Таня не знала, что думать.

Наконец, решив не дожидаться мужа, который должен был привезти ее домой, она сама вернулась в Москву.

Таня открыла дверь своим ключом и, поставив вещи, прошла в гостиную. Она думала, что дома никого нет, но вдруг прозвенел телефон, и она услышала, как за плотно захлопнутыми дверями Олежкиной комнаты схватили трубку.

Не в правилах Тани было подслушивать чужие разговоры, вскрывать адресованные не ей письма. Но она чувствовала, что над ее головой нависла грозовая туча. Она не могла больше переносить этой гнетущей недоговоренности. По тому, как быстро была поднята там, в Олежкиной комнате, трубка, она решила, что это звонит Вика и что Олежка ждал ее звонка.

«Сейчас я все наконец узнаю», — сказала себе Таня и осторожно сняла трубку в гостиной.

И сразу же услышала голос — но не сына, а мужа...

Трубка будто прикипела к ее уху.

— Чем скорее, тем лучше, — говорил Олег, и вдруг взволнованный женский голос перебил его:

— Милый, подожди еще немного, прошу тебя...

Олег непреклонно ответил:

— Нет, родная. У Тани заканчивается отпуск, я сегодня поеду в Верховье, чтобы забрать ее домой, и все ей скажу. Она должна все узнать. Я не могу больше скрывать от нее наши отношения...

— Мне страшно, — произнес женский голос.

— Мне тоже нелегко, — ответил Олег, — но это моя проблема, моя беда. Я безумно тебя люблю и ничего с этим поделать не могу...

Таня положила трубку.

Если б сейчас она была в состоянии взглянуть на себя в зеркало, то увидела бы в нем незнакомую, белую, неподвижную маску вместо человеческого лица.

Ее мозг как электрическим разрядом пронзила совершенно несвойственная ей мысль, которую Таня никогда в жизни не примеряла к себе даже в молодости, когда боялась, что Олег оставит ее ради другой, более привлекательной женщины.

Это была мысль о смерти.

Вернее, даже не мысль, а порыв всего ее существа — шагнуть с балкона.

Ей хотелось только этого — укрыться в землю, спрятаться в нее от этих двух сговаривающихся у нее за спиной голосов, чтобы они перестали стучать в барабанную перепонку.

Таня действительно сделала несколько шагов к балкону, не слыша, что в дверь звонят, стучат... Олег выскочил из комнаты на звонок, увидел Таню, ее безжизненное, белое лицо... Но в дверь колотили изо всех сил, и Олег открыл.

Оля Коноплянникова, соседка Градовых по площадке, ворвалась в комнату вихрем, и отчаяние, звучавшее в ее истошном крике, отрезвило Таню, хотя еще некоторое время она не могла понять, что случилось.

Перед ней было горе такой глубины, что Таня, сползшая в те же глубины, очнулась. Оля как безумная тащила ее куда-то. Наконец до Тани дошло, чего от нее хотят.

— Витечка умирает, — захлебывалась Оля. — Сыночек мой! Таня, спаси его, ты одна можешь! Танечка, спаси моего сыночка!..

Таня устремилась следом за ней.

И все последующие ее действия были как будто продиктованы высшей силой, они были точны и хладнокровны, будто с ней самой ничего не произошло.

Осматривая мечущегося в жару Витю, Таня жестко задавала вопросы.

Оля сначала голосила что-то невразумительное, но Таня прикрикнула на нее и привела соседку в чувство. Она уже успела измерить Вите температуру, вызвать машину из своей больницы и продолжала задавать вопросы.

Оля перечислила все, что Витенька ел вчера и сегодня...

— Скорее всего, консервы, — решила Таня. — Банка цела?

Оля метнулась в кухню, разворошила мусорное ведро и извлекла из него пустую банку.

— На срок годности смотреть надо, — бросила ей Таня. — Почему сразу «скорую» не вызвала?

— Я сделала ему клизму, и он заснул... Я заглядывала к нему — вроде спит... А потом смотрю — мечется и лоб горит...

В это время внизу засигналила больничная машина.

Оглянувшись, Таня заметила Олега, стоявшего в раскрытых дверях.

— Возьми ребенка, — скомандовала она мужу. — Неси его в машину.

