Радирую Боголюбову в Чунцин, он меня обрадовал. К нам по железной дороге отправлен артиллерийский полк, сформированный по нашему образцу, полностью оснащенный советской материальной частью — орудиями, автомашинами, артиллерийскими приборами.

Вскоре полк прибыл. Его командир подполковник Ван, знакомясь, на хорошем русском языке сказал, что окончил советское военное училище, что до сих пор возит с собой наши учебники и справочную литературу. Разговорились. Он рассказал, как и где воевал с японцами. Впервые с начала работы в Китае я говорил с артиллеристом, который свободно оперировал тактическими, огневыми и прочими артиллерийскими понятиями, не пытался уйти от специального профессионального разговора к разговору общему. С ним было интересно говорить. Его полк состоял из шести дивизионов — всего 72 легкие пушки и гаубицы советского производства. Для 3-го военного района это было сильное артиллерийское подкрепление. Батареи четырехорудийные, в дивизионе 12 орудий. А в легких артполках старой организации батареи были трехорудийные, в дивизионе 6–9 (это редко) орудий, в полку 12–15 орудий. Причем иногда даже в одной части имелись и французские, и немецкие, и английские 75-мм пушки, 105-мм и 115-мм гаубицы. Разные снаряды, разные таблицы стрельбы, вообще разнобой, резко снижавший боеспособность артполка.

Подполковник Ван рассказал также, что и в его и в других вновь сформированных частях и соединениях есть [253] теперь политотделы: начальник политотдела, шесть инструкторов. Занимаются воспитанием солдат. Читают лекции, обучают грамоте, есть своя читальня, широко используется наглядная агитация.

— По нашему примеру? — спросил я.

— Не совсем, — сказал он и, подумав, добавил: — Наоборот, совсем не по вашему примеру. Полиотделами руководят «синие рубашки».

Он пояснил, что «синерубашечники» — организация фашистского толка внутри гоминьдана. Создана по образу и подобию «чернорубашечников» Муссолини и «коричневорубашечников» Гитлера. Выполняют самые щекотливые поручения Чан Кайши — от убийства неугодных ему лиц до массового террора. Только член организации «синие рубашки» может быть назначен в создаваемые ныне политотделы.

Потом мне доводилось иметь дело с этой разновидностью фашизма. Крайние националисты. Организация, которая не брезговала никакими средствами для достижения своих целей. Пять лет спустя, зимой сорок пятого — сорок шестого года, в Маньчжурии, в Харбине, они устраивали убийства из-за угла, их жертвами стали несколько советских солдат и офицеров, и мне как военному коменданту города пришлось принять жесткие меры, чтобы обезвредить террористов-»синерубашечников».

10 апреля мы провели артиллерийскую рекогносцировку местности. Она прошла по-деловому. Обсуждая итоги, мы пришли к выводу, что японцы в полосе намеченного прорыва занимают оборону незначительными силами (два полка все той же 116-й пехотной дивизии). Сильных и разветвленных фортификационных сооружений и заграждений (мины, колючая проволока) японцы так и не создали. Все это давало основание надеяться на успех. Разумеется, при условии, что командование 10-й и других армий проявит должную энергию, решительность, оперативную смелость.

15 апреля командующий военным районом Гу Чжутун созвал совещание. Первыми выступили генералы 10-й армии. Они сразу начали «бить отбой». Вот что записал я в своем отчете об их предложениях:

«Командующий 10-й армией Лян: «Считаю, что японцы создали здесь сильную оборону. У них насчитывается 6–7 тысяч человек». (Эти тысячи Лян взял с потолка. Перед его армией стояло в обороне тысячи полторы японцев, не более.)

Заместитель командарма Чжао: «Оборона у японцев [254] прочная. Нам лучше обороняться, а не наступать. Не надо тревожить японцев».

Командир 190-й пехотной дивизии Яо: «Наступать трудно. Я лучше буду заманивать японцев в мешок».

Командир 79-й пехотной дивизии Тин: «Я решил одним полком обороняться, а одним наступать»{80}.

