А хозяйка заметила смущение Насти:

— Гомеопат — это не обыкновенный доктор, Настя.

— Да это я уж поняла.

— Не такой, как все, — прибавила хозяйка и поманила рукой Настю, даже не рукой, а одной ладошкой, одними пальцами… — Это спальня.

В деревянных спинках кроватей, как в тёмных зеркалах, проплыли отражения Насти большой и Насти маленькой.

— Здесь форточку весь день держать открытой, — учила первая. — В любую погоду. Гулять мужу некогда, а он уважает свежий воздух.

— В деревне бы ему жить! — осторожно сказала Настя, улыбаясь, потому что хозяйка улыбалась; и вдруг вспомнилась дорога на ферму, вдоль которой качались белые ромашки в ладонь, и то место на пригорке, где иной раз, в свободную минуту, она присаживалась отдохнуть под берёзой — вольный вид открывался отсюда на их речку и на поля, поднимавшиеся вверх, до середины неба, а за полями ободом ещё темнел лес.

Хозяйка сошла вниз, отвела занавес от большой двери у вешалки. Настя шагнула под руку хозяйки и попала не в комнату, а в целую залу с круглым столом. На столе стояла ваза с цветами, и сама она вся сверкала разноцветно, пятнами, как букет. Проходя мимо, Настя задержала на ней взгляд: не разбить бы когда! На стене напротив висела картина — голая женщина поправляла волосы, закинув руку на затылок. Настя подумала о ней тоже по-деловому: тряпкой вытирать, что ли?

На полу лежал такой коврище, каких, казалось Насте, вообще не бывает, а всё равно не хватало его до тумбочки с телевизором.

— Ковёр чистится пылесосом, — сказала хозяйка.

— Сумею.

Что ж, уж Настя не слышала про пылесос, что ли? В руках не держала, а слышать слышала. Она вдруг расхрабрилась. Сил-то ей не занимать. Была же тут какая-то Варя, тоже не всё, поди, умела сначала, а вот научилась.

Восемь лет прожила тут. И замуж вышла. Хозяйка добром её вспоминает… Вот стоят непонятные розовые колпачки на золочёных ножках врастопыр. Настя заглянула под колпаки — там лампочки. Электричество. Вот и всё. Она так расхрабрилась, что у неё щёки запунцовели. И она это почувствовала и сказала, чтобы отвлечь внимание хозяйки:

— Я музыку люблю. Дома по радио всё слушаю, слушаю, пока не усну.

— Ну, музыку и у нас можно слушать, — сказала Анастасия Павловна, — но командовать этим буду я. Ладно?

Она говорила с ней как с подругой, и у Насти ещё сильней зажгло щёки.

— Я всё буду слушать, что вы говорите.

— Тогда у нас дело пойдёт на лад…

С улицы доносился шум дождя, но здесь, рядом с Анастасией Павловной, ей, маленькой Насте, стало тепло. И всё-то ей нравилось в хозяйке — и голос, и виток волос за ухом, и мягкая зелень халата. А хозяйка вдруг засмеялась и назвала плату. Забыли! И Настя радостно удивилась — да в колхозе счетовод столько же получает, а горбит с утра до ночи.

— И еда, — прибавила хозяйка.

Ну вот, и еда! Была бы верующая, подумала, что это мама за неё у бога попросила не давать дочку в обиду, и бог сказал: не дам, пусть только не ленится и слушается, старается, и всё пойдёт хорошо…

— Я покажу вам кухню! Настя!

И по тому, как громко прозвучал знакомый голос, Настя поняла, что, может быть, хозяйка не первый раз звала её, и спросила:

— А дети