Разумеется, было бы проще, если чаевые были бы включены в цену поездки.

Заплати 11,50 и выходи спокойно. Почему это не так, — принадлежит к числу загадок неисследованной человеческой души. Я не понимаю, почему обычно столь дружески настроенные таксисты настаивают на разделении таксы и чаевых. Я знаю только, что они не столь уж счастливы, как их коллеги во всем мире. Эти установленные законом чаевые способствуют росту их профессиональной гордости. Но они лишают их тех несравненных моментов внутреннего напряжения, которые сделали процесс вручения чаевых столь популярным повсюду.

Чаевые принадлежат к таким неотъемлемым атрибутам бытия, как светофор и смерть. Мы не можем их избежать. Мы, следовательно, обречены жить с чаевыми.

Остается лишь вопрос: ну, сколько же, черт побери, сколько чаевых давать?

Перед отъездом я просматривал свои документы и с ужасом обнаружил, что мое медицинское свидетельство просрочено.

Разумеется, можно изъездить Европу вдоль и поперек, и никто тебя даже ни разу не спросит о медицинском свидетельстве. Но это опасная игра. Случаются неудачи, и молва утверждает, что однажды у одного дервиша во время путешествия в Тимбукту выросли на носу два прыща, — и его бумаги в каждом аэропорту начали проверять с настоящей истерией.

Между тем, действие введенной сыворотки от оспы ограничивалось тремя годами. А я уже был на четвертом.

— Это ужасно, — сказала самая лучшая из всех жен. — Ты, несчастный идиот, теперь тебе придется тащиться в это тупое Министерство здравоохранения, а там тебе какая-нибудь разочаровавшаяся в жизни медсестра загонит неизвестно какую иглу в руку. Рука, конечно же, вся распухнет, заболит, начнет адски зудеть, тебе будут говорить, что ты как бы переносишь легкий приступ оспы. Якобы бактерии, которые они в тебя ввели, погибают. Но нам еще ни разу не показывали их свидетельства о смерти.

Затем она собрала консилиум из друзей, знакомых и попутчиков по путешествию.

— Вашему мужу стоит попытаться поехать с просроченным свидетельством, — предложил инженер Глюк. — В аэропорту Хитроу, например, сидит настолько тупой проверяющий, что совсем не понимает написанное на иврите, поскольку читает его не в том направлении. Так что если Эфраиму повезет, он его проскочит.

— Верно, — добавила его супруга, — но если он даже и не проскочит, ему сделают укол прямо там, в аэропорту. Ему даже для протирки ничего с собой брать не потребуется.

Она была права. Ведь даже моя жена была убеждена в том, что существует только один способ защиты от медицинских учреждений и их дурацких приемов: сразу же после прививки следует запереться в ближайшем туалете и там долго тереть полотенцем место укола, пока весь введенный яд не выйдет из организма.

— Уж если хочешь чувствовать себя совершенно защищенным, — заключила всю эту болтовню самая лучшая из всех жен, — то вместо полотенца надо брать стерильную марлю.

Моя жена, как известно, приучена мыслить практически. Она отыскала в городе одну аптеку, которая продает совершенно особую антисептическую марлю для прививок. Некоторые используют вату или перевязочные полотенца, чтобы предотвратить распространение сыворотки по организму. Г-жа Блюм рекомендует в таких случаях одеколон: щедро вылитый на место укола, он быстро нейтрализует действие сыворотки.

— Или, — говорит она, — следует вести себя так же, как и при укусе змеи. Просто высосать все из ранки…

Короче, мы с самой лучшей из всех жен направились в самую современную клинику. Мы взяли с собой перевязочное полотенце размером со скатерть, литровую бутыль одеколона, марлю и большой рулон бумажных салфеток. Моя жена обыскала кухню на предмет металлических протирочных мочалок, но, к сожалению, их запас недавно вышел.

Плохое предзнаменование!