Выслушав генералов 10-й армии, командующий военным районом взял слово. Я подумал: «Вот сейчас он им накрутит хвоста. Есть же все-таки директива Чан Кайши!» Но я ошибся. Речь генерала Гу была длинная и обстоятельная, с цифровыми выкладками. Все они относились к экономике подведомственных ему провинций, к различным хозяйственным и административным проблемам. И ни одного слова о Сяотаньской наступательной операции. Вообще он не говорил о боевых действиях.

Настал мой черед. Как, думаю, повернуть это совещание к делу? Ведь не будут наступать. Не хотят! Хотят побить японцев «нашей тактикой продолжения войны», то есть ничегонеделанием до полного изнурения. Решил я нажать на патриотические чувства. Вспомнил, как хорошо начали Датун-Чэньянскую операцию, как прорвали японский фронт, освободили несколько городов и много деревень, как радостно встречали освободителей китайские горожане и крестьяне. Встречали как победителей! Хорошее, говорю, было начало, нужен ему хороший конец — делу венец.

И далее коротенько рассказал, как представляю себе ход и исход наступления в долине Янцзы, между городами Датун и Аньцин. Мои общие похвальные слова собравшиеся слушали со вниманием, однако, как только я перешел к делу, к чисто военным вопросам, они почти все поскучнели. Не хотят наступать — хоть убей!

В заключение совещания выступил опять генерал Гу Чжутун. Поддержал меня целиком и полностью. Оговорился, что, как только ситуация на озере Поянху прояснится, Сяошаньская наступательная операция будет совершена в духе директивы «генералиссимуса Цзяна».

После совещания я разговаривал с офицерами, с которыми побывал в боях, это нас сблизило, установились доверительные отношения. Они мне сказали, даже уверили, что генерал Гу мысленно уже похоронил Сяошаньскую операцию, что главная его забота — сохранить от потерь и по возможности усилить свои армии. Гу думает уже о том времени, когда кто-нибудь — русские, американцы или [255] англичане — побьет японцев, и ему придется с помощью собственных вооруженных сил, во-первых, держать на почтительном расстоянии от своих владений «генералиссимуса Цзяна», а во-вторых, укрощать и подчинять таких же, как он, но более мелких местных царьков на юге Китая.

Прошел апрель, наступил май. 3-й военный район пребывал в полном бездействии. В ночь на 2 мая японцы перешли в наступление в районе озера Поянху. Китайские позиции, представлявшие собой клин между южным берегом Янцзы и северным берегом Поянху, были атакованы одновременно с двух направлений. От Янцзы ударил 109-й полк 116-й японской пехотной дивизии, а на северный берег с судов речной флотилии высадился десант — полк 34-й японской пехотной дивизии. Оборонявшие этот клин части 21-й гоминьдановской армии — 146-я и 147-я дивизии и охранный полк провинции Цзянси были застигнуты врасплох, понесли большие потери и отступили к городку Шамынгай на рокадной, проходящей вдоль линии фронта, дороге. Дальнейшее продвижение противника вывело бы его к расположению штаба и тылов 21-й армии.

По приказу генерала Гу я вместе с несколькими офицерами его штаба выехал к месту прорыва. Застали уже привычную картину беспорядочного отхода. Казалось, ничто не остановит эту массу людей и повозок. Я с трудом пробрался через толпу вперед, в городок Шамынгай, и увидел здесь батарею. Одна, без пехоты, она била с окраинных огородов по японским броневикам и пехотинцам. Эти 37-мм пушки из 51-го малокалиберного (противотанкового) полка нанесли японцам немалые потери. Один броневик загорелся и встал, другие задним ходом, отстреливаясь из пулеметных башен, уползли за холмы. Пехота тоже залегла.

Мне удалось из городка связаться со штабом 146-й дивизии. Оттуда выслали батарею 1-го горного артполка, а следом форсированным маршем прибыл 437-й пехотный полк. Командовал им храбрый и дельный офицер, он сразу оценил ситуацию. Сидя за глиняной стеной, по которой шлепали японские пули, мы быстро прикинули, как и где контратаковать. Я вывел горную батарею на огневую позицию, комполка сам повел своих пехотинцев в атаку, японцы стали отходить, и к вечеру положение стало более прочным, чем утром. Однако бои на этом направлении, северней озера Поянху, продолжались до двадцатых чисел мая. Японцы не смогли продвинуться далее, китайцы не смогли сбросить противника с плацдарма на северном берегу озера. [256]