В тот день я был дежурным по классу и в школу пришел пораньше. Со мной дежурила Чижевская — симпатичная девчонка, добродушная и удивительно говорливая. Если она была о чем-либо осведомлена, то об этом непременно узнавал весь класс — «Чижик» расщебечет.

Николай пришел в школу задолго до начала занятий, рассказал мне о найденных деньгах. Наш разговор слыхала Чижевская. Ученики сели за парты, вошла учительница, началась перекличка. Вдруг Чижик подняла руку, заявила:

— Галина Демьяновна, сегодня Коля Абрамов в трамвае нашел три рубля. Его хвалили за честность, а какой-то дяденька велел оставить деньги у себя.

Галина Демьяновна, наша классная руководительница, была строгой, требовательной, но справедливой учительницей. Даже самые отчаянные ребята побаивались нашей наставницы, она пользовалась у всех непререкаемым авторитетом.

— Абрамов, встань. Это правда?

Николай вскинул на Чижевскую уничтожающий взгляд, краснея, сказал:

— Я нашел в трамвае деньги, они были кем-то потеряны. Мне сказали, чтобы я их оставил себе. Вот они.

— Ты молодец. Запомните, дети: кто жадничает к чужому, тот не будет иметь своего. Ясно? Садись, Коля. Найденными деньгами ты должен распорядиться разумно.

Во время перемены Николай подошел к Чижевской, слегка дернул за косичку, сердито сказал:

— Моли бога, что ты не парень. Отдубасил бы я тебя за болтовню. Ты не Чижик, ты — сорока.

— Подумаешь… Герой нашелся. Скажи спасибо, что правду сказала, а то могла бы и прибавить, — огрызнулась она.

— Сорока, — твердо, но уже не так сердито повторил Николай и вышел из класса.

На Чижевскую он обижался недолго, но стремился держаться подальше от нее, избегал разговора с ней. Полное примирение наступило неожиданно. Как-то парень из старшего класса с близкого расстояния ударил Чижевскую по голове мокрым увесистым снежком, она упала. Хотя обидчик был значительно старше и сильнее Николая, но тот как коршун налетел на парня, сбил с ног, забросал снегом. Чижик потом всему классу рассказала о поступке Николая, а на следующий день принесла ему две открытки. Он отказался их взять, но с тех пор между ними установились хорошие отношения. Однажды Николай сказал:

— Что ни говори, но девчонки слабее нас. Слабых можно уважать или не уважать, но обижать их нельзя. Это факт.

Николай был неугомонным, беспокойным человеком. С утра и до вечера он бродил по городу, присматривался и изучал все вокруг, следил за передвижением войск и железнодорожных составов. Он часто ходил на базар, где доведенные до отчаяния, изголодавшиеся люди продавали за бесценок последние вещи или меняли их на продукты. Там же сновали перекупщики, спекулянты и просто жулики. Базар был полон разнообразных, порой самых фантастических слухов, но многие передаваемые из уст в уста сведения соответствовали действительности и представляли определенный интерес для подпольщиков. Порой трудно было разобраться, где кончался досужий вымысел или провокационный слух, распускаемый немецкой пропагандой, а где начиналась правдивая информация о положении дел на фронте и о карательных акциях оккупантов. Базар являлся средоточием мнений, догадок, всякого рода суждений по самым разнообразным вопросам политики, военной стратегии и международного положения. Никто и никогда не знал действительных источников возникновения всяких, иногда совершенно противоречивых, сведений, но они неизменно, изо дня в день появлялись, волновали людей и вскоре вытеснялись новыми. Многие приходили на базар только за новостями.

Из всего этого хаоса информации Николай умел отбирать самое важное и при встречах сообщал нам услышанное, сопровождая свой рассказ лаконичными комментариями.

Он знал почти всех переодетых полицейских, ежедневно шныряющих по базару, присматривающихся к подозрительным или не в меру болтливым.

