— Какова Мишелина! Я сейчас видела, как она прошла по саду, повиснув на руке этого верзилы, устремляя глаза на него, как жаворонок, притянутый наведенным на него зеркалом. Что такое случилось с ней?

Марешаль тихо прерывал ее:

— Все блондинки таковы, — утвердительно говорил он с веселой иронией, — Вы не можете понять этого: вы брюнетка.

Тогда госпожа Деварен сердилась:

— Оставьте меня в покое, — возражала она, — вы говорите глупости. Ее необходимо облить водой, вот и все! Она сумасшедшая!

Кейроль в это время был в таком восторге, как итальянец на коленях перед Мадонной, Никогда еще он не чувствовал большего удовлетворения. Глубокое волнение овладело им, он как бы согнулся под тяжестью своей радости. До сих пор он думал только о делах. Целью его жизни было разбогатеть, а теперь он создавал свое счастье. Все окружающее приводило его в восторг, так как он не был особенно избалован. Украшая квартиру, где он должен был жить с Жанной, Кейроль забавлялся, как ребенок. По его мнению, ничего не находилось особенно хорошего, ни слишком дорогого для храма его богини, как он выражался, громко смеясь, причем лицо его сияло. Когда же разговор касался его будущего гнездышка, он говорил со сладострастной дрожью:

— Очаровательно! Настоящий маленький рай! — При этом финансист все–таки сказывался в нем и он не мог не прибавить: — А я знаю, сколько стоит мне все это!

Но он не жалел денег. Он знал, что получит барыши. Только здоровье Жанны его очень беспокоило. Со дня их помолвки она сделалась еще более серьезной и более печальной. Она похудела, глаза ее впали, как будто тайком она плакала. Когда он высказал госпоже Деварен свою тревогу, она ответила:

— Все эти молодые девушки сумасшедшие. Брак делает их непонятными! Взгляните на мою дочь. Она болтает, как сорока, скачет, как коза. Глаза ее сверкают из–под бровей, как пара светляков! Что касается Жанны, тут другая песня: она сделалась меланхоличной, у нее угнетенный вид, как у молодой жертвы, предаваемой закланию! Не обращайте внимания, все пройдет. Признаюсь только, веселость одной так же меня раздражает, как и задумчивость другой!

Кейроль, немного успокоенный словами госпожи Деварен и соглашаясь с ней, что именно неизвестность в виду предстоящего брака смущает Жанну, не придавал более значения грусти своей невесты. Мишелина и Серж совершенно удалялись от общества. Они тотчас убегали в сад, если кто–нибудь приходил в зал мешать их разговору наедине. Если же и в саду им мешали, они уходили в оранжерею.

Сержу очень нравился такой маневр, так как он чувствовал себя постоянно стесненным от взглядов Жанны. У мадемуазель Серней показывалась особенная складка над бровями, когда она видела Мишелину под руку с князем, чем доставляла Панину большое мучение. Между тем они должны были встречаться ежедневно за столом, так как Серж и Кейроль обедали у них. Князь напрасно старался углубляться в разговоры шепотом с Мишелиной. Невозможно же было не сказать иногда слова и Жанне. Такие минуты были очень тяжелы для Сержа. Он постоянно боялся какой–нибудь вспышки, зная пылкую и страстную натуру покинутой им девушки. При Жанне поэтому он старался сдерживать нежность Мишелины в известных границах. Последняя приписывала такую сдержанность такту и светскому обращению князя, нисколько не подозревая, что светский такт молодого человека был не более, как осторожностью беспокойного любовника.

Жанна терпела адские мучения. Слишком гордая, чтобы что–нибудь сказать после объяснения с Сержем, и слишком влюбленная, чтобы безучастно наблюдать за счастьем соперницы, она с великим ужасом ожидала приближения той минуты, когда будет принадлежать нелюбимому человеку, которому добровольно дала слово. У нее мелькнула уже мысль все порвать. Если уж нельзя сделаться женой любимого человека, то надо подумать и о себе. Но мысль о борьбе, которую пришлось бы ей выдержать против всех окружающих, удерживала ее. Да и что стала бы она делать у госпожи Деварен? Ей пришлось бы присутствовать при взаимных излияниях Сержа и Мишелины. Нет, лучше оставить этот дом. По крайней мере, с Кейролем она удалится от них и станет свободной; а может быть, уважение, которое она должна питать к своему мужу, заменит ей любовь. Какова бы ни была привязанность, детская или братская, она составит иллюзию для бедного человека, не желающего ничего более от Жанны. У нее не будет тогда перед глазами этой пары, Мишелины и Сержа, прогуливающихся вокруг зеленого лужка, нежно прижавшись друг к другу на узких дорожках. Она не услышит более шепота их страстной болтовни, прерываемой неясным звуком поцелуев, когда они удалялись в очень тенистые уголки сада.

Однажды вечером, войдя в маленький зал улицы Св. Доминика, Серж нашел там госпожу Деварен совсем одну. У нее было строгое лицо, как в те дни, когда она занималась каким–нибудь серьезным делом. Она стояла перед камином, заложивши руки за спину, как мужчина. Очевидно, она удалила всех. Слышны были в саду голоса Кейроля, Мишелины и Жанны. У Сержа похолодело сердце. Он предчувствовал, что есть какое–то препятствие. Желая во что бы то ни стало удалить его, он с решительным видом поклонился госпоже Деварен, не показывая на лице своем и тени беспокойства.

— Здравствуйте, князь, — сказала хозяйка, — хорошо, что вы пришли сегодня; все–таки Кейроль опередил вас, но теперь он не знает, что такая девушка, как мадемуазель Деварен, не выходит замуж без разных разговоров, которые вызываются помолвкой. В нашей среде языки и перья одинаково деятельны. Мне говорили много дурного о вас, и я получила большую пачку анонимных писем на ваш счет.

Заметив у Сержа жест негодования при этих словах, она продолжала.

— Не волнуйтесь, я не слушала болтовни и сожгла письма. Одни говорили, что вы развратный человек, готовый на все, чтобы достигнуть своей цели. Другие намекали, что вы не настоящий князь и не поляк, что вы родились в Терне, от русского кучера и швеи, что жили на счет мадемуазель Анны Монплезир, звезды Варьете, и что женитесь только для того, чтобы заплатить свои долги деньгами моей дочери.

Панин, смертельно бледный, вскочил и подавленным голосом воскликнул:

— Сударыня!

— Садитесь, мой милый, — перебила она. — Если я рассказываю вам об этих вещах, то потому только, что располагаю доказательствами отсутствия правды. В противном случае, я не дала бы себе труда говорить с вами, а просто не велела бы пускать вас в дом, и этим было бы сказано все. Конечно, вы не ангел, но ваши грехи таковы, что их прощают сыну, а если они сделаны зятем, то вызывают смех у некоторых матерей. Вы, князь, красивы собой и были любимы. Но вы были холостяком: это ваше дело. Но через десять дней вы станете мужем моей дочери и нам необходимо условиться. Поэтому я вас ждала, чтобы говорить о вас, о вашей жене и обо мне.

Выслушав сказанное госпожой Деварен, Серж почувствовал на сердце большое облегчение. Он твердо решил сделать все, чего бы ни потребовала мать его невесты.

— Продолжайте, — отвечал он, — я слушаю вас с полным вниманием и с полным доверием, потому что от вас могу услышать только хорошее и умное.

Она засмеялась.

— О, я знаю, что у вас льстивый язык, мой милый, но я не довольствуюсь словами, и меня не легко заманить лаской.

— Честное слово, — возразил Серж, — я не позволю себе шутить с целью заслужить этим ваше расположение; я говорю от чистого сердца.

Лицо госпожи Деварен при этих словах вдруг озарилось, как пейзаж, закрытый морским туманом, освещается вдруг солнечным лучом.

— Если так, то мы тотчас поймем друг друга, — сказала она. — Вот уж две недели, как идут у нас приготовления к свадьбе; но мы не имели еще возможности поговорить серьезно. Впрочем, все здесь уклоняются от этого. Между тем у нас начинается новая жизнь, и я думаю, что было бы хорошо положить ей прочное основание. Не правда ли, ведь у меня такой вид, как будто я хочу заключить с вами условие? Что поделаете, это старая привычка коммерсантки. Я люблю знать наверняка, куда иду.