Когда мы достигли двери, мы оба остановились на одном расстоянии от нее.

— Милости прошу, — сказал м-р Макфарланд. — После вас, сэр.

И он сделал соответствующий знак рукой. К этому моменту я находился на английской земле уже два дня и был более-менее посвящен в таинства межличностных отношений цивилизованных народов.

— О, прошу вас, м-р Макфарланд, — я остался на месте. — Только после вас.

— Вы мой гость, сэр. Я тут у себя дома.

— Опыт дороже красоты, — отшутился я. — Только после вас.

Этот столь многообразный диалог продолжался несколько минут. Я очень торопился, но мне не хотелось обижать чувства м-ра Макфарланда. Во-первых, он был англичанином, во-вторых, он действительно был старше меня.

— Прошу вас, м-р Макфарланд, — сказал я и легонько подтолкнул его, чтобы побудить к реализации своего преимущества.

— Ни в коем случае, — ответил м-р Макфарланд, схватил мою руку и вывернул ее привычным приемом дзюдо в сторону двери. — Не смущайте меня.

— Но вы же старше, — упорствовал я, пытаясь свободной рукой провести ему ответный удушающий прием и подтащить к двери. — Только после вас, м-р Макфарланд.

— Нет… Нет… Это же… мое бюро. — М-р Макфарланд стал понемногу задыхаться, поскольку мой захват серьезно затруднял ему дыхание.

Я уже видел себя победителем. Внезапно он подставил мне подножку, так что я зашатался. Но быстро ухватившись за висящий на стене гобелен я восстановил равновесие и уберег себя от потери активности:

— Я настаиваю, м-р Макфарланд. После вас.

Мой левый рукав за время этого обмена любезностями превратился в лохмотья, а брюки м-ра Макфарланда лопнули в нескольких местах. Какое-то время мы еще стояли друг против друга, тяжело дыша и не в силах успокоиться. Затем м-р Макфарланд неожиданно сделал ловкий прыжок и попытался ударить меня в живот. Я отскочил в сторону и он ударился о шкаф с документами.

— После вас, сэр! — он поднялся с пеной у рта, схватил кресло и поднял его в воздух.

— После вас, м-р Макфарланд! — я наклонился, не упуская его из глаз и схватил каминную кочергу.

Кресло взлетело над моей головой. Большой портрет Уинстона Черчилля в стекле и раме, висевший на стене, разлетелся в куски. Я тоже показал себя не очень-то метким: полет моей кочерги имел своим следствием только то, что погас свет.

— После вас, сэр, — услышал я в наступившей темноте м-ра Макфарланда. — Я тут у себя дома.

— Но вы старше, — отвечал я и швырнул стол в направлении, откуда слышался голос.

В этот раз я попал. С гортанным вскриком м-р Макфарланд упал на пол. Я пробрался через обломки к нему, взял его безжизненное тело и выкатил его в коридор. Конечно же, я катил его до самого порога перед собой. Я знаю, как полагается поступать вежливому джентльмену.

Лондонские улицы представляют собой весьма любопытное зрелище.

В первые дни нашего пребывания в Англии и мне, и моей жене требовались значительные усилия, чтобы громко не рассмеяться при виде толп молодых, одинаково стриженых англичан, одетых во все черное, с черными котелками на головах, с черными зонтиками в правой руке и с непременной "Таймс" в левой. Это, действительно, было комично. Но через пару дней это зрелище стало привычным и мы даже стыдились наших первоначальных порывов.

Потом, как-то вечером мы пошли в театр. Давали одну английскую комедию. На сцене появился артист вышеописанного вида, каковой, впрочем, был и у большинства зрителей, — после чего в зале вспыхнул такой звонкий, все более и более оглушительный смех, что билетеры начали принимать успокоительные таблетки. Между прочим, в английском театре во время представления можно приобрести всевозможные вещи: пирожные, стейки, подушки, книги, картины, книжки с картинками и даже жидкость для ухода за волосами.

