Я воткнул в трещину нож и принялся взбираться наверх. Это мне удалось.

По ту сторону двора оказалось широкое поле, залитое утренним светом.

Позади слышались крики стражников.

Съехав кое-как по забору вниз, я бросился бежать к горам, да так, что пятки засверкали.

Я двигался без отдыха, и к вечеру достиг предгорья. От усталости мои ноги еле двигались.

Едва я решил было присесть, чтобы немного отдохнуть, как с теневой стороны горного пастбища показалась группа людей верхом на конях.

Отряд был вооружен до зубов.

Едва увидев всадников, я из последних сил стал взбираться на крутую скалу, куда не могли ступить копыта лошадей.

Но погоня от меня не отстала. Всадники спрыгнув с лошадей, бросились за мной.

Я мог от них оторваться. Мой путь был не очень тяжелым. Достаточно было одолеть две скалы, чтобы оказаться в родном селенье. Но я этого не сделал. Потому что, подумал я, если пойти этой дорогой, преследователи узнают путь к моему селу. И в один прекрасный день они явятся туда, обнажив свои сабли. Оставалось только одно.

Надоест же врагам когда-нибудь гнаться за мной, и они прекратят преследование! — решил я и устремился к дальним пикам, покрытым белыми ледяными покровами. Я старался двигаться в сторону самых высоких вершин. Где-то здесь невдалеке должна быть река.

Враги мои, однако, оказались неутомимыми. Едва увидев, с каким пылом бросались они за мной, я должен был,— понять, что с пустыми руками нукеры уходить отсюда не собираются.

Спотыкаясь о камни, поднимался я все выше и выше, пока мой путь не преградила пропасть. Шагов семь-восемь — определил я на глазок ее ширину.

Дул холодный, пронизывающий ветер, который наметал по краям пропасти недавно выпавший снег.

«Смогу ли я перепрыгнуть?» — подумал я и остановился в нерешительности.

В этот самый момент стрела вонзилась мне в бедро, и я полетел в пропасть.

Перед глазами поплыли белые круги, отчего мне казалось, что весь мир вокруг стал белым, словно молоко!»

* * *

Ошибка допущенная Арсланом Байлиевым в отношении Урха, немедленно привела к множеству трудностей. Что ни говори, прежде Арслан Байлиев каждый день находил для Урха новое занятие, не давая ему скучать. Теперь же Урх наотрез отказался от всякого общения о Байлиевым. Нужно ли удивляться, что жизнь Урха после этого сразу же изменилась? Кроме профессора, вокруг воина не было никого, к кому стремилась бы его душа.

Но профессор не мог постоянно заниматься Урхом, у него и без того было по горло разнообразных дел. Получалось так, что из суток Нурмурадов мог выкрасть для Урха не больше трех часов, Поэтому профессор всегда готовился к встречам, стараясь, чтобы ни одна минута их общения не пропала даром для Урха.

Академия наук подготовила вместо Байлиева другого ученого-языковеда, но он недавно заболел и сейчас лежал в больнице.

Неудачи, как известно, идут к неудачам, а неприятности — к неприятностям. Нурмурадов твердо решил: едва придет выздоровевший ученый, начать приобщение Урха к двадцатому веку.

Хорошо еще, что привели Ласточку. Урх почти половину дня проводил около нее. Он без конца расплетал и сплетал ее густую гриву, погруженный в свои думы.

Другую половину дня Урх проводил во дворе, в прохладной тени, ковыряясь в земле, или лежал в своей постели, уставившись глазами в потолок.

Чтобы Урх не чувствовал одиночества, Нурмурадов перешел жить в его комнату. Урх, конечно, очень этому обрадовался. Однако через некоторое время он снова вернулся в прежнее свое состояние, и профессору никак не удавалось отвлечь Урха от глубокой задумчивости.

Вот уже несколько дней Нурмурадов страдал бессонницей. Целые ночи он ворочался с боку на бок.

Урх тоже не спал в течение долгих часов, пока новый, едва народившийся месяц не заходил за облака. При этом воин что-то неразборчиво шептал или, загибая пальцы, считал до десяти.

Это произошло в ночь на четырнадцатое.

Профессор уже разделся, чтобы лечь в постель.

