Драгоценные государи мои, даже если Козликова душа была багрового цвета, то наверняка обвивал ее лазурный пояс, а на плече у нее запечатлелось прикосновение божьего мельника, который привлекает нас к своим устам.

Ах, черт побери рассказ о безумствах! Кому охота следовать за разбойником, у которого таким манером устроена душа? Разумеется, теперь, когда возмездие уже обнажило свой пособник-меч, он станет ссылаться на своих рыбок! Вон, видите, палач в мешке с дырками для глаз рядом с законниками-правоведами. Стоит он там, меч поперек бедер, а лапа — на эфесе. Да пусть у нас пропадет охота любоваться волоокой красотой!

Когда опустился вечер, к Козлику снова вернулось полное сознание. Он прислушался, различая лагерные звуки. Мимо повозки прошло несколько солдат; один из них остановился и поднял парусину. Козлик закрыл глаза, парень постоял, как охотник над медведем, так же, как они, кивая головой. Он умиротворен.

Немного погодя Козлик увидел еще одну голову, которая погружается в его тьму. Ей-богу, кроме трех-четырех неисправимых бирюков, весь полк поглазел на разбойника. Один говорит, что он замечательно владел мечом, другой, что Козлик совершал страшные набеги — ни с кем не сравнить, а третий припоминает, что умел он потеряться, как булавка на травяном лугу.

Козлик хотел встать, но сил убыло столько, что он еле пошевельнулся. Не мог он больше верить в удачный побег, и стало для него утешением представлять себе, как убегают его сыновья, как спасаются бегством женщины.

Он видел здоровый, взметнувшийся круп, край плаща, развевающиеся волосы и кончик свивальника, видел, как убегает его челядь, словно ангелы ведут их за ручки. Мысли эти воскрешали одушевление, некогда владевшее разбойником; он улыбался и, несмотря на боль недужного тела, был весел.

Провидение всегда держит в руках своих нити основы. Еще неизвестно, для кого это хорошо, а для кого худо, может, ужасный конец оно готовит не беглецам, может, именно преследователи их погибнут страшной смертью? Если забыть о скверной ране и правосудии, которое смертью через повешение наказует Козликовы проступки, то, ей-богу, не на что сетовать, ибо все прошлые победы разбойника предполагали возможность такого поражения. Поражения, но почетного.

Уже не повторить набегов, за которые сажают в темницу, их уже не повторить, но и в мирные дни необходимо мужество. Козлик позволит согнуть себя разве что смерти.

Ночь меж тем шла своим чередом, было уже десять. Лагерь спал. Ну и пусть себе спит. Пусть разливается полая вода ночи.

Граф Кристиан и молодой граф Кристиан вечер и ночь после битвы провели у костра. Старый пытался распрямить свою спину и потирал нос. Проклятье! Какой-то бестолковый разбойник сперва съездил ему по носу, а потом — по губам. Бог знает, отчего граф тогда этого даже не заметил. Ах, рана пустяковая, но это не делает боль менее жгучей. Граф стонал, и когда его вздохи становились слышны, сын, пожав плечами, поднимался. Было заметно, как пылают его уши. Он с трудом превозмогал досаду. Черт побери, чего это старик разохался.

Молодой граф Кристиан с большим удовольствием окунул бы старшего графа Кристиана в кадку с водой. Милый мальчик, сделайте так, дабы гнев не простер вашу десницу на недостижимые дали! Вижу я, рука у вас длинная, как у византийской святой. Что, чешутся руки? Признайтесь, вам стыдно скорее за себя, чем за своего папашу! Вы ветрогон, вы лицемер, вас ищет возлюбленная! Глаза ее расширены тьмою. Она бродит по ночному лесу и зовет: «Кристиан! Кристиан!..»

Когда время подошло к полуночи, молодой граф взял свой меч и, ни с кем не простившись, ушел из лагеря. Он хотел разыскать разбойников.

Для меня не так уж неясно, что бог помутил разум Кристиана и изменил его мысли, как хозяин превращает цыплят в каплунов. Кристиан отродясь не знал, что ему следует делать. То он хотел одного, то другого. То хотел быть примерным сыном, а то любовником. То рыцарем в роскошных доспехах, а то, напротив, разбойником, у которого нет ничего, кроме дубины да разбойничьей спеси. Мечтал он стать светским художником, монахом, отшельником, воином гроба господня, испанским невольником, что пьет из черепка, бродягой, а то и королем Саксонии. Кто разберется в этом безумном сплетении мыслей?

