Он, Герцог, создавая железную дорогу в Марокко, дал туземцам средство к просвещению. Вполне справедливо, чтобы они что–нибудь за это заплатили. Герцог произнес свою тираду с такой слащавостью, на какую только он был способен. Он поворачивался то вправо, то влево, чтобы видеть производимое его словами впечатление; но на всех лицах он замечал какое–то угнетенное выражение. Казалось, что ждали кого–нибудь или чего–нибудь. Время шло. Пробило десять часов. Из маленькой соседней комнаты через опущенные портьеры временами долетали звуки; это нервные руки Мишелины брали на рояле аккорды с большой силой. Необычайно взволнованная, она действительно чего–то ожидала. Жанна Серней, потягиваясь в кресле и опираясь головой на руку, мечтала.

Вот уже три недели, как в молодой девушке произошла резкая перемена: она сделалась молчаливой и грустной. Взрывы ее живой веселости не могли более расшевелить отчасти всегда апатичной Мишелины. Под ее блестящими глазами были видны синие круги, следы проведенных без сна ночей. Эта перемена странным образом совпала с отъездом князя Панина в Англию и с отправкой известного письма, призывавшего Пьера в Париж. Обитатели отеля Деварен, будь они менее заняты своими собственными заботами, могли бы заметить эту внезапную перемену и доискиваться причин. Но внимание всех было сосредоточено на событиях, которые уже волновали и впоследствии должны были еще более волновать этот дом, незадолго перед тем такой спокойный.

Раздавшийся звонок на парадной лестнице, уведомляя о прибытии нового посетителя, заставил быстро встать Мишелину. Кровь бросилась ей в лицо. Она прошептала вполголоса: «Это он», и в нерешительности оставалась с минуту около рояля, прислушиваясь к разговору в салоне. Голос лакея, докладывающего о посетителе, дошел до молодых девушек, и они услышали имя: «Князь Панин». Тогда Жанна также встала, и если бы Мишелина повернулась, то необычная бледность ее подруги, пожалуй, напугала бы ее. Мишелина вовсе не думала о Жанне; она тотчас быстро подняла тяжелую портьеру и, спросив мимоходом Жанну: «Пойдешь?», вошла в салон.

Конечно это был князь Серж, ожидаемый с нетерпением Кейролем, с тайным раздражением госпожой Деварен и с глубокой грустью Пьером.

Красавец Панин, спокойный и улыбающийся, в белом галстуке, во фраке, обрисовавшем его изящную и стройную фигуру, подошел к госпоже Деварен и раскланялся с ней. Казалось, он видел только мать Мишелины и ни одного взгляда не бросил он ни на молодых девушек, ни на людей, находившихся вокруг него. Все остальное для него не существовало. Он поклонился ей, как королеве, с благоговейной почтительностью, как будто говоря: «Я здесь у ваших ног, моя жизнь зависит от вас. Сделайте знак, и я буду или самый счастливый, или самый несчастный из людей».

Мишелина с гордостью следила за ним глазами, любовалась его горделивой грацией и его приветливым смирением. Этими своими качествами Серж и завладел всем вниманием молодой девушки. С первой минуты знакомства она заинтересовалась им. Она чувствовала себя лицом к лицу с натурой, необыкновенной среди окружавших ее людей. Когда же он заговорил в первый раз, то его голос, такой нежный, такой вкрадчивый, запал прямо в сердце молодой девушки.

Насколько он нравился Мишелине, настолько же ему хотелось понравиться госпоже Деварен. Оказав глубокое почтение матери любимой им девушки, он искал теперь дорогу к ее сердцу. Он один был возле хозяйки и первый заговорил, Он высказал надежду, что госпожа Деварен великодушно простит поспешность его посещения. Повинуясь ее первому же желанию уехать из Парижа, он хотел этим доказать ей свою покорность. Он просил ее считать его самым покорным и признательным слугой, выражая при этом желание беспрекословно покориться всему, что она могла бы потребовать от него.

Госпожа Деварен слушала его нежный голос и находила, что такого очаровательного голоса ей никогда не приходилось слышать. Тут она поняла, какой соблазн производил этот голос на Мишелину; она раскаивалась, что плохо наблюдала за ней, проклиная случай, устроивший их знакомство. Однако же надо было отвечать. Госпожа Деварен шла к делу прямо. Не в ее привычках было откладывать, если она уже решилась на что–нибудь.