В комнату вошел Урх. Он принес с улицы траву, чем-то похожую на парнолистник обыкновенный, и протянул листок профессору, показывая жестом, чтобы тот понюхал.

От листка исходил неприятный запах.

Профессор отвернул лицо, сказал «фу» и глубоко вздохнул. Однако, чтобы не обидеть Урха, он не выбросил листок, а положил его на свою простыню, после чего впервые за много дней уснул крепким спокойным сном.

Убедившись, что профессор уснул, Урх взял лук, стрелы и осторожно вышел из комнаты. После этого он быстро покинул дом и направился во двор, к Ласточке,

Он развязал неоседланную лошадь и вскочил на нее верхом. Урх скакал на ней в разные стороны, ища вы-ход, но дворовые ворота были заперты.

Тогда Урх, держась за поводья, направил Ласточку к низкому забору.

Сытая и холеная лошадь, повинуясь команде, легко перемахнула преграду, взяв на полметра выше. Доволь-ный лошадью, радостный Урх что-то выкрикнул странным гортанным голосом.

Между тем в комнату, где спал профессор, залетел ветерок, сдувший листочек с простыни на пол. Нурмурадов снова беспокойно заворочался, скрипя кроватью. В этот момент он и услышал донесшийся издалека возглас Урха.

Профессор быстро вскочил, встал на пол. Не обнаружив Урха, он забеспокоился и выпрыгнул в окно во двор.

Прислушиваясь к затихающему топоту копыт, Нурмурадов бросился к воротам.

Близ здания больницы стояла «Волга», которая могла развивать скорость до 200 километров в час. В машине оказался дежурный шофер, на случай экстренного вызова к больному.

Нурмурадов поспешно сел в машину я попросил шофера ехать, указав рукой на направление, в котором ускакал Урх.

Разве может живое существо опередить машину?

Не прошло и десяти — пятнадцати минут, как показался скачущий всадник. Это был Урх.

Впереди расстилалась огромная, ровная, как стол, равнина, которую люди прозвали «волшебной». Название происходило оттого, что с определенного места, близ которого как раз находились Урх и профессор, она казалась ровной, хотя во всех сторонах ее на самом деле пересекали опасные овраги, обрывистые и глубокие. Поэтому охотников, рискующих пересекать «волшебную» равнину, подстерегали опасности.

Путь, по которому мчался Урх, пересекался широким, словно пасть, оврагом. В том месте, где он сужался, был перекинут мостик. Однако не было похоже, чтобы мостом пользовались люди. На запыленной поверхности его можно было заметить свежие следы лисицы.

По всей видимости, лиса собиралась перейти на противоположную сторону, но, чего-то испугавшись, с полпути вернулась обратно.

Когда до оврага оставался какой-нибудь десяток метров, Урх, сидевший на стремительно мчащейся Ласточке, вдруг услышал знакомый голос профессора, который крикнул:

— Остановись, сынок!

Тело Урха как-то обмякло, и он сам не заметил, как повернулся в сторону профессора.

В этот момент Ласточка внезапно увидела прямо перед собою овраг. Раздув ноздри и фыркая, она, словно нитка, растянулась над пропастью и в стремительном прыжке вырвалась из-под Урха, который не подозревал о неожиданно возникшем препятствии.

Урх кубарем скатился с Ласточки, однако сразу же сумел сориентироваться.

Вывернувшись в воздухе, как это делают отважные цирковые гимнасты, он распрямил сильное, как стальная пружина, тело, затем, протянув руки вперед, попытался ухватиться за мостик.

Мостик оказался гнилым. Как только Урх ухватился за него, он разломался надвое.

Урх покатился вниз, ударившись о твердое дно оврага, после чего на Урха, раскинувшегося навзничь, посыпались обломки гнилой древесины.

Увидев, что Ласточка осталась без седока, профессор махнул шоферу рукой:

— Ну-ка, прибавь скорость! Там что-то случилось.

Всю дорогу шофер ехал и улыбался за то, что профессор называл Урха «сынок». Однако сидевший рядом Нурмурадов был сильно взволнован.

Наконец Нурмурадов не выдержал.

— Бай, какое у тебя веселое настроение, — проговорил он, увидев улыбку шофера. Затем немного приподнялся с сиденья и, сморщив лицо, перевел взгляд на дорогу. Такая гримаса была у Нурмурадова всегда, когда он злился.