Но почему англичане так развеселились, увидев на сцене костюм привычного вида, который на самих себе они никоим образом не находили комичным — это считается одной из многочисленных тайн английского юмора. Признаюсь, что не столько завидую англичанам в их чувстве юмора, сколько несравненной выразительности их языка. И еще я завидую английским юмористам. Точнее, я завидую их публике, чья готовность смеяться граничит с чудом. Это не просто благодарная публика, это особое явление. Тот, кто хоть однажды наблюдал приступ ураганного смеха, связанного со средней программой варьете или популярной радиопередачей Би-Би-Си, поймет меня. Мы в Израиле считаем за счастье день за днем слушать эти передачи, когда удается настроиться на волну передач для британских военнослужащих на расположенном неподалеку острове Кипр.

Начало смеховой вакханалии на коротких волнах можно определить по громовому раскату встроенных аплодисментов. Это знак того, что оба ведущих этого праздника веселья выходят на сцену. Когда хлопки прекращаются, один из ведущих спрашивает другого с невоспроизводимым акцентом кокни[20]:

— Че ита с тобой, Чарли?

Грозовой залп смеха, следующий за этим, переходит в судорожный кашель из-за новой ураганной реакции на ответ вопрошавшему:

— Седня у меня в главе жужжит че-та, че-та жужжит.

— Ну и че, Чарли, — спрашивает первый, — че ита жужжит в твоей главе, чей-та?

В этом месте всеобщий приступ смеха принимает размеры безудержной массовой истерии. Смех гремит столь сильно, что ваш аппарат угрожает взорваться. Тут и там раздаются последние резкие вскрики, которые издают падающие в обморок дамочки. На заднем плане слышны сирены подъезжающих машин скорой помощи.

Но это еще не вершина. Она достигается только после следующего ответа, который звучит так:

— Че там жужжит? Да я и не знай, че.

И все — ни конца, ни краю, и публику уже ничем не спасти. Ревущий, бушующий смех, который никогда не сымитируешь мегафонным усилением, переходит в ритмичное хлопание, сопровождаемое пронзительным вдохновенным свистом.

С минуту первый спрашивающий ждет, чтобы высказать следующее предположение, которое едва слышно:

— Может быть, ты плохо выспался ночью, Чарли?

— Как же я мог спать, если у меня так че-то в голове жужжит, э?

Публике конец. Рушатся последние опоры британской сдержанности. Что при этом происходит, иначе, как землетрясением не назовешь. Тут уже требуется срочное вмешательство всех имеющихся билетеров, страховых обществ и даже войск быстрого реагирования, чтобы предотвратить полный хаос. Кто-то сообщает тихим голосом о двух смертельных случаях. Потом последняя лампа в радиоприемнике перегорает.

Иностранные слушатели, однако, сидят перед дымящимися обломками своих аппаратов и спрашивают себя столь же удивленно, сколь и напрасно, что же произошло, и что, собственно, послужило причиной этого оргиеподобного приступа веселья.

Сейчас-то мы это знаем. И даже если бы мы из того посещения Англии ничего с собой не привезли, кроме этого познания, то оно и так бы окупилось. Сейчас-то мы знаем: просто оба ведущих должны носить черные котелки…

Существуют периоды времени, когда самые обычные иностранцы могут входить в тесный контакт с англичанами, главным образом, между четырьмя и шестью часами пополудни, в часы пик. В Лондоне проживает примерно восемь миллионов человек. Из них семь с половиной миллионов пользуется между четырьмя и шестью часами общественным транспортом, чтобы добраться до дома.

Это как раз и является причиной, почему автор этих строк никогда не садился в общественный транспорт между четырьмя и шестью часами, разве что в один незабвенный четверг. Между прочим, мы с женой были введены в заблуждение тем, что на лестнице, ведущей к нужной нам станции метро, не было никакой очереди. Что ж, не так это и плохо, подумали мы и начали спускаться. Но там, внизу, мы внезапно угодили в такую давку, что сразу же захотели повернуть обратно. Не тут-то было, мы потеряли всякую способность влиять на развитие событий. Когда мы протиснулись к окошечку кассы, я лишь с огромными усилиями смог вытащить кошелек, а спрятать его обратно было уже невозможно. И мне пришлось всю дорогу держать его в руке.