Таким теперь должен быть наш главный призыв. Надо упорно, до последней капли крови защищать каждую позицию, каждый метр советской территории, цепляться за каждый клочок советской земли и отстаивать его до последней возможности.

Наша Родина переживает тяжелые дни. Мы должны остановиться, а затем отбросить и разгромить врага, чего бы это нам ни стоило. Немцы не так сильны, как это кажется паникерам. Они напрягают последние силы. Выдержать их удар сейчас и в ближайшие несколько месяцев — это значит обеспечить за нами победу.

Можем ли мы выдержать удар, а потом отбросить врага на запад? Да, можем, ибо наши фабрики и заводы в тылу работают теперь прекрасно, и наш фронт получает все больше и больше самолетов, танков, артиллерии, минометов.

Чего же у нас не хватает? Не хватает порядка и дисциплины в ротах, в батальонах, в полках, в дивизиях, в танковых частях, в авиаэскадрильях. В этом теперь наш главный недостаток. Мы должны установить в нашей армии строжайший порядок и железную дисциплину, если мы хотим спасти положение и отстоять нашу Родину…

Паникеры и трусы должны истребляться на месте. Отныне железным законом дисциплины для каждого командира, красноармейца, политработника должно являться требование — ни шагу назад без приказа высшего командования».

Приказ этот был немедленно доведен политорганами до каждого командира, до каждого бойца. Приказ был подписан И. В. Сталиным.

Призывы «Ни шагу назад!» раздавались и ранее. Но никогда еще перед всем составом, как перед командным, так и перед рядовым ни один документ не раскрывал со столь полной откровенностью положение нашей страны. Этот приказ по своему существу был обращением ко всему советскому народу, ибо Красная Армия была народной армией, плоть от плоти всего многонационального советского народа. Партия, Советское правительство откровенно поделились трудностями с народом. Это не могло не найти самого горячего отклика и не могло не дать результатов. Каждый боец, каждый командир проникся ответственностью перед Родиной, перед народом. Действительно, отступать больше было некуда.

В 64-й армии политическая работа еще во время ее формирования была налажена четко. Политинформации велись в самых мелких подразделениях, мы следили за ростом партийной и комсомольской организации.

В дни, когда армия получила приказ занять оборонительные позиции, командиры, политработники были с бойцами. И с теми, кто вышел на передовую, и с теми, кто ускоренным маршем преодолевал степные просторы. Политработники разъясняли задачи, которые стояли перед армией, разъясняли тактику и методы противника. Теперь у политработников появился новый приказ.

Этот документ явился целым этапом в политической работе. Политработники получили возможность откровенно, не приукрашивая действительности, разъяснить рядовым бойцам обстановку и требовали точно выполнять приказы. Командиры всех степеней поняли, что отступление больше не панацея от всех зол.

Но было бы наивным полагать, что только этот приказ положил перелом в психологии воинов. Он как бы выразил настроение, которое зрело у всех с начала летней кампании. Сам по себе приказ без осознания сотнями тысяч трагического положения, в котором мы все оказались, ничего не сделал бы. Боль, досада, ожесточенность — вот что рождалось у нашего бойца в дни тяжкого отступления. Мне говорили рядовые солдаты и младшие командиры:

— Мы отступали в прошлом году… Ну это было понятно… Внезапный удар, мы потеряли много самолетов и танков еще до того, как вступили в бой. Теперь у нас есть танки и самолеты, есть оружие… Мы теперь можем остановить врага! Почему, зачем отступаем?!

Мы имели в штабе армии данные в те дни, как реагировал на появление этого приказа противник. Казалось бы, что могло бы взволновать противника, уверенного в своих силах и, главное, в своем превосходстве. Так нет же, командир одного из немецких корпусов поспешил немедленно издать приказ, в котором уверял своих солдат, что приказ Сталина никакого значения для хода военных действий иметь не будет. Но тут же этому генералу пришлось поправиться. Вторым приказом, изданным через несколько дней, он предупредил офицерский состав, что ожидается усиление сопротивления русских.

Так бывший гитлеровский генерал Г. Дёрр пишет: «Примерно с 10 августа на всех участках фронта было отмечено усиление сопротивления противника».

Итак, попытки противника с ходу, одним ударом окружить наши войска в большой излучине Дона, а затем овладеть Сталинградом не удались. Немецкие генералы в своих донесениях Гитлеру сетовали, что изменилась тактика советского командования, что советские войска не бегут, не отступают и не сдаются в плен, сражаются до последнего патрона. Захват Сталинграда в первых числах августа — уже не кажется нашему противнику делом простым и легким.

У нас так же в это время произошли изменения в руководстве войсками.

Сталинградский фронт был поделен на два фронта:

Сталинградский и Юго-Восточный. Подошли новые резервы Ставки. Но трудно было сразу остановить разогнавшуюся гитлеровскую военную машину. Нам, всей Красной Армии и народу, пришлось еще несколько месяцев испытывать горечь неудач на наших фронтах.

Наши союзники предательски не спешили открывать второй фронт на западе.

Прибыв в армию 1 августа, я начал по приказанию генерала Гордова составлять письменный отчет о боях с 25 по 30 июля. Но утром 2 августа генерал Шумилов вызвал меня к себе. У него я застал весь Военный совет армии. Обсуждался доклад начальника штаба о положении на юге, на нашем левом фланге.

Данные были тревожные: 4-я танковая армия Гота, переправившись у станицы Цимлянская и сосредоточив на левом берегу Дона восемь дивизий (из них одна танковая и одна моторизованная), начала наступление и, прорвав оборону 51-й армии, перерезала железную дорогу Сталинград — Сальск. Можно было с уверенностью предположить, что из района Цимлянской противник направит главный удар 4-й танковой армии на Сталинград на помощь армии Паулюса. Этим ударом левый фланг 64-й армии и всего Сталинградского фронта охватывался с юга.

Генерал Шумилов предложил мне поехать на юг, выяснить обстановку и в зависимости от нее принять на месте необходимые меры. Я спросил:

— Имеется ли на это согласие Военного совета фронта?

Я получил утвердительный ответ.

Вместе со мной выехали адъютант Г. И. Климов, ординарец Револьд Сидорин, шоферы Каюм Калимулин и Вадим Сидорков и связисты со станцией «РАФ». Мы разместились на трех машинах (на одной из них находилась радиостанция) и направились на юг.

По пути я заехал в штаб 214-й дивизии (в поселок Верхне-Рубежный), где встретился с командиром дивизии Н. И. Бирюковым. Его я не видел с 24 июля. Бирюков доложил обстановку. На участке фронта, который занимала дивизия, было подозрительно тихо. Противник не совершал попыток форсировать Дон и не вел активной разведки.

Мы сидели с генералом Бирюковым возле стога соломы и пили донскую воду с неведомо где добытым льдом. Вдруг мы оказались под огнем тяжелых орудий противника. Невдалеке от нашего стога взорвалось около тридцати снарядов. Когда чуть стихло, я распрощался с Бирюковым и поехал на юг, в поселок Генераловский, где по моим данным размещался штаб 29-й стрелковой дивизии 64-й армии.

…214-я стрелковая дивизия была одной из лучших дивизий 64-й армии, которая, не дрогнув, встретила и отразила наступление превосходящих сил противника: 51-го армейского корпуса 25 и 26 июля. Эта дивизия не отошла бы за реку Дон, если бы не была охвачена противником с севера.

Ее командир Н. И. Бирюков и весь личный состав в тяжелых условиях под давлением противника сумел тогда так организовать отход, что все попытки противника помешать и сбросить дивизию в Дон успеха не имели. Сейчас эта дивизия прочно закрепилась на восточном берегу Дона.

В последующих боях эта дивизия занимала наиболее ответственные и опасные участки фронта и успешно их обороняла. В период же контрнаступления 214-я стрелковая дивизия била противника, наступая на главном направлении удара…