Ровно сутки металась она между Витей и Олей, которой в больнице стало плохо с сердцем. Сутки она не чувствовала себя самой, ни о чем не помнила, ни кто она такая, ни что с ней произошло, как будто перенеслась в другое измерение.

Она думала о Витеньке и Оле.

Оля родила поздно, в тридцать восемь лет, от человека, которого любила всю жизнь, но он не захотел уйти к ней от своей семьи.

Ей очень хотелось иметь от него ребенка, но она никак не могла забеременеть.

В разных больницах и санаториях Олю лечили от бесплодия, она даже перенесла весьма болезненную процедуру продувания труб, после чего наконец забеременела.

Роды были тяжелые. Почти трое суток маялась Оля. Ребенок шел боком — самая скверная при родах ситуация, но Таня подключила одного знакомого, акушера от бога, и все закончилось благополучно.

Витя был как бы ее крестником.

Но сейчас Таня и этого не помнила. Перед ней был умирающий ребенок, которого ей нужно было спасти.

...И когда уже все было позади, спала температура и Витя явно пошел на поправку, Таня вышла из палаты, присела возле сестринского поста да так и отключилась.

Она не проснулась, когда кто-то из мужчин перенес ее в ординаторскую и положил на кушетку.

Таня проспала часов шесть. Когда очнулась — первый ее вопрос был о Вите.

Ей сказали, что все нормально.

Таня пошла взглянуть на ребенка, которого уже перевели из реанимации в обычную палату, на Олю, обливающуюся счастливыми слезами. И тогда все вспомнила.

Вспомнила...

Ее снова сокрушила боль, но на этот раз приступ был гораздо слабее, во всяком случае, мысли о балконе уже не возникало.

Тане сообщили, что муж ее полночи провел в больнице, но, когда наметился спасительный перелом в состоянии ребенка, уехал домой.

Таня всегда считала себя существом слабым, зависимым от других, и прежде всего от мужа, но сейчас она вдруг ощутила в себе прилив сил, которым грех было не воспользоваться.

Еще раз осмотрев Витю, она позвонила мужу из ординаторской.

Олег сразу поднял трубку.

— Я все поняла, — сказала Таня. — Сняла вторую трубку в гостиной и слышала ваш разговор с этой женщиной. Обо мне не беспокойся и ничего не объясняй. Я сегодня переберусь к маме.

— Об этом речи быть не может, — ответил Олег. — Возвращайся домой, я поживу пока у Глеба... Если можешь, прости меня, Таня.

— Могу, — спокойно произнесла Таня. — Теперь скажи, у Олежки и правда все нормально?

— Они с Викой расстались, — сказал Олег. — Олежка все обо мне знает, — после паузы добавил он. — Так получилось. Он ждет тебя дома. Прости меня.

Таня повесила трубку.

Открыв Олегу дверь своей холостяцкой квартиры, Глеб Стратонов присвистнул:

— Это все твои вещи?

— Еще машина. Совал сыну ключи, но он не согласился их взять, — объяснил Олег.

— Правильно, что не согласился, — одобрил Глеб. — Ты и так вышел чистой бесприданницей. Еще вопрос, возьмет ли тебя такого Галка.

— Может, ты позволишь мне все-таки войти? В квартире Глеба царил грустный порядок одинокого педанта, порядок чисто прибранного гостиничного номера, но не уютного жилища. Телевизор, проигрыватель, стеллажи, заставленные пластинками, — Глеб был поклонником классической музыки, — старенькое, доставшееся ему от матери пианино «Заря», на котором Глеб тренькал «Полонез» Огинского и «Элизе» Бетховена, журнальный столик, пара кресел, тахта — вот все, что составляло убранство комнаты. Никаких салфеток-статуэток, что свидетельствовало бы о присутствии в доме женских рук, никаких украшений, кроме одиноко торчавшего на подоконнике кактуса Жоры, к которому Глеб питал умилительную нежность. На стенах вместо ковра, фотографий, картин и картинок — огромный плакат «Аэрофлота» с календарем и огромная политическая карта Евразии.

— Я тебя ненадолго стесню, — пообещал Олег.

— Нет, уж ты, пожалуйста, надолго, — не согласился Глеб. — Это не значит, что я твой поступок одобряю, но так получилось, что ты меня выручил... — объяснил он.