Кристиан бредет по лесу и плачет, кричит и плачет. Выкрикивает имя Александры и прислушивается, не раздастся ли радостный возглас: «Тут я, мой возлюбленный!»

Граф бродил по лесу до наступления белого дня, все это время у него ни крохи не было во рту. Скверные места; бродил он по дорогам с полуночи до рассвета, и с рассвета снова до полуночи. Он терял сознание, ему хотелось пить, жажда мучила его все сильнее. Слышал он, как лесное зверье шмыгает меж стволов, слышал крик сычей и столетнего ворона. Верещащий страх раскачивался на ветках, скакал сверху вниз, скакал дальше и дальше.

Кристиан очень боялся! Тут ему слышался удар, там что-то грохнуло, словно веревка оборвалась под тяжестью удавленника. Страх сбивал графа с толку больше, чем вы предполагаете. Он лишил его разума. Да полно, так ли? Может, этот несчастный просто болен? Неужто в уме повредился он от своих страданий? Неужто и вправду он был такой трус? Не знаю. В ту пору в лесу кое-где еще лежал снег. След Кристиана явствен, это след безумца; вел он от тени к тени, словно след ведьм или лесных нимф. Опасаюсь я, что Кристиан помешался или поддался хворобе, которая сделала его вроде как невменяемым. Я уже упоминал, что дух его был слаб и неустойчив. Наверняка не происходило с ним ничего чересчур страшного и не было причин помирать от страха. Но Кристиану недостало духу идти, насвистывая, по дороге. Как бы то ни было, спятил он или захворал какой злой немочью, но ясно одно, что три дня и три ночи бродил он по Шерпинской чаще и сейчас являет собой жалкое зрелище.

Меж тем стало так, что пани Катержина, Козликовы сыновья и Козликовы дочери сошлись в условленном месте. Разбежались они в разные стороны, но все знали эту лесную чащу как свои пять пальцев. Отлично помнили всякую тропку, и когда показалось им, что опасность отступила, поворотили своих коней к дубраве под названием Хмель. Они приближались к ней с разных концов и шли осторожно, как охотники.

В лесу раздается уханье и голубиная воркотня, ибо разбойники перекликаются на языке зверей и птиц. Не таитесь вы, место вполне надежное, вокруг непроходимые болота. Ян стоит у косы брода и подает знак платком, чтоб, въезжая в речушку, гнали коней против течения. Земля в ту пору была очень влажной, и копыта глубоко увязали в ней. Ежели бы десять лошадей проехало одним путем, след их сохранился бы до будущих ливней.

Увы, разбойники — суровый народ, но бог в каждого из нас вложил частицу своего сердца. Все эти сыновья и дочери любят свою мать. Они немногоречивы, и вместо того чтобы вымолвить ласковое слово, каждый хмурится, но, умоляю вас, не придавайте этому значения. Собрались они под предлогом мести, но, возможно, ими движет любовь? Может, каждому хочется повидать пани Катержину, а она покачивает головой, и на душе ее — печаль.

Сменившие Рогачек на глухомань разбойники выглядели теперь страшнее, чем изображало раньше наше повествование. Кое-кто помечен новой царапиной, у кого-то гноится рана, тот ухмыляется, обнажая беззубые десны, а этот лишился глаза. Восседают они на отощавших конях, и я слышу, как покашливает их красавица кобылка.

Драгоценные господа мои, до чего же разбойнички дошли, до чего довели своих животных! Раны их горят, как придорожные знаки, и они ужасающи. Ян был самый старший из братьев, поэтому как только стало тихо и все обратились в слух, сказал он, заняв место Козлика:

«Отец наш схвачен, и ждет его ужасная смерть. Думаю, капитан потащит его к судьям, чтоб они осудили его на позор и на муку. Королевские полки умножаются, а нас остается лишь горстка. Ничтожная горстка нас остается, и ничтожная малость отделяет нас от смерти. Простимся же теперь, ибо пришла пора нам проститься и скрыться на три недели.