На каждом этапе военных действий отдел обязан был докладывать свои соображения по артиллерийским группировкам и перегруппировкам. Одновременно следили за наличием боеприпасов в войсках, на складах и базах. Был закон: иметь два боекомплекта. Если меньше, то к нам в Москву немедленно летела с фронта телеграмма. В этом вопросе мы постоянно и тесно общались с отделом артиллерийского вооружения нашего штаба.

Кроме того, было много других вопросов, входивших постоянно или временно в круг наших обязанностей, в частности создание группировок зенитной артиллерии.

Особенности тогдашней работы штаба артиллерии состояли в том, что интенсивность ее возрастала в вечерние часы, достигая ночью, иногда и под утро, высшей напряженности. Сведения с фронтов обобщались поздно вечером. Часто с этой сводкой генерал Н. Н. Воронов уезжал в Ставку Верховного Главнокомандования. Возвращался в 3–4 часа ночи, приказывал подготовить к утру тот или иной новый документ для Ставки. Иногда приходилось опять связываться с фронтами, с учебными центрами и дальними тыловыми базами. После 8–9 утра интенсивность работы заметно спадала, можно было соснуть. Отдыхали в том же здании, в специально выделенной комнате. Практически мы все были на казарменном положении. Даже те, у кого семьи жили в Москве, редко с ними виделись. [32]

12 мая 1942 года началось наступление Юго-Западного фронта на харьковском направлении. Готовилось оно давно, еще в то время, когда я служил в 28-й армии. Хотя войска и прорвали оборону противника на широком фронте, но развить успех не смогли по ряду причин. Кстати, и артиллерийское наступление не было организовано как следует. Только половина артиллерийских полков успела сосредоточиться и занять огневые позиции к моменту артподготовки. Остальные полки были еще на марше. Таким образом, требование директивы Ставки о создании мощных артиллерийских группировок оказалось выполненным лишь на бумаге. Другое требование — сопровождать пехоту артиллерийским огнем до полного прорыва тактической обороны противника — также на многих участках не выполнялось. В результате противник, отходя, успевал занять новые, заранее подготовленные позиции и встречал нашу пехоту сильным огнем{9}.

Уже 17 мая немецко-фашистская группа армий «Юг», перегруппировав силы и создав танковые ударные кулаки, сама перешла в наступление. Так началась трудная для нас весенне-летняя кампания 1942 года, закончившаяся битвой на берегах Волги.

В середине июня, ночью, меня вызвал начальник штаба генерал Ф. А. Самсонов и приказал немедленно сформировать оперативную группу. Сказал, что мы будем сопровождать генерала Н. Н. Воронова в поездке на Западный фронт. Утром группа, состоящая из работников оперативного и разведывательного отделов, на автомашинах выехала из Москвы на Западный фронт. Здесь, на левом крыле, в полосах 10, 16 и 61-й армий, готовились частные наступательные операции. Их задача состояла в том, чтобы сковать силы противника, не позволить ему свободно перебрасывать войска из группы армий «Центр» на юг. Там вражеская группа армий «Юг» уже приступила к выполнению своей главной задачи — прорыву через низовья Дона на Кавказ. Директива Гитлера гласила: «...в первую очередь все имеющиеся в распоряжении силы должны быть сосредоточены для проведения главной операции на южном участке с целью уничтожить противника западнее Дона, чтобы затем захватить нефтеносные районы на Кавказе и перейти через Кавказский хребет»{10}. [33]

Почти месяц Николай Николаевич Воронов и наша оперативная группа работали в войсках Западного фронта, поочередно в 61, 16 и 10-й армиях. Помогали артиллеристам готовиться к частным наступательным операциям. Упомяну один только эпизод. Он особенно характерен для той поры, для лета сорок второго, когда тыл во все возрастающем количестве начал давать фронту вооружение, когда формировались десятки новых артиллерийских, минометных и гвардейских минометных («катюши») полков и фронтовые начальники наконец получили в свои руки такую огневую мощь, о которой мечтали с лета сорок первого года. Но для того чтобы научиться четкой организации действий и внутреннего взаимодействия этой массы ствольной и реактивной артиллерии, потребовалось известное время. Случались и недоразумения.

Николай Николаевич Воронов поручил нашей группе определить конкретные задачи реактивной артиллерии в ходе общей артиллерийской подготовки. Дело в том, что прибывали 15 новых гвардейских минометных полков малого (БМ-8) и среднего (БМ-13) калибров, каждый полк одним залпом выстреливал соответственно 864 и 384 мины, впервые появилась возможность использования «катюши» массированно. Но опыта включения реактивной артиллерии (да еще в таком количестве!) в общую систему артподготовки было мало. Поехал я в штаб командующего гвардейскими минометными частями генерала В. В. Аборенкова. В штабе меня приняли весьма прохладно. Объяснили, что огонь реактивных минометов они сами спланируют и в моей помощи не нуждаются. Мне пришлось вернуться. Доложил Н. Н. Воронову. Он пригласил к себе генерала В. В. Аборенкова и начальника артиллерии фронта генерала И. П. Камеру, между ними состоялся прямой и нелицеприятный разговор.

Надо отметить, что в то время реактивная артиллерия имела как бы особый статус и, прибывая на определенный участок фронта, получая боевую задачу от старшего артиллерийского начальника, официально ему не подчинялась. Это иногда порождало неурядицы. Генерал Аборенков, например, просил выделить для его «катюш» особые полосы на участках прорыва. Считал, что реактивные минометы сами, без помощи ствольной артиллерии, полностью подавят сопротивление противника. Это была типичная переоценка возможностей «катюш». Да, они мощное новое оружие. Однако у них, как у любого оружия, есть сильные и слабые стороны. [34]

— Хорошо! — сказал генерал Воронов. — Предположим, ваши гвардейцы провели действенную артподготовку, пехота ворвалась на передний край противника. Но там, в глубине, ожили несколько пулеметных точек. Пехота залегла, вам звонят по телефону, требуют огонька. Ваше решение?

Генерал Аборенков молчит. А что скажешь? Технические возможности его реактивных установок не позволяют подавлять цели, расположенные поблизости от нашей пехоты. Установки бьют залпами, по большим площадям. Ударишь по пулемету — накроешь своих пехотинцев.

— А как вы проведете контрбатарейную борьбу? — продолжал спокойно спрашивать генерал Воронов. — Опять по площадям? Нет, товарищ генерал. Ваши «катюши» будут вести тот огонь, который даст нам наибольший эффект. Их распределят по фронту и временно подчинят соответствующим артиллерийским начальникам. Наши операторы выведут установки на огневые позиции и укажут цели — это главным образом узлы сопротивления противника. В общем, участвуете в артподготовке на равных...

Так начальник артиллерии РККА поставил все точки над «i». Забегая вперед, скажу, что вскоре реактивная артиллерия, как и прочие части РВГК, стала входить в подчинение начальников артиллерии соответствующих соединений и объединений и эффект ее боевой работы резко возрос.

Пришлось мне опять выехать в штаб гвардейских минометных частей, а затем и в полосу 16-й армии. На этот раз совместная работа с гвардейцами-минометчиками была спорой и дружной. За двое суток я узнал столько различных тонкостей боевого применения «катюш», сколько не узнал с начала службы в Штабе артиллерии Красной Армии. Артиллерийскую подготовку во всех ее стадиях мы тесно увязали с действиями реактивных минометов. Однако, критически оценивая тогдашнюю нашу работу, должен сказать, что она далеко не полностью учитывала возможности этого грозного оружия. Например, планируя отражение возможных контратак в глубине обороны противника, мы испытывали серьезные колебания: привлекать ли огонь «катюш»? Не заденет ли он свою пехоту? Тактика реактивных минометов была еще несовершенна, что, естественно, ограничивало и их огневые возможности. Эти подвижные установки вели огонь в основном с места, в наступлении не продвигались вслед за танками и пехотой, не использовали на сто процентов свою маневренность. [35]