи…
— Послезавтра? В восемь?
— Ладно, — бормочу я, — может… мы пойдем в кино…
* * *
Неисповедимы пути Господни, ну очень неисповедимы. Через день, в то самое «послезавтра» в семь вечера у меня начала ныть спина с левой стороны, и чувствовал я себя весьма неважно. Думаю, что и температура у меня поднялась. Моя верная жена стояла у моей кровати и была очень озабочена.
— Ты должен встать немедленно, — заламывала она руки, — она скоро будет здесь, и мы должны уйти…
— Но я же болен!
— Ну соберись с силами, ради Бога! Если она увидит, что снова напрасно бежала из другого города, это будет ужасно!
— У меня кружится голова!
— У меня тоже. Прими аспирин. Ну вставай же, вставай!
Ровно в восемь прибыла Регина — как лучшие швейцарские часы. Она тяжело дышала.
— Шалом, — задыхаясь, проговорила она, — снова не было…
Я в панике стал одеваться. Если бы была маршрутка, мы бы, возможно, могли вступить в переговоры, но теперь, учитывая проезд Регины в автобусе, наше организованное сопротивление бесполезно. Мы быстренько ретировались из дому. Выйдя, я оперся от слабости о стену дома. Я чувствовал себя отвратительно. Грипп или черт его знает что еще. Ну и что же делать? В кино в таком состоянии не ходят.
— Ладно, — говорит жена, — пару часов погуляем.
— Но мне нужно лечь, я болен.
— Пошли посидим в машине.
Мы сели в нашу машину, и я улегся на заднее сиденье. Я довольно-таки длинный, а машина наша — весьма компактная. Господи, ну почему я должен лежать скрюченным в машине — с ангиной,
почему?
Господь не внемлет моим мольбам, кроме того, у меня склонность к клаустрофобии — боязни закрытых помещений. После того как нам удалось убить час с четвертью, я дошел до критического состояния.
— Жена, — простонал я, — я поднимаюсь…
— Уже, — заволновалась жена в темноте, — но ведь еще не прошло и полутора часов. Ну подожди еще двадцать минут.
— Не могу.
С этими словами я встал и заковылял к дому. Жена потащилась за мной с жуткими ругательствами. Ты — не мужчина, говорила она. Ладно, я не мужчина, но идем домой. Жена тряслась всем телом. Ее опасения, в сущности, можно понять: возвращаться домой через две лиры и семьдесят пять агорот?
— Знаешь что, — вдруг сказала жена перед нашей дверью, — давай прокрадемся внутрь, чтобы она нас не заметила… посидим тихонько в нашей спальне… подождем…