Короче, ничего неприличного в том, что сажусь описывать тот Тунис, который увидел я, не вижу. Кстати, Бродский в упомянутом выше сочинении написал Бразилию через себя, через ту бестолковую международную литературную тусовку, в которой участвовал, про шведку, с которой спал, про зеркало в номере, в которое смотрелся, про шофера, который вез его на машине и не разбил, про свою усталость и про свое воодушевление. То есть написал ровно столько, сколько он прожил там, сколько был составной бразильской жизни и качеством той жизни, и получилась его Бразилия, но и не только его. У меня нет мании величия, с Бродским мериться не собираюсь, просто на авторитет сослался, с благодарностью за предоставленное право.

Арабский в Тунисе начался для меня со слова «Медина». В переводе на русский — город. То есть город вообще, а не только имя небольшого когда-то поселения, куда бежал из Мекки Мухаммед, где создал он свою общину, свой народ (умму) и откуда ислам начал свое движение по миру. Но оказалось, что слово это хранит свое исконное значение, правда, с некоторым смысловым наращением уже и для арабов — город старый, город изначальный. Своя Медина есть в Сусе, есть в Кайруане, есть в Монастире — средневековые кварталы арабского города, окруженные крепостной стеной. Отдаленная аналогия — кремль (московский, казанский, новгородский, смоленский и т. д.). Туристов возят в Медину на экскурсии и на восточный базар. Или они ходят туда сами. Как я.

Для туриста Медина в Сусе начинается площадью перед старой мечетью и Рибат (крепостью), по краям площади — сувенирные лавки и уличные кофейни. Отсюда туристы вступают в лабиринты узких улочек восточного рынка. Рынка бесконечного — для того чтобы обойти Медину снаружи, вдоль крепостной стены, я потратил не больше часа, по самой же Медине, по улочкам ее, я бродил три недели и чуть ли ни в каждый свой приход обнаруживал нехоженые места.

Базар (тоже арабское слово) — улочки-щели, завешенные, заваленные товаром: платки, ковры, футболки, керамика, кальяны, джинсы, сверкающая всеми цветами бижутерия, серебро и золото в витринах, корзины, клетки для птиц, лампы, похожие на огромные елочные игрушки, и т. д. и т. д.; снейдерсовской мощи натюрморты из моркови, спаржи, помидоров, лука, свежей рыбы и живых кур в клетках; неподъемными слоновьими тумбами мошки с крупами, зерном, горохом, чечевицей и пряными специями — описывать восточный базар, думаю, не нужно, каждый видел его многократно на экране, я же могу здесь только засвидетельствовать, что избыточная красочность этого зрелища отнюдь не плод изощренности кинооператоров. Все так и есть.

Проплутав часа два по улицам Медины, перенасытив глаз, ухо, обоняние, вы вернетесь на площадь, с которой начинали обход, и, расположившись под тентом уличного кафе напротив мечети и заказав себе местный кофе

(грубоватый необычный вкус которого сразу как бы разочаровывает, но послевкусие первых же двух глотков вызывает непроизвольное желание глотнуть холодной чистой воды, чтобы чуть разбавить плотность и остроту этого аромата, и вы машете официанту: «Плиз, аква колд. Вотэ!» — и ваш непроизвольный жест убеждает вас, что кофе великолепен и что восточный кофейный ритуал — кофе вперемежку с холодной водой, о котором написано в художественной литературе, для вас уже не жест эпигона, а обретенный именно здесь навык, то есть вы действительно на востоке, в средиземноморской Африке);

заказав себе этот кофе, вы, уже как бы со стороны, будете наблюдать народ, текущий через площадь по краю, держась зубчатой тени под стеной мечети и оставляя пустынной прокаленную солнцем мостовую площади. И сидя за столиком в тени, уже расслабившись, вы, как грибник, на выходе из леса сортирующий добычу, начнете свой первый разбор впечатлений.