Процедуры в клинике с момента последнего посещения совсем не изменились. Я заплатил за посещение, закатал свой левый рукав и медицинская сестра ввела иглу в руку, пока самая лучшая из всех жен ждала со всем своим арсеналом за дверью. По моему болезненному вскрику она поняла, что медсестра ввела свое дьявольское снадобье довольно глубоко. Очевидно, для гарантии, что яд равномерно распределится по всему моему истерзанному телу.

— Чтобы такая симпатичная еврейская девушка могла такое сотворить с другим евреем, я не могла и представить, — сказала моя жена, когда болезненная процедура уже была позади.

Медсестра крикнула мне вслед:

— Неделю не купаться!

Во весь дух мы помчались к ближайшему туалету, но сегодня, к сожалению, был не мой день. Какой-то жестокосердный тип, по виду из молодежных криминалов, достиг его двери на одну роковую секунду раньше и заперся изнутри.

Меня окатил пот от ужаса.

— При оспенной инфекции дорога каждая секунда, — кудахтала самая лучшая из всех жен, пока мы кругами бегали по коридору. — Если немедленно не выдавить этих маленьких бестий, они сразу же начинают свой смертельный бег по твоим жилам.

Нервничая, мы носились по всей клинике в поисках спокойного уголка, где можно было бы начать лечение с помощью необходимых протирочных материалов, но все было занято ожесточенно трущимися пациентами. В большинстве помещений апатично сидели ленивые служащие, а снаружи, во дворе, в полном душевном спокойствии горделиво прогуливалась медсестра, которая иронично улыбнулась нам…

— Проклятие! — фыркнула моя жена. — В машину!

Мы подбежали к своей машине, запрыгнули в нее и только там, наконец, самая лучшая из всех жен в полном отчаянии принялась растирать мою ранку. Но упущенные минуты уже невозможно было наверстать. Уже перед самым вылетом моя рука начала зудеть, а где-то над Римом распухла совершенно. Когда мы, в конце концов, приземлились, я чувствовал себя, как ходячая оспина, и вскрикивал всякий раз, когда меня кто-нибудь трогал за плечо. Целую неделю я зверски страдал.

— Никак не могу понять, — пожаловалась моя жена. — Я ведь тебя растерла со всей тщательностью.

Мы обратились в наше посольство с запросом, каким образом могло это случиться, несмотря на то, что рана была обработана согласно всем правилам.

— Очень просто, — гласил официальный ответ. — Мы разработали для израильских граждан специальную новую сыворотку. Она действует только в том случае, если кожу в месте укола растирают.

Нет-нет, ради Б-га не пугайтесь, никакого разговора о диете и калориях не будет. Речь пойдет о багаже, точнее, о пагубной привычке международных авиакомпаний облагать пассажиров, чей багаж превышает вес в 20 кг, тяжелым денежным побором.

А где, спрашивается, права человека? Что предпринимает Организация Объединенных Наций против этой открытой дискриминации? Какой-нибудь жирный пассажир с живым весом, скажем, в 115 кг, но багажом всего в 20 кг, свободно проходит через контроль, и напротив, маленький человек со своими 70 собственными кг, но с 25-килограммовым чемоданом, итого тянущий на смешные 95 кг, будет немедленно оштрафован.

По моему опыту, всякий взятый с собой багаж всегда превышает 20 кг. То есть при выезде из страны, может быть еще и нет, но уж при возвращении — наверняка. Не говоря уже о новом плаще, который приезжающий небрежно несет, перекинув через руку, в одном кармане которого спрятан электрический утюг, а в другом — японский транзисторный приемник. Но иногда перевес возникает по причинам, абсолютно не зависящим от электричества и Японии. Сам чемодан, даже если за границей вообще ничего не покупать, будет тяжелее, чем раньше, на пару килограммов. Знатоки утверждают, что вес любого отечественного товара за границей изменяется.

Другие винят во всем ядерные испытания. Как всегда бывает в таких случаях — авиапассажир, угнетаемый перевесом багажа, постоянно оказывается перед проблемой, как ему избежать угрозы доплаты. И каждый раз он пытается подобрать к даме, сидящей у служебной стойки, самый дружественный подход, и если ему это удается, то ее глаза начинают буквально излучать человечность, а в ее голосе дрожит самое искреннее сочувствие: