Когда ребенок станет немного постарше, годам к шестнадцати или двадцати, можно будет вернуться к этой теме. На том проблема казалась решенной. К сожалению, возникла непредвиденная сложность: уже на следующей неделе мы снова решили ехать, несмотря ни на что. Конечно, мы любили нашего сына Амира, мы любили его больше всего на свете, но и зарубежные поездки мы тоже сильно любили. Мы же не должны отказывать себе в малом из-за чьей-нибудь малейшей неприязни.

Среди наших знакомых оказалась одна высокообразованная специалистка по детской психологии. К ней-то мы и обратились, изложив по очереди нашу деликатную ситуацию.

— Вы сделали крупную ошибку, — услышали мы в ответ. — Нельзя лгать ребенку, поскольку это наносит ему глубокую душевную травму. Вам следовало бы ему сказать правду. И ни в коем случае не пакуйте в тайне чемоданы. Наоборот, дайте малышу это видеть. Он не должен чувствовать, что вы хотите от него сбежать…

Придя домой, мы достали с чердака оба своих больших чемодана, открыли их и позвали Амира из его комнаты.

— Амир, — сказал я напрямки ясным, строгим голосом. — Мамочка и папочка…

— Не уезжайте! — закричал Амир. — Амил любит мамочку и папочку! Амил не останется без папочки и мамочки! Не уезжайте!

Ребенка охватила крупная, частая дрожь. Его глаза наполнились слезами, нос захлюпал, он ломал руки в отчаянии. Он был на грани шока, наш маленький Амир. Нет, мы этого не допустим. Мы взяли его на руки, мы ласкали и утешали его:

— Мамочка и папочка не уезжают… как ты мог поверить, Амир, что мамочка и папочка уезжают… Мамочка и папочка достали чемодан, чтобы посмотреть, нет ли в нем игрушки для Амира… Мамочка и папочка остаются дома… навсегда… на всю жизнь… и не уедут… всегда будут с Амиром… только с Амиром… тьфу на Европу…

Однако в этот раз Амир был довольно сильно потрясен. Снова и снова прижимался он ко мне, и в каждом новом всхлипывании слышалась всемирная боль поколений. Мы и сами были близки к тому, чтобы расплакаться. И чего мы только тут, во имя господа, нагромоздили? Что в нас такое вселилось, что мы смогли эту маленькую, нежную душу так грубо изранить?

— Не стой, как идиот! — воззвала ко мне жена. — Сбегай, принеси ребенку хотя бы жевательной резинки!

Слезы Амира прекратились столь стремительно, что можно было расслышать скрежет тормозов:

— Жвачку? Папочка плинесет Амилу жвачку из Евлопы?

— Да, мой маленький, конечно же! Жвачку. Много, много жвачки. С полосками.

Ребенок уже не плакал. Ребенок светился всем лицом:

— Жвачка с полосками, жвачка с полосками! Папочка Амилу жвачку из Евлопы пливезет! Папочка уезжай! Папочка скорей уезжай! Много жвачки для Амила!

Ребенок прыгал по комнате, ребенок хлопал в ладоши, ребенок был олицетворением радости жизни и счастья:

— Папочка уезжай! Мамочка уезжай! Оба уезжайте! Быстлей, быстлей! Засем папочка еще здесь? Засем…

И тут слезы снова накатили ему на глаза, его маленькое тельце затряслось, его ручки судорожно вцепились в чемодан и, напрягая свои слабенькие силенки, он потащил чемодан ко мне.

— Конечно же, мы уедем, Амир, малыш ты наш любимый, — успокаивал я его. — Мы уедем совсем скоро.

— Не сколо! Плямо сейчас! Мамочка, папочка сейчас плямо уезжайте!

В общем, нам пришлось несколько ускорить отъезд. Последние дни были просто мучительны. Малыш нас достал. Посреди ночи он раза по три просыпался, чтобы спросить нас, почему мы все еще здесь, и когда мы, наконец, уедем. Он очень уж вешался на нас, этот маленький Амир, очень уж вешался. Мы привезем ему много жвачки в полоску. Специалистка по детской психологии тоже получит пару упаковочек.

Едва наш самолет остановился после приземления в венском аэропорту, как по громкоговорителям отчетливо прозвучало:

— Профессора Кишона убедительно просят подойти к стойке информации. Большое спасибо.

Пока мы проходили таможенный контроль, голос в динамиках вторично произнес приглашение:

— Господина доктора Кишона ожидают у выхода в зале прилета. Просим господина доктора Кишона пройти к выходу. Большое спасибо.

По правде, я еще не встречал официальных шуток такого рода, о чем и дал понять господам из комитета по встрече, ожидавших меня у выхода:

— Мило, что вы уже здесь, юноши! — сказал я непринужденно. — Между прочим, я не только не профессор, но даже и не доктор.

— Конечно, конечно, — понимающе кивнул руководитель делегации, аристократического типа джентльмен с седыми висками. — Позвольте вас познакомить с моими помощниками, уважаемый профессор… — И с этими словами он встречающих с небрежной элегантностью повел нас с моей отважной женой вдоль строя: — Доктор Кишон, это придворный советник профессор Манфред Вассерлауф… Позвольте вам представить, профессор Кишон, г-ну коммерческому советнику профессору доктору Штайнаху-Ирднингу… а вот, профессор Кишон, наш городской инспектор транспорта, парковочный советник доктор Вилли…

Доктор Вилли был, как вскоре удалось установить, водителем нашего автомобиля, но облачен, как и все остальные, в темный костюм с серебристо-серым галстуком. Он приветствовал нас учтивым поклоном, слегка склонившись над рукой моей раскрасневшейся жены с благозвучным "Целую ручку, милостивая госпожа" с последующим соответственным действием.

— Они ненормальные, — прошептал я своей спутнице. — Ничего иного просто невозможно представить.

— Вы ошибаетесь, — возразил коммерческий советник проф. д-р Штайнах-Ирднинг на беглом иврите. — Так принято здесь, в Вене. В этом вы еще убедитесь за время вашего пребывания.

Пока мы ехали в отель, он пролил еще немного света на положение вещей.

— Вообще-то меня зовут Штайн. Моше Штайн. Три года назад я приехал из Израиля по одному деловому вопросу. И поначалу тоже все время возражал, когда меня повсюду называли профессором. Но спустя некоторое время я сдался. Сопротивляться бесполезно. Позднее я добавил к своему примитивному имени вторую половину "ах-Ирднинг", а к дню рождения получил от своего зятя, работающего в магистрате, титул доктора.

— Но вы также и коммерческий советник, не так ли?

— Конечно. Я открыл в центре города небольшую текстильную лавочку.

Как далее сообщил нам бывший Моше Штайн, с того дня, как пышная австрийская феодальная монархия превратилась в умеренную демократическую республику, жители страны начали испытывать беспокойную тоску по звонким титулам ушедшего времени.

— Здесь, например, письмоносцы не почтальоны, а старшие почтовые служащие, — просвещал нас коммерческий советник-профессор-доктор. — Не официанты, а шефы. Не служащие, а канцелярские советники. И каждый добавляет к своему титулу еще доктора или профессора.

— А где получают эти титулы?

— Есть разные источники. С самого начала профессорский титул был арендован президентом страны по рекомендации не то государственной коллегии, не то одной из двух коалиционных партий. Позднее докторат был взят бургомистрами крупных городов на основании собственных решений. А сейчас на Каринтийской улице[4] есть книжный магазин, где без особого труда можно приобрести титул приват-консульта по литературе.

— Но этот титул не имеет никакого смысла, даже если кто-то его и носит! Разве вам это непонятно, сударь?

— В этом вы не совсем уж и не правы. Тем не менее, я прошу вас величать меня профессорским титулом.

Располагаясь в отеле, я заполнил карточку гостя. Исполняющий обязанности управляющего советника по вопросам отеля, называемый в некоторых отсталых странах "портье", взял мой формуляр в руки, скользнул по мне укоризненным взглядом и дописал перед моим именем "Профессор". После этого он столь же заботливо, сколь и галантно поцеловал протянутую руку моей супруги и указал нам на лифт.

— Пардон, ваше превосходительство — на какой этаж изволите? — спросил лифтер.