Сохор развел руками и воскликнул:

— Слушай, братец, а там ведь что-то забелело!

— Забелело? — громко спросил Янко.

Сохор вытер ладонью орлиный нос и добавил:

— Ты ведь нам говорил об этих парашютах…

— В самом деле? Тебе не показалось?

Сохор обиделся и стиснул зубы. Он вспомнил, как перед войной поучал Янко, и ответил резко:

— Что я, слепой или такой уж глупый! Я сам видел, да и Пятка вот шел за мной.

Янко недоверчиво покачал головой: сбрасывать в Лицтове еще рановато, парашютистов должны сейчас сбрасывать в Восточной Словакии. Когда он спросил Пятку, тот лишь пожал плечами:

— Сам я не видел, но если он так говорит… Он мне показывал, но я ничего не увидел.

— Ну, ладно, — согласился Янко, — пойдем к землянке, а ты, — он кивнул на Сохора, — покажешь нам, где этот парашют… Отсюда видно плохо.

Они прошли между елями мимо невысокой насыпи, покрытой омелой. Из-под насыпи торчали бревна, заваленные землей и обложенные дерном и мхом. По узкой тропинке вышли на другую поляну.

Сохор опередил остальных и показал рукой на гору, поросшую высокими елями:

— Туда он упал, за гору…

Стремительный, худой Йожко Пятка был в восторге. Парашют из России — такое бывает не каждый день. Там, пожалуй, и табачок найдется. Он охотно бросился бы туда, куда показывает Сохор, но, вспомнив о росе и неприятных ветках, от которых в темноте не убережешься, осторожно предложил:

— Нам, пожалуй, лучше посмотреть утречком. Теперь все равно ничего не видно. Да и есть ли там что! — засомневался он.

Сохор проворчал, что он не пил, что в привидения не верит, раз он видел, значит, парашют был. Янко усмехнулся и подтянул ремень. Он знал, что Сохор любит преувеличить, но все же сказал:

— Пойдем сейчас же, не так уж темно. Наверное, по ошибке сбросили оружие.

Все согласились и отправились вверх по крутому склону. В молчании они шли почти час, выставив руки вперед, защищая лица от немилосердно хлеставших колючих веток. Когда они спустились по крутому, заросшему косогору, Пятка закричал во всю глотку:

— Здесь он, зде-е-есь!

Белая материя покрыла две молодые елочки, а на ней висел тяжелый предмет. Первым к елкам подбежал Янко и крикнул Пятке, чтобы тот не дотрагивался до парашюта.

— Наверняка оружие! — воскликнул он и сразу же обеими руками схватился за мешок, повис на нем и весом своего тела стянул на землю вместе с парашютом.

— Автоматы с дисками! — просиял Янко, тщательно ощупав мешок.

Сохор кивнул в сторону Пятки, толкнул его в бок и ухмыльнулся:

— Видел, а ты говоришь, слепой… У меня, братец, глаза получше, чем у барсука.

— Штук десять, — обрадовался Янко.

— Это, наверное, все. Возьмем и пойдем обратно, — пробормотал было Пятка, но Янко набросился на него:

— Ты был солдатом, а ни черта не понимаешь. Один груз не сбрасывают…

Меток с автоматами они завернули в парашют, место хорошо запомнили и разошлись по лесу. Договорились, что соберутся самое позднее через два часа на полянке около автоматов.

Сохор направился вправо, туда, где лес был наиболее густым. Он блуждал между елями, а его взгляд непрестанно бегал по сторонам. Неожиданно на мху что-то забелело, и Сохор вздрогнул.

«Это, должно быть, второй, — мелькнула в голове мысль. — Но этот предмет что-то слишком мал. Наверное, мешок с боеприпасами».

Он осторожно приблизился к подозрительному месту и на белой материи отчетливо разглядел человеческую фигуру. По его спине прошла дрожь, кровь застыла в жилах, и, чтобы придать себе храбрости, он закричал:

— Эй!

Мгновение стояла тишина, а когда Сохор сделал два шага, он увидел, что человек на белой материи задвигался, опершись на локти и держа в руках автомат.

— Стой! Кто ты? — загремел бас по-русски, и Сохор остановился как вкопанный. Колени его затряслись, но потом ему сделалось стыдно, что он ведет себя как баба, и он закричал даже слишком громко:

— Скажи сначала, кто ты, а потом и я тебе…

— Черт тебя побери, разве ты не видишь? — ответил ему незнакомец и сердито добавил сквозь зубы: — Я парашютист, партизан, понимаешь?

