В еле различимом отражении вижу свое обезумевшее лицо и от его вида расстраиваюсь еще больше. Утро безнадежно испорчено.

* * *

Нет счета тем предложениям о выкупе земли, что заполняют почтовый ящик. Трактора все ближе подбираются к моему забору. А звуки застройки цепочки торговых центров, тянущихся по шоссе, уже доносятся до моих ушей. Но им не понять, что я не покину этого проклятого места, ведь мне тут же придет конец.

Время здесь идет гораздо быстрей — все уже мертвое и старое. И старость тут повсюду. Сам особняк уже сыплется песком мне на голову, а плиты на площади поросли мхом, всюду изломанные ветви, грязные листья и мусор, тропинки, поросшие кустарником, деревья стоят скрюченными, но самое страшное не это, а нечто другое. Несколько дней назад я обнаружила, что по поместью поползли земляные трещины.

И где-то здесь за деревьями в тени ветвистых плетений дикого винограда бродит она — та, что со дня на день, явится за мной на порог. Бледная леди.

* * *

Оглушительный скрип входной двери заставляет меня взяться за висок, и уличный свет заставляет сощурить мои глаза. Должно быть все думают, что старое приведение вышло из своей конуры. Но я больше не стану скрываться в комнате. Я иду навстречу желтому царству листвы. Где повсюду с деревьев капает вода, а дорожки наполняют лужи по самые бордюры. Я вдыхаю воздух полной грудью, сквозь хрипы и свистки, и этот воздух кажется мне невероятно вкусным и свежим... но в следующее мгновение, я снова осознаю, что нахожусь среди брошенного старого поместья совершенно одна.

— Ах, старость, старость, дом старый, как я, как и моя жизнь. Пройдет немного времени и на его месте построят парковку или супермаркет. И никто никогда не узнает о том, что здесь случилось полвека назад...

— Я никогда не смогу покинуть этого места. И здесь никогда не наступит весна. Я не могу припомнить, чтобы здесь наступала весна... Здесь не идет время... Вечная осень и дождь. Я превращаюсь в приведение, блуждающее между голых деревьев алчи — между кустов шиповника...

— Но я еще, черт возьми, жива!

* * *

Я стою тут на грязной площади усыпанной желтыми листьями, словно последняя фигура на шахматной доске в дымке тумана и запустения, а на меня таращится троица двуглавых фонарных столбов, давно умерших и обесточенных.

— Отличная погода, господин столб.

— Вы так считаете? — отвечает мне ржавый истукан. — По-моему, без дождей всем стало бы лучше. Лично мне уж точно.

— И мне, — отвечает второй столб.

— И даже мне, — отвечает третий.

— Дожилась, старая Трис, ты уже говоришь со столбами. Чего уж там? Мне больше не с кем поговорить.

Я вижу великана-клена, что будто пальцами обнимает треугольную крышу особняка, на своей памяти я еще помню его совсем молодым саженцем. За эти шестьдесят лет он прилично разросся. У подножия клена стоит машина Себастиана. Она стоит тут вот уже тридцать лет и ржавеет. Прямо под окнами дома.

Некогда желтая, украшенная золотым хромом наградная телега с открытым верхом, подаренная Себастиану, за былые заслуги перед королем. А ныне, ржавеющее корыто — забитое тухлой водой и листьями.

Я подхожу к ней, чтобы разглядеть выгоревшую на солнце кожу салона, провожу рукой по растрескавшейся, словно змеиная шкура, поверхности, и опускаю ладонь на холодный металл, и вспоминаю, как Себастиан, вез нас, по пыльным дорогам Гренвиля, в новую жизнь.

Воспоминания уносят меня в тот день. Я чувствую, как от машины по моим пальцам бегут невидимые потоки энергии, слегка покалывающие.

И вот уже серая мгла осенних просторов, уступает место яркому солнцу 1912 года.

Я снова вижу солнце в высоких небесах рая, как оно осушает зноем июльской жары проселочную дорогу, петляющую между зеленых зарослей кукурузы вплоть до реки Пемзы. Как за несущимся желтым автомобилем клубится завеса дорожной пыли. И ветер трепет мне волосы, еще молодой, но уже титулованной графини Орлиянской.

— Где ты его взял? — восклицает та юная особа, которой когда-то была я сама.

— Это подарок короля, — с достоинством отвечает он — королевский гвардеец.

— И за какие заслуги короли нынче одаривают гвардейцев автомобилями?

— Я спас Георга от бивней свирепого кабана, и пусть это стоило мне здоровой ноги, зато я с честью исполнил свой долг!

— Ты настоящий герой...

— Я лично выбирал цвет, моя графиня. Желтый. Как солнце. Он увезет нас в новую жизнь...

Дальше дорога сворачивает вдоль берега реки, открывая нам шикарный вид на работающую в те годы мельницу, окруженную розовыми кустами, аккуратно посаженными женой мельника. И та молодая Трис просит Себастиана остановиться, чтобы одолжить саженцев для оранжереи и, он впервые, отказывается выполнить мою просьбу, задевая мое самолюбие, но вида я тогда не подала.

— Мы не станем останавливаться, моя графиня.

— Но почему?

— Потому что у нас будет собственный садовник, и мы не станем опускаться до просьб перед этими грязными простолюдинами.

На этом все.

Ах, если б я знала тогда, что ждет меня за стенами цветущего поместья, которое превратится в гниющую яму забвения. Глупышка Трис уже бежит к воротам, где ее ожидает конный экипаж слуг с телегами мраморных статуй.

Назад дороги нет. Молодая графиня растворяется в воротах поместья Де Беладонна и оно поглощает ее навсегда.

Одергиваю руку от холодного металла.

* * *

— Графиня Орлиянская, — так они называли меня прежде. — А ныне я старая и никому ненужная пенсионерка.

На мгновение я вспоминаю, что Элиза больше никогда не писала мне после той ночи и больше никогда не звала ко двору. Меня не спасли даже письма, которые я посылала ей раз в неделю. Королева оставила мне даже поместье в память о старой дружбе, но больше никогда не выходила со мной на связь.

Знала ли она, что обрекает меня на долгую и мучительную смерть?

Чувства накатывают, и я роняю трость.

Наклоняюсь, чтобы ее поднять, превозмогая боль в пояснице, и вдруг замечаю под машиной пожелтевший листок бумаги, слегка танцующий на ветру. При помощи трости я выгоняю его себе под ноги, чтобы осмотреть. Чернила поплыли от влаги, но текст еще вроде читаем.

— Кажется, я смогу разобрать что там.

«Запись 1. 1910 г. Ледяной плен Голодоса.

Мы съели кока — он был самым толстым из нас. Мы просто зажарили кока и съели его. Он был похож на парася, с поджаристой корочкой... эту тайну я унесу с собой в могилу... Адмирал Себастиан Джонатан Вереск».

— Мой супруг был страшным человеком.

Я еще помню из рассказов Себастиана о его службе на флоте до того дня, как он стал личным гвардейцем короля. Как-то за ужином, в то далекое время, когда наши отношения еще были теплыми, задолго до страшных событий 13 августа 1914 года, он рассказывал мне о зимовке на необитаемых островах в Изумрудном море.

Его команда провела в ледяном плену полтора месяца, потеряв большую часть еды во время путешествия через холодные воды.

— Я чувствую вкус мяса у себя во рту... вкус человечины... съеденной давным-давно голодными моряками призраками. Какие еще тайны скрывает надгробная плита Себастиана? Я должна отыскать все листы из его дневника.

Что-то заставляет меня поднять голову к окнам второго этажа.

Мне кажется, что на меня кто-то смотрит. И хотя в окнах никого не нет, я точно знаю, что Тень — где-то там.

— Где-то там!

Не стану возвращаться в дом. Пришло время мне прогуляться к северной стене, через аллею Статуй к могиле моего супруга. Пора бы его навестить.

* * *

Я все еще пытаюсь идти, как статная леди, стараясь держать осанку, но старость норовит скрутить меня в бараний рог. Мои уставшие ноги, словно бетонные сваи, ступают по треснутым от времени плитам, давно позеленевшим от плесени, и будто врастают в них. Внезапный порыв ветра напоминает о скором приближении грозы, и я вижу, как с севера на графство надвигаются синие тучи.

Пахнет подгнившей листвой.