Что касается меня, то в переживании самых первых впечатлений от Медины я почувствовал какую-то обескураживающую вяловатость: да, действительно, выразительно, но уж очень похоже на то, про что уже читал, от чего возбуждался, глядя на телеэкран. Даже слишком похоже. Вот если бы все это — разом, внезапно, то, может, и пережил бы некое ошеломление, а тут обнаруживаешь себя сопоставляющим увиденное с привезенной из дома картинкой в голове. Не более того… А может, думал я, все потому, что позавчера еще сидел в своей московской конторе, торопясь доделать текущее и наработать впрок, чтобы выгородить себе эти три недели отпуска, и потому на Тунис я пока еще смотрю оттуда, сквозь окно перед моим рабочим столом, заваленным книгами и чужими рукописями, и еще не вполне верю в себя, сидящего в кафе на площади Медины, и оттого вынужден подстегивать себя определениями: африканское, исламское, тунисское, средиземноморское…

Нет, мне хорошо здесь, действительно хорошо, но сама необходимость напоминать себе про это немного портит это «хорошо»…

Забегая вперед, скажу, что вот это, не слишком вдохновляющее переживание оказалось плодотворным. Мне пришла тогда в голову мысль (и не мысль еще даже, а некое предощущение, предмыслие ее, из-за которой и для которой, собственно, и пишется этот текст), мысль о том, что причина моего ничем не мотивированного (потому как — да вот же оно, все перед тобой, все без обмана!) разочарования как раз в самих этих словосочетаниях, которыми я пытаюсь гипнотизировать себя: «восточная экзотика», «исламское средневековье» и проч. Почему-то они не только не включают тебя в открывшийся перед тобой мир, но, напротив, — выталкивают.

Туристы, отдыхающие в Сусе, приходят в Медину два раза. В первые дни — на экскурсию: мечеть, Рибат (крепость), ну и небольшая прогулка по улочкам «арабик-сити».

Второй визит сюда — если он вообще будет — турист наносит уже перед отъездом, визит сугубо функциональный — за «литл презенте фо май френдс».

Во второй раз я пришел сюда через пару дней — испортилась вдруг погода, на море делать было нечего. И после этого, второго визита сюда начал ходить регулярно. Как говорят молодые, подсел. И не сразу понял — на что.

Собственно Медина началась для меня завораживающим воздействием утопленного в ее каменное тело фасада отеля «Медина». В принципе, ничего необычного. Стена как стена — плоская, светло-серая, с зарешеченными, редко расположенными окнами. Темная, похоже деревянная, дверь без обязательных крыльца и козырька над. Здание старое даже по здешним меркам. Ясно, что туристы здесь не селятся. Для них в новом Сусе вдоль моря (и на второй, и на третьей линии) множество новеньких отелей, сама технология жизни в которых и дизайн воплощают образ «современного европейца на отдыхе». А вот это вмурованное в гудящий улей старого города здание — Дом колхозника на районном рынке, постоялый двор, караван-сарай, где селятся как и сто, как и двести лет назад — хотел написать «торговцы», но непроизвольно выскочило архаичное — купцы, и в момент написания я почувствовал (уже рукой), что в данном случае никакой архаики нет. Да, купцы. Это которые, скажем, привозят керамику с острова Джерба, или ковры из Кайруана, или лохматые кристаллы соли из пустыни, так называемые «розы Сахары».

Медина — это прежде всего базар. Торжище. Тут торг — творится. Потому как никто на самом деле не знает, что чего стоит. Да, конечно, стоимость сырья, оборудования, рабочей силы, транспорт, складские помещения и проч. Но есть ведь еще и другое, ну, скажем, мода, моральный износ, или ваша усталость, или, наоборот, ваш задор, спортивная торговая злость. Вещь стоит столько, сколько вы можете и готовы заплатить. То самое — «Коня! Полцарства за коня!» Цена — это вы. Мой приятель платит ползарплаты за кружочек позеленевшей меди, вынутой из земли. И счастлив. Он платит за тот выброс энергии культуры, истории, времени, которой одаривает его старинная монета.

А кто может рассчитать стоимость этой энергетики? Купец. Торг — это, конечно, работа. Торг — наука (знание технологий, основ социопсихологии страноведения и т. д.). Но не только. Торг — это и состязание, требующее от участников скорости реакции, расчета и вдохновения, интуиции, упорства, проницательности. Особое, отчасти театрализованное действо, жанр которого включает в себя элементы драмы и комедии.