— Вы, без сомнения, пришли за ответом на просьбу, с которой обращались ко мне перед своим отъездом в Англию?

Князь слегка побледнел. Слова, произнесенные госпожой Деварен, были так важны, что он не мог скрыть сильного внутреннего волнения. Он отвечал глухим голосом:

— Я не осмелился бы с вами говорить об этом, сударыня, особенно перед всеми, но вы предупредили мое желание, и я признаюсь, что жду с глубоко встревоженным сердцем вашего слова, которое должно решить мою судьбу.

Он стоял все время наклонившись перед госпожой Деварен, как виноватый перед судьей.

Она одну секунду молчала, как будто медлила с ответом, затем серьезно сказала:

— Это слово я колеблюсь произнести, но некто, к кому я имею полное доверие, убедил меня принять вас благосклонно.

Серж выпрямился, лицо его озарилось радостью.

— Этот человек, кто бы он ни был, — горячо сказал он, — приобрел вечное право на мою благодарность.

— Докажите же ему это, — отвечала госпожа Деварен. — Это друг детства Мишелины, почти что сын для меня.

Повернувшись к Пьеру, она указала на него Панину. Серж поспешно направился к молодому человеку, но, несмотря на его быстрое движение, Мишелина его предупредила. Каждый из влюбленных схватил руку Пьера и пожал ее с сердечной признательностью. Панин, со своей польской горячностью, высказывал Пьеру самые горячие уверения, заявляя, что всей жизни его не хватило бы, чтобы отплатить за то, что он сделал для него. Но он полон благодарности и сумеет оценить его великодушие.

Бывший жених Мишелины, с отчаянием в сердце, позволял молча пожимать себе руки. Голос любимого существа вызывал на глазах его слезы.

— Как ты добр и великодушен, — сказала молодая девушка, — как ты благороден, жертвуя собой!

— Не благодари меня, — ответил Пьер, — мой поступок не заслуживает твоей благодарности. Я слаб, как ты видишь: я не мог бы видеть тебя плачущей.

Большое волнение произошло в салоне. Кейроль объяснял Герцогу, слушавшему его с необыкновенным вниманием, значение случая, происходившего у всех на глазах. Серж Панин делался зятем госпожи Деварен. Это было громадной важности событие.

— Конечно, — сказал немец, — зять госпожи Деварен сделается финансовым тузом, да при том же он князь! Какое прекрасное имя для члена правления!

Оба финансиста с минуту смотрели друг на друга. Одна и та же мысль занимала их.

— Это верно, — возразил Кейроль, — но госпожа Деварен никогда не позволит князю заниматься коммерческими делами.

— Кто знает, — сказал Герцог. — Следовало бы посмотреть, в каком виде будет заключен брачный контракт.

— Но я не желал бы увлечь зятя госпожи Деварен за собой в предприятие! — вскричал живо Кейроль.

— Кто же говорит вам об этом? — возразил холодно Герцог. — Разве я ищу акционеров! У меня денег больше, чем нужно: мне приходится отказываться от миллионов чуть не каждый день.

— О, я знаю, что капиталисты вас преследуют, — сказал Кейроль, смеясь, — а чтобы их привлечь, вы поступаете с ними, как красивая женщина. Пойдемте же поздравим князя.

В то время, как Кейроль и Герцог обменялись этими несколькими словами, которые имели важное значение для будущего Сержа Панина, произошла никем не замеченная, но ужасная по своей содержательности сцена. Мишелина бросилась в порыве нежности в объятия своей матери. Серж присутствовал, растроганный, при этом излиянии чувств, причиной которого была любовь молодой девушки к нему, как вдруг трепещущая ручка дотронулась до его руки. Он повернулся. Жанна Серней была перед ним, бледная, с остро пронизывающим взглядом, со сжатыми губами. Князь при виде ее был смущен. Он бросил беглый взгляд вокруг себя. Никто не наблюдал за ним. Пьер был около Марешаля, который тихо говорил ему такие слова, какие высказывают только истинные друзья в печальные минуты жизни. Госпожа Деварен держала Мишелину в своих объятиях. Серж подошел к Жанне. Последняя посмотрела на него угрожающим взглядом.