— Пусть так, — согласился Павел. — С пролетарским интернационализмом тоже всё ясно, долго он не протянул. И коммунизм к восьмидесятому году почему-то построить не удалось, как обещали. А что случилось с мировым господством?

— Насчёт мирового господства… События в Афганистане показали, что и это нереально. И как только показали, уже через пару лет Советского Союза не стало. Все цели, ради которых он существовал, оказались недостижимыми, а раз у государства нет смысла существования, оно остаётся на карте мира только по инерции. Вот тут-то и начинают быть значимыми такие факторы, как неблагоприятная динамика цен на нефть и всякое такое.

— А что, других целей, кроме этих четырёх, у нашей страны не было?

— Были, конечно, но совсем мелкие. Например, борьба с гомосексуализмом, ума не приложу, зачем кому-то понадобилось с ним бороться на государственном уровне. Кстати, она тоже полностью провалена. Чтобы в этом убедиться, достаточно бегло взглянуть на нашу нынешнюю эстраду. Впрочем, хоть уголовная статья за это и была, применяли её очень редко, и то обычно как заменитель политической.

— А разве нельзя было выдумать какую-нибудь новую цель, раз уж со старыми почему-то не сложилось?

— Так придумали же. Например, был такой популярный лозунг «Догоним и перегоним Америку!». Догнали? Или есть вариант, что когда-нибудь догоним? О «перегнать» я просто промолчу. Так что и в этом случае результат аналогичный.

— Очень интересная идея, — вступила в разговор Нина. — А с другими странами всё тоже так происходило? Ведь не только Союз распадался.

— К сожалению, я не историк, так что владею информацией только по нашей стране. Здесь всегда было так и не иначе. Например, если вспомнить крах Российской Империи, её стратегической целью было получение контроля над черноморскими проливами. Этого добивались несколько веков, казалось, вот ещё чуть-чуть, и цель будет достигнута. И когда в ходе Первой Мировой окончательно стало ясно, что ни Босфор, ни Дарданеллы нам не достаются, Империя быстренько прекратила своё существование.

— Я читала где-то, что было ровно наоборот. Была договорённость, что Проливы после победы отходят к нам. И не отошли, потому что Империя рухнула и вышла из войны.

— Ну, конечно. Нынешние «историки» и не такого понапишут. Была такая предварительная договорённость, кто же спорит? Но одно дело пообещать, а совсем другое — выполнить обещанное. Если бы моему НИИ выделяли все положенные деньги, мы бы жили, как в Кувейте. Я, конечно, преувеличиваю, но ненамного. Только кто ж это нам позволит? Так было и в Антанте. Если бы мы Проливы заняли, кто бы посмел их отобрать? Но мы их не заняли, и Империя развалилась. Произошло точно то же самое, что и в случае с СССР. А теперь для того, чтобы собрать обратно хоть некоторые потерянные части, первым делом необходимо восстановить для них общность стратегических целей. В этом направлении кое-что руководством страны уже делается. Например, разрабатывается проект «Русский мир».

— Слышал кое-что об этом проекте, — припомнил Павел.

— Всё, что вы могли о нём слышать — это или дымовая завеса, или самая верхушка айсберга. Суть проекта строго секретна, а я давал подписку о неразглашении, но то, что русский язык занимает в нём достойное место, скрывать нет ни малейшего смысла. Излагая предельно упрощённо: русский мир может существовать только там, где говорят по-русски.

— А почему тогда этим проектом занимаются здесь, а не в Москве? Там ведь тоже есть институт русского языка?

— Конечно, есть! Более того, наш НИИ — всего лишь филиал московского. Но в Москве, как выяснилось, эффективно этим заниматься невозможно. Вы ведь в курсе, что в столице русских осталось меньше половины? Это данные последней переписи.

— Что, в самом деле?