Сохору сразу все стало ясно: перед ним на сложенном парашюте лежит русский партизан, первый советский человек, которого он встретил в своей жизни.

Рот его от удивления открылся, сердце заколотилось от невыразимой радости. В первый момент он хотел закричать, броситься к нему, но потом верх взяло любопытство. Он подошел к парашютисту и, заикаясь, сказал:

— Не бойся, братец, убери это ружье. Я — рабочий, коммунист… — А потом, наклонившись к нему, продолжал: — Почему ты не встаешь? Мы увидели парашют, вот и пришли.

— Не могу, нога у меня сломана, понимаешь? — сказал русский и показал на свою ногу.

Сохор понял: неудачно приземлился, сломал ногу, еще бы — с такой высоты!

— Послушай, — спросил русский, — ты один или вас много здесь?

Сохор не понял вопроса. Тогда русский показал ему один палец, а потом все десять. Сохор начал объяснять, что его товарищи здесь, рядом, он их позовет, и они отнесут его в сторожку.

Русский понял и пожал ему руку.

— Скажи мне, где я нахожусь? Прешов близко?

— Понимаю, понимаю, — обрадовался Сохор и покачал головой. — Нет, Прешов далеко. В двадцати километрах отсюда Погорелая. Вы слыхали о ней? — Он быстро перешел на «вы», поскольку «тыкать» показалось ему неподобающим.

Русский с усилием сел и расстегнул стеганый ватник. Но это далось ему с большим трудом. Он застонал и сердито скрипнул зубами.

— Ладно! — сказал он, когда боль в левой ноге немного утихла. — После разберемся. Погорелая, значит…

Когда доктор Главач вышел из сторожки, колени его дрожали. Он остановился у колодца, скрытого лопухами. В темной воде отразилось его лицо. Изображение было искаженным: лицо длинное, невероятно узкое.

Он почувствовал, как под пиджаком и рубашкой бьется его сердце, и улыбнулся. Улыбнулся так, как улыбался своим пациентам, когда хотел пробудить в них волю к жизни.

Он был очень возбужден и в то же время испуган. Впрочем, чувство страха было мало известно этому невысокому, энергичному человеку. Он вытер носовым платком вспотевшее лицо и поспешил на дорогу, где стояла его старая, видавшая виды машина. Аккумулятор сел, и мотор не заводился.

Из сторожки выскочил Имро Поляк и, увидев, что доктор вышел из машины с заводной ручкой, закричал:

— Подождите-ка, пан доктор, сейчас мы поможем!

Вскоре они оба уже сидели в машине. Доктор ловко крутил руль, объезжая попадавшиеся на дороге ямы, а Имро не спеша курил папиросу.

— Закурите, пан доктор, — предложил он Главачу.

— Спасибо, эти русские папиросы не для меня, хотя некоторым они нравятся. Сигареты — дело вкуса… Я предпочитаю «Липы»… Но, послушайте, — взглянул он на Имро, — это образованный человек, вы заметили?

Имро отбросил со лба непослушную курчавую прядь, передвинул языком папиросу в правый угол рта и усмехнулся:

— А вы думали, что русские…

Доктор покосился на него маленькими глазками и оборвал на полуслове:

— Ну-ну, пан Поляк… Русские всегда были мне симпатичны. Но дела складываются так, что они непрестанно воюют или строят фабрики, поэтому я думал, что им не хватало времени на то, чтобы получить образование.

Когда машина проехала деревянный мост, доктор снова заговорил. Ему было трудно свыкнуться с мыслью, что советский парашютист, на ногу которого пришлось наложить гипс, образованный человек. Когда Имро позвал его рано утром, доктор задрожал от страха: партизан, появившихся, как он слышал, в Восточной Словакии, он представлял себе дикими, обвешанными гранатами. Но этот русский был совсем другим. Он сообщил, что родом из Тулы, что под Тулой, в Ясной Поляне, жил Лев Толстой. Рассказывал, что немцы разорили там музей, что то же самое сделали и в Клину, в музее композитора Чайковского. На паркетном полу разжигали костры. Партизан сказал ему, что его сестра — тоже врач, и подробно расспрашивал о том, как словацкие врачи лечат туберкулез.