На базарах в те времена появлялось много всякого неприкаянного люду. Здесь встречались дезертиры, которые, нарушив присягу, все же не стали сотрудничать с врагом, но, не найдя себе места в этом круговороте, слонялись без дела, прислушиваясь к разговорам и прикидывая что к чему. Появлялись одинокие окруженцы, переодетые в гражданское и уже несколько месяцев пробирающиеся по занятой врагом земле ближе к фронту, к своим. Были военнопленные, бежавшие из лагерей, искавшие подходящую одежду, товарищей по судьбе или какого-нибудь временного пристанища. Как те, так и другие нередко были снабжены липовыми документами, в достоверность которых нельзя было поверить даже с первого взгляда.

Как-то Николай принес такой документ, и мы буквально покатились со смеху. Из справки, написанной карандашом неуверенным почерком, явствовало, что гражданин Усов, житель села Хрусты, отправляется на поиски своей пропавшей семьи. Далее следовала подпись старосты, которая была скреплена печатью размером с дореволюционный пятак. На печати изображен двуглавый царский орел, восседавший на фашистской свастике, но концы свастики загнуты не в ту сторону.

Мы предполагали, что на базаре периодически появляются и товарищи из партийного подполья, и разведчики Красной Армии. Как с теми, так и с другими мы стремились установить связь.

В марте 1942 года, толкаясь среди постоянных посетителей базара, торгующих махоркой и немецкими сигаретами, бензином, зажигалками и другим ходовым товаром, Николай увидел обросшего бородой, но еще молодого человека, которого явно все интересовало. Быстрый взгляд его ни на чем подолгу не останавливался, а как бы охватывал окружающее, изучал и оценивал. Внешне он не отличался от других, но вот глаза выражали силу воли, решительность. Николай начал наблюдать за этим человеком и вдруг заметил, что долговязый переодетый полицейский, которого он уже много раз видел на базаре, не отрывает глаз от бородача, не подозревающего, что за ним следят. Продолжая медленно двигаться, бородач подошел к безрукому старику, торгующему махоркой. Николай очутился тут же и, незаметно толкнув его, прошептал:

— Удирайте, за вами следят.

Незнакомец осмотрелся и, ускоряя шаг, скользнул в гущу толкучки. Полицай, стараясь не потерять бородача из виду, расталкивал людей локтями, торопился за ним. Николай двинулся навстречу полицаю и, поравнявшись, неожиданно раскинув руки и как бы поскользнувшись, упал ему под ноги. Сбитый расчетливым ударом, тот рухнул на землю. Толпа обступила упавших, образовался плотный круг. Долговязый пытался вскочить, но сделал это настолько быстро и резко, что снова потерял равновесие и очутился на четвереньках. Он выпрямился, дважды ногой сильно ударил лежащего Николая.

— Дяденька, простите, я нечаянно, — жалобно заскулил тот, ища сочувствия и заступничества у окружающих.

— Лежачего не бьют…

— Не тронь пацана, он же не хотел!

— Рад, что здоровый, и богуешь.

Реплики сыпались со всех сторон, и они усмирили взбесившегося верзилу. Николай притворно вытирал совершенно сухие глаза, и, невзирая на сильную боль в ноге, ликовал — бородач бесследно исчез.

Рассказывая об этом случае, он делал совершенно определенный вывод: в городе есть и другие подпольщики и с ними надо искать связи.

Целую неделю Николай ходил, прихрамывая: голень левой ноги опухла от стопы до колена. Но, превозмогая боль, он без устали бродил по городу в поисках бородатого незнакомца. Даже если бы тот и сбрил бороду, Николай все равно опознал бы его по запомнившимся глазам. Во всяком случае мой друг был в этом совершенно уверен.

Как-то случайно мы встретились около биржи труда, и Николай сказал мне с ноткой таинственности:

— Я видел мастера из нашего ремесленного училища. Мне кажется, что он оставлен для подпольной работы. Этот мастер инвалид с детства, невоеннообязанный и подозрений у немцев не вызывает. Мы договорились встретиться завтра.

— Ты командиру или политруку говорил об этом?

— Еще не успел. Сегодня увижу Анатолия и все расскажу.

Через день Николай на вопрос о мастере ответил неопределенно и растерянно: