— Будем торговать вместе!

— Как — торговать? — удивился Сорокин. — Главная паша задача — открыть школу и начать обучение грамоте. Для этого нам нужны тетради и карандаши. Мы приехали сюда, чтобы купить…

— Значит, не хотите со мной сотрудничать? — прервал его Томсон. — Между прочим, Россия с Америкой заключила конвенцию по закупке пушнины на побережье Чукотки. Исключительное право на эти торговые операции от мыса Чаплина до Энурмина принадлежит нашему торговому дому. — Томсон сказал это довольно жестко, потом помолчал немного и вновь широко улыбнулся: — Друзья мои, рад сообщить, что ваши дела почти улажены. Осталось только оценить пушнину…

— Ну что ж, не будем откладывать, — сказал Сорокин. — Мы бы хотели сегодня отплыть домой.

— О'кей! Пойдемте со мной.

Склад торгового дома находился на соседней улице. Там и повстречали улакцев. Все они, кроме Тэгрына, были заметно навеселе, тут же на ящике стояла бутылка виски, и каждый, кто хотел, время от времени прикладывался к ней.

Омрылькот встретил русских радостно.

— Вот друг! — сказал он, показывая на огромного рыжего мужчину в синем комбинезоне. — Карпентер. Революция его выселила с нашего берега, разлучила с семьей, но он хранит верность нашему народу…

«Огненная жидкость» явно развязала язык Омрылькоту, но договорить он не успел: Млеткын, зло сверкнув глазами, что-то крикнул ему по-чукотски, и старик умолк, запив виски, неожиданно вырвавшиеся слова.

Карандаши были отличного качества, но самое удивительное: сделаны они были в России на фабрике американского предпринимателя Хаммера.

— Карандашики-то наши, — шепнул Драбкин Сорокину.

С тетрадями дело обстояло хуже — вместо них пришлось взять блокноты, записные книжки и даже несколько десятков толстенных амбарных книг с графами для доходов и расходов.

— Есть несколько коробок стальных перьев, — сообщил Карпентер, — и четыре бутыли чернил.

— И это возьмем! — решительно заявил Сорокин.

Когда подсчитали расходы, оказалось, что пушнины привезли слишком много. И Драбкин передал Томсону столько шкурок, сколько требовалось, чтобы оплатить покупку письменных принадлежностей.

— Вы что — хотите все это везти обратно на Чукотку? — с удивлением спросил Томсон.

— Да, — ответил Драбкин.

Торговец с недоумением посмотрел на него.

— Но это же нелепо: вы можете взять другие товары… Насколько я знаю — шкурки будут лежать без движения по крайней мере до начала навигации. А может случиться и так, что пароход не зайдет в Улак. Лучше…

— Нет, — решительно заявил Драбкин. — Пушнина — достояние Советской республики.

Не только мистер Томсон, но и все остальные удивились такому странному решению милиционера.

К отходу вельбота на берег приехал мистер Томсон. Каждому он вручил подарки: аккуратно запакованные картонные коробки.

— Желаем вам приятного и благополучного путешествия, — сказал на прощание Томсон.

Карпентер передал через Омрылькота подарки своей семье. Пожилой торговец был угрюм и неразговорчив. Видно, его что-то мучило.

Наконец вельбот отошел от берега и взял курс на выход из залива Нортон.

К полудню берега Америки остались призрачной синей полосой, и, глядя на них, Сорокин думал о том, что вся эта поездка — странное и неправдоподобное приключение, которое может только присниться. Разве мог он предположить, что его деятельность на ниве просвещения начнется с этих полузаконных торговых операций?

Рифы у нуукэнских берегов с кипящим белым прибоем напоминали сказочных морских зверей, купающихся в холодной воде.

Сорокин всматривался в унылые берега, в жилища, вбитые в каменный склон.

— Давай посмотрим, что нам подарил капиталист, — предложил Драбкин.

В картонной коробке оказались аккуратно уложенные банки со сгущенным молоком, хорошо помолотый кофе, чай, пачка сахару, жестяная банка трубочного табаку «Принц Альберт» и жевательная резинка.

— Отдадим это Леночке, — сказал Сорокин.

— Само собой, — согласился Драбкин.

В пестрой толпе встречающих Сорокин легко различил Леночку Островскую. Она стояла в окружении ребят.

— Петя! Семен! — кричала она. Сорокин поднялся и замахал руками.

— Ленка-а! Это мы! Из Америки плывем!

Вельбот, осторожно лавируя меж подводных камней, причалил к берегу. Десятки рук подхватили причальный канат и вытянули судно.

— Ох, какие вы молодцы!

Лена здоровалась с Сорокиным, с Драбкиным, вглядывалась в их лица и без умолку говорила.

— Я так соскучилась! Написала вам три письма, послала с оказией в Улак, а оттуда кто-то пришел через горы и сказал, что вы махнули в Америку… Перепугалась я, ребята… Потом объяснили, что вы поехали за пачкающим камнем и бумагой.

Крутая тропа вела наверх, к ярангам, к маленькому домику.

— Ну как ты тут? — спросил Петр.

— Привыкаю понемногу, учу эскимосский язык. Начала занятия в школе, — деловито ответила Лена.

Новость поразила Сорокина.

— Как — ты уже открыла школу?

— Да. Первого сентября, как полагается.

— Как же так, Леночка? — растерянно пробормотал он. — У тебя же нет письменных принадлежностей…

— У меня своих было двадцать карандашей и тридцать тетрадок, — сообщила Лена. — На первое время мне хватит.

«Вот так пожалел Леночку», — обескураженно подумал Сорокин.

Небольшой домик был разделен на две половины. В классной комнате стояли два длинных стола со скамейками, а на стене была прибита старая моржовая кожа со следами мела.

— И мел у тебя есть? — удивился Петр.

— Не мел, а белая глина, — пояснила Лена. — Утоюк принес. Писать можно, но стирать трудно. Все-таки нужна настоящая классная доска.

Лена затопила печку, поставила чайник, Сорокин передал ей картонные коробки.

— Это тебе американские подарки.

— Спасибо, ребята, — смущенно поблагодарила она, — ну, куда мне столько! Небось себе не оставили?

— Да что ты! — неуклюже соврал Драбкин. — У нас этого добра полный вельбот.

Лене было приятно получить сразу столько лакомств. И в эту минуту она совсем не походила на учительницу первой эскимосской школы, в эту минуту она была обыкновенной девчонкой, которой впору еще играть в куклы.

За чаепитием Сорокин спросил:

— Как у тебя с уроками?

— Ох! — вздохнула Лена. — Главная трудность — язык. Утоюк, правда, помогает, но ведь он еле-еле говорит по-русски. А ученики очень способные, быстро все запоминают… Будь у меня хороший переводчик, мы бы уже далеко продвинулись. На первых уроках я просто разговаривала с учениками, а Утоюк пытался переводить. Многое путал, но теперь мы все больше и больше понимаем друг друга. Главный девиз занятий: грамота — это паше будущее, надежда на новую жизнь.

Сорокину показалось, что он только сейчас по-настоящему увидел Лену. В техникуме, на пароходе он смотрел на нее, как на обыкновенную, ничем не примечательную девушку. А теперь… Теперь она была красивой — лицо ее раскраснелось, белокурые волосы выбились из-под косынки…

— А как тут одной-то, не тоскливо? — спросил Драбкин.

Лена сразу стала серьезной.

— Ох, ребята. Первые дни такое было — хоть беги через горы к вам! Особенно ночью. Лежишь под одеялом и слушаешь. Сначала звенит в ушах, а потом начинает мерещиться всякое. Море дышит, стонет, даже охает. Мне Утоюк рассказал легенду о морском великане, который расхаживает по этим местам. По морю идет — а вельботы снуют у него под ногами. Питается он китами — моржи для него слишком мелки. На один раз ему пять-шесть китов нужно. Поест этот великан и уходит спать в тундру. Возьмет, отломит верхушку горы и под голову положит вместо подушки. Он добрый, этот великан. Он помогает охотникам. В той легенде говорится, как он спасал нуукэнцев, попавших в шторм. Он попросту взял их вместе с байдарами в свою рукавицу и держал там, пока не стих ветер.

Лена рассказывала с увлечением.

— В плохую погоду ходить по нуукэнским улицам просто беда — того и гляди унесет в море. В прошлом году ураганом сдуло бабушку Кагак. Рассказывают, летела она по воздуху, как на крыльях… Ну, а мне надо было обойти все яранги, познакомиться с каждой семьей… Думаю вот начать занятия для взрослых. Желающих тут много.