Но жизнь порой требует срочных решений, не дожидаясь удобных условий мирного времени. «Не правильнее ли было бы, – писали по этому вопросу «Отечественные ведомости» в том же месяце, – выступить перед русским земледельческим населением с заявлением, что, хотя земельный вопрос и будет окончательно решен Национальным собранием, Российское правительство, освобождающее Россию от большевиков, будет осуществлять в порядке предварительного решения… план реформ, и дать при этом не неопределенный и очень общий перечень законопроектов с указанием на цели, ими преследуемые, а ясное изложение главных оснований нового земельного закона».[135]

Позиция правительства обосновывалась и развивалась в его докладе на государственном экономическом совещании 23 июня 1919 года, посвященном программе развития российской экономики в целом (к этому докладу мы еще вернемся). По земельному вопросу в нем говорилось, что низкая производительность мелких крестьянских хозяйств и невозможность их быстрой интенсификации вынуждает к расширению их площадей за счет «нетрудового» землевладения путем его принудительного отчуждения.

При этом предполагалось, что государство заплатит помещикам выкуп за отчужденные земли, а крестьяне постепенно возместят государству сумму этого выкупа (как это было при отмене крепостного права).

Позиция А.И. Деникина по этому вопросу была примерно схожей, с той лишь разницей, что если Колчак отдавал крестьянам весь урожай, то Деникин изымал из него 1/3 в пользу бывших владельцев (так называемый «указ о третьем снопе», как прозвали его крестьяне). Кроме того, аграрная программа Колчака была несколько полнее и детальнее деникинской.

Такая политика земельного компромисса не удовлетворяла ни «правых», ни «левых». Первые вообще противились любому «отчуждению» помещичьей собственности, а вторые – то есть социалисты – наоборот, были против любой частной собственности на землю, как помещичьей, так и крестьянской. С этой точки зрения они критиковали даже решение правительства о наделении землей в частную собственность участников войны, выступая за традиционную общинную собственность крестьян на землю. Правительство же Колчака в этом отношении продолжало традицию Столыпина и восстановило в полном объеме право купли-продажи земли (право, приостановленное, кстати, еще Временным правительством Керенского).

Но главное, позиция белых в земельном вопросе не могла удовлетворить, а значит, и привлечь на их сторону самих крестьян. В этом отношении положение было проще в Сибири, где никогда не было помещиков, а крестьянство было относительно зажиточным и поначалу поддержало Колчака против большевистской продразверстки. Крестьяне же Юга России были готовы скорее предпочесть продразверстку возврату помещиков.

Не случайно отдельные, наиболее дальновидные либеральные политики, как и социалисты, призывали правительство признать факт крестьянского «черного передела» помещичьих земель нерушимым и сделать это до созыва Национального или Учредительного собрания, чтобы заверить крестьян в сохранении всей земли за ними. Ведь от позиции крестьянства, составлявшего (без казаков) две трети населения России, в конечном итоге зависел исход всей Гражданской войны (даже законченный монархист и помещик В. Пуришкевич после революции вынужден был признать: «будущее России принадлежит крестьянству»). Даже большевики, при всей своей «пролетарской» ориентации, понимали это, и в марте 1919 года Ленин провозгласил лозунг привлечения на сторону советской власти среднего трудового крестьянства (оставаясь при этом непримиримым врагом «кулаков»).

Компромисс в этом вопросе не сулил перспектив, поскольку дворянство как класс по существу сошло с исторической сцены. Все те же «Отечественные ведомости» писали по этому поводу: «Та власть устоит в великом… историческом переломе, которая сумеет выделить из колоссального революционного процесса его основной исторический стержень и, не пытаясь рассудку вопреки ломать его, обопрется на него».[136] Нельзя не согласиться с этой мыслью.

В отношении правительственных заверений о решении земельного вопроса в пользу крестьянства умеренно-социалистическая «Заря» писала: «Одних деклараций недостаточно. Жизнь требует реального творчества».[137] Понимая это, Колчак и Деникин пытались подкрепить свои декларации какими-то реальными шагами, и ниже мы скажем о них. Но шаги эти, как мы увидим, были слишком умеренными и осторожными. В целом они, подобно Временному правительству, откладывали решение важнейших вопросов государственной и общест­венной жизни до Учредительного собрания, тогда как время не ждало и требовало немедленных решений, во всяком случае, по некоторым из этих вопросов. Выступая перед представителями блока либеральных и правосоциалистических партий и организаций 22 марта 1919 года, Колчак заявлял: «Полное уничтожение военной живой силы противника – по отношению к таковой основной задаче все остальное должно получить характер служебный».[138] Подхватывая его мысль, либеральная «Сибирская речь» писала: «И лишь там, в Москве, заколов дракона, можно будет думать о длительных задачах национального и государственного существования».[139] Руководствуясь в большей степени законами внешней войны, белые руководители не понимали: в такой войне, как Гражданская, для победы над внутренним врагом важно первым делом «перетянуть» от него на свою сторону народ.

К сожалению, этого сделано не было. И не только из-за недооценки всей остроты вопроса самими белыми военачальниками. Большинство сопутствовавших им профессиональных либеральных политиков тоже продолжало оставаться в плену идеи земельной «компенсации» помещикам и затягивать принципиальное решение вопроса.

Факт остается фактом: если поначалу большинство населения Сибири и Урала приветствовало колчаковский режим, то в дальнейшем его социальная база резко сузилась. Со стороны широких масс народа поддержка сменилась сопротивлением – пассивным (в форме дезертирства из армии) или активным (в форме восстаний в тылу). И главная причина этого – вовсе не в произволе на местах и не в жестокости, как считали многие. Большевики были не менее, а то и более жестоки. Причина – в нерешенности главнейших и существенных для народа вопросов.

Главный боевой клич Белой армии: «За единую неделимую Россию!» – объединил вокруг нее патриотические круги общества, но в условиях Гражданской войны и слабого развития патриотических чувств в массе народа (что продемонстрировала Первая мировая война) не имел большого веса. Простой народ отнесся к нему равнодушно. Что же касается национальных окраин, в ходе революции провозгласивших самостоятельность, то этот великодержавный лозунг совершенно исключил возможность совместной с ними борьбы против большевиков. В условиях Гражданской войны он был не вполне своевременным, тем более что этот лозунг постоянно подчеркивался белыми.

Яркий пример. В июне 1919 года глава финского правительства Карл-Густав Маннергейм – бывший генерал русской армии и императорской свиты, сочувствовавший белым, предложил Колчаку (как верховному главе белых) военную помощь в наступлении белой армии Н.Н. Юденича на Петроград при условии признания белыми независимости Финляндии (уже признанной большевиками). Но Верховный правитель отверг эту сделку из принципиальных соображений, и Финляндия осталась нейтральной. Один из его министров негодующе записал по этому поводу в своем дневнике: «Какой ужас и какой идиотизм!».[140] Да и сам генерал Юденич, которого этот вопрос касался непосредственно, относился к нему намного мягче Колчака. Несколько раньше в интервью одной из западных газет он заявил, что в сложившихся условиях не признавать суверенитета Финляндии могут «лишь немногие непримиримые шовинисты». А после предложения Маннергейма и Юденич, и члены «Русского политического совещания» в Париже буквально уговаривали Верховного правителя дать финнам соответствующие заверения, но он остался непреклонен. Получается, Колчак был именно таким «одним из немногих» наиболее упорных, но и наиболее прямолинейных патриотов великодержавной России в годину смутного лихолетья.