— Увы, но это так. Пока ситуация ещё не критична, потому что остальные национальные общины не очень ладят между собой, можно сказать, они на ножах. Армяне и азербайджанцы, грузины и осетины, ну, и так далее. Пока ещё срабатывает древний тактический приём «разделяй и властвуй». Однако тенденция изрядно настораживает, согласитесь. Но дело даже не в этом. Институт долгое время практически не финансировался, и почти все компетентные учёные ушли в бизнес или уехали работать за бугор. Собственно, глупо было бы ожидать иного, и этих людей осуждать нельзя. Им тоже нужно питаться самим и кормить семьи. А потом началась разработка «Русского мира», в НИИ пошли неплохие деньги, и сразу же там начали появляться какие-то смуглые люди, которые ещё вчера торговали на базарах, а сегодня где-то приобрели по дешёвке дипломы кандидатов и докторов наук. Добро бы они по одному появлялись, так нет же — сразу целыми кишлаками. Вы уж не подумайте, что я нацист, но почти все эти ребята по-русски говорят с огромным трудом и с не меньшим акцентом! Какой уж там русский мир?

— Это Виктор всё выдумывает, — пояснил Пётр, на минутку отвлёкшийся от коньяка. — На самом деле он понятия не имеет, что происходит в Москве. Он там очень давно не был.

— Да зачем мне там быть, вполне достаточно объективно посмотреть, что эти деятели натворили! — разошёлся Виктор. — Кофе из-за них теперь среднего рода, как вам это понравится? В слове «йогурт» можно ставить ударения, где хочешь! А достойный венец всему — это аннулирование слова из трёх букв, которое начинается с буквы «хэ», да простят меня дамы! Это же на голову не налазит! Член, значит, есть, а слова для него больше нет, совсем как в том старом анекдоте! Неужели непонятно, что без этого слова русский язык совсем не тот? Не зря же наш институт называют НИИ «матюков»! Народ понимает, что понятия «русский язык» и «матюки» — неразделимы!

— Виктор, если вы так болеете за дело, считаете эту работу интересной, то почему же тогда вы всё-таки бросили институт? — поинтересовался Павел.

— Ну, что вам сказать? Эверест всю жизнь оставался моей несбыточной мечтой. Говорят, увидеть Париж и умереть. А я считаю, что Париж того не стоит. Городов много, и Париж среди них вполне рядовой. Разве что по сравнению с каким-нибудь Мухосранском он что-то из себя представляет. А Эверест — единственный в своём роде. Так что моё кредо — увидеть Эверест, и не жалко умирать! Вот я и выбрал, что для меня важнее. В какой-то момент вдруг спросил себя: а чем это я таким важным занимаюсь? Наукой? Нет! Выбиваю финансирование, отражаю рейдерские атаки, заключаю контракты на поставку техники, а потом принимаю разнообразные комиссии по проверке жалоб, дескать, закупил я не у тех или не по той цене. Для этого что, нужно быть доктором наук? Нет, конечно! Всё это не наука, а фигня! Пусть этим занимаются другие. Так что да здравствует Эверест! Теперь, Павел, можете мне сказать, удачно ли пройдёт наше с Настей путешествие?

— Виктор, в вашем случае ясновидение бессильно. Дело в том, что предопределённого будущего вы не имеете. Вы сами хозяин своей судьбы, то есть всё или почти всё в вашей жизни зависит целиком и полностью от вас. Так что могу сказать только одно — лучше сделать и жалеть, чем не сделать и жалеть. Если же вы пытаетесь определиться, брать ли вам с собой супругу, то позвольте уважаемой Насте самой принять это решение.

— Что ж, спасибо за совет. Теперь ваша очередь. Вы ведь тоже хотели у меня что-то спросить?

— Мы, собственно, уже… — начал Павел, но снова был прерван болезненным тычком под ребра.

— Он хотел узнать, кто вас сменил на посту директора? — поинтересовалась Нина. — Вы же наверняка в курсе, хотя и уволились из института.

— Конечно, я в курсе, — он продиктовал фамилии, адреса и номера телефонов. — Ложкин, после него Овчинников. Прекрасные люди и компетентные специалисты. Уволились они как-то странно, согласен, но это ничего не меняет. Значит, у них были на то причины. Моё увольнение тоже кто-то может назвать странным, и что?

Виктора заверили, что ничего странного в его поведении не видят, выпили за Эверест, после него — за Гималаи в целом, затем за «Русский мир». Когда Павел предложил выпить за более несуществующий «хэ», и принялся развивать тему, Алла ненавязчиво намекнула, что уже поздно и вечеринку пора заканчивать, хотя на самом деле до заката оставалось ещё очень много времени.