Игра действительно находилась в хорошем состоянии: крышка без царапин, с яркой картинкой, на которой нарисованы машины, спешащие к финишу под крики толпы болельщиков. Схватив игру, Геллахер поспешил в холл.

Дети уже покидали его дом, бережно прижимая к груди подарки Санта-Клауса. Гейб помахал на прощание счастливым малышам и поспешил к Бобби. Он нашел мальчика восторженно разглядывающим нарядную елку. Гейб выключил люстру, оставив гореть только елочные лампочки и несколько бра на стенах. Ему показалось, что полумрак придаст обстановке сказочный рождественский оттенок.

Когда Санта-Клаус протянул ребенку подарок, Бобби открыл рот от изумления.

— Это невероятно, — выдохнул он, рассматривая рисунок на крышке коробки. — Какая замечательная картинка!

— Поэтому она мне всегда и нравилась, — согласился Гейб.

— Хорошо, что она такая сложная. Пока я ее соберу, пройдет много времени.

На минуту Гейб вышел из роли Санта-Клауса.

— Обещаю, что все части мозаики целы. Я всегда выбрасывал игру, если недоставало кусочков.

— Выбрасывали? — повторил ошеломленный Бобби. — Из-за одного кусочка?

— Если нет комплекта, игра теряет смысл, — пояснил Гейб. Что-то в глазах мальчика заставило его добавить более мягко: — Ты не согласен?

— Мои игры как друзья, — серьезно объяснил Бобби. — Я не могу выбросить их только потому, что им чего-то недостает. Я имею в виду, вам же не надоедают из-за этого люди?

Как мало мальчик знает мир, если верит, что люди прощают друг другу недостатки, подумал Гейбриел.

Скромно одетая женщина тихо вошла в комнату. Это была тетушка, у которой временно жил Бобби, пока его мать лежала в больнице. Гейб снова вошел в роль Санта-Клауса и радушно проводил последних гостей до парадной двери. Бобби обеими руками держал подарок, будто самую драгоценную в мире вещь, и, даже оказавшись за воротами, оглядывался, проверяя, смотрит ли ему вслед добрый седобородый дедушка.

Закрыв парадную дверь, Гейб вдруг с тоской подумал, каким тихим вновь стал его дом. Праздник закончился. Он снова остался один.

Какая-то фигура вышла из полумрака холла и стала медленно приближаться. Гейб узнал Николь.

— Ты замечательный Санта-Клаус! — воскликнула она. — И сумел сделать приятное Бобби…

Она улыбнулась, но Гейб не посмел ответить, боясь быть узнанным. Николь посмотрела на омелу, по-прежнему лежащую на полочке перед зеркалом, и позвала:

— Иди сюда.

Его сердце упало. Николь хочет, чтобы Джон еще раз ее поцеловал. А она тем временем уже тянула его в полумрак.

— Николь… — Он честно попытался предупредить, что перед ней другой человек.

— Шшш, — приложила она палец к его губам. — Нам не нужны слова. И никогда не были нужны. Только это имеет значение.

Я должен немедленно сказать правду. Нечестно принимать ласки, предназначенные другому, запаниковал Гейб. Но ее губы уже касались его губ, девушка прильнула к нему, и Гейбу оставалось только одно — крепко обнять Николь и отдаться ее власти.

Сердце его отчаянно колотилось. Этот поцелуй отличался от предыдущего. Тем она могла бы утешить любое раненое существо. Сейчас в поцелуе Николь ощущались желание и настойчивость. Ее губы обещали бесконечные удовольствия, как в старые добрые времена.

Гейба все горькие годы одиночества тянуло к этой удивительной девушке, и он боролся с этим, как только мог. В какой-то момент ему стало казаться, что одержал победу. Если я и не убил свои чувства к Николь, то могу управлять ими, — примерно так говорил он себе. Теперь обнаружилось, что победа оказалась призрачной и, словно тонкая ткань, разорвалась от одного прикосновения Николь, от одного воспоминания о прежней самозабвенной страсти. Но прекрасное чувство вновь овладело Гейбом, и он снова жаждал любви, предчувствие которой сотрясало его израненное тело.

— Только это имеет значение, не так ли? — шептала Николь.

— Да, — согласился он хрипло. — Правда. Это всегда было правдой.

Битва закончилась. Гейбриел Геллахер сдался. Он снова принадлежал своей возлюбленной, будто и не было восьмилетней разлуки. Его руки крепко обнимали Николь, и тело девушки становилось с каждой минутой все податливее.

— Любовь моя, — шептала она. — Мой дорогой, мой любимый.

Гейб, отрываясь ненадолго от ее губ, словно заклинание, шептал ее имя, и Николь повторяла:

— Да… да…

— Скажи, что любишь меня, — просил он.

— Я люблю тебя. Ночью и днем, каждую минуту… всегда… до конца жизни…

Гейб уже был на грани того, чтобы попросить прощения и на коленях умолять Николь вернуться. Еще минута, и эти слова были бы сказаны, но скрипнула входная дверь, и Николь спешно высвободилась из его объятий.

— Кто-то пришел, — прошептала она.

— Ники, — умолял он.

— Шшш.

Ее палец легко коснулся на прощание его губ, и Николь исчезла. Гейб почувствовал себя так, словно обнимал привидение.

В сочельник почти все жители деревни собирались в местной церквушке на рождественскую службу.

Геллахер пришел одним из последних и встал у дверей, пытаясь глазами отыскать Николь, но ее не было видно.

Тридцать часов прошло с тех пор, как закончился детский праздник, который привел Николь в его объятия, — тридцать часов, в течение которых он, то воспарял в головокружительной надежде, то снова впадал в отчаяние. Кого Николь страстно целовала в «Вязах» — его, Гейбриела, или все же Джона? Гейбу казалось, что он постепенно сходит с ума от этих мыслей.

Все зависело от следующей встречи. Он посмотрит Николь в глаза и прочтет в них правду. Гейбриел ждал, что девушка зайдет в «Вязы» под каким-нибудь предлогом, но она не приходила и не звонила.

Гейб вдруг вспомнил, что врачи советовали ему побольше двигаться, и тут же отправился на прогулку, во время которой ноги сами привели его к ветлечебнице. Но он был вознагражден лишь тем, что увидел удаляющуюся машину Николь. Вероятно, она поехала на какую-нибудь ферму, но, когда вернется и будет посвободнее, обязательно позвонит мне, решил Гейб. Как ни странно, он пришел домой умиротворенным.

Время в ожидании звонка Николь тянулось бесконечно. Дом казался невыносимо одиноким после шумного праздника. Гейб вспомнил Полли, ее милое, несмотря на следы болезни, круглое личико; ее приветливый характер, на который горькая судьба не наложила отпечаток. Он также думал о Бобби и его странной детской мудрости, о бережном отношении к тому, что любишь невзирая на несовершенство. Гейб вздохнул.

Когда-то совершенство его жизни было предметом зависти многих и казалось, что останется таковым и дальше. Он был молод, красив, гордился любовью самой замечательной в мире девушки. Но… И молодость, и красота оказались преходящими, а с их исчезновением разбились вдребезги все надежды на счастье. Гейб отказался от любви. Ему казалось несправедливым, что замечательная девушка, полюбившая жизнерадостного красавца, вдруг стала бы женой калеки с дурным характером. Он внушил себе, что поступил так исключительно для пользы Николь. Однако простодушное замечание ребенка открыло ему истинный, куда менее благородный мотив. Гейб понял, что просто испугался. Да-да, испугался положиться на великодушие женской любви. Он разбил счастье Николь именно по этой причине и теперь заслуживает наказания. Однако от внезапного прозрения Гейбу не стало легче.

Геллахер невольно прислушался и вдохновенным голосам, славящим рождение Спасителя. Собравшиеся на рождественскую службу воспевали единение рода человеческого, которое было чуждо Гейбу. Он разуверился в нем в тот день, когда решил нести свой крест один. Сейчас же у него заныло сердце, поскольку Гейб наконец в полной мере осознал, чего добровольно лишил себя. Он ушел, так и не дождавшись окончания службы.

Миссис Коллинз еще не ложилась спать. Гейб надеялся, что она сообщит о звонке Николь, но экономка только сказала, что, как обычно, отнесла графин с виски, лед и бокал в библиотеку. Гейб поздравил ее с Рождеством и пожелал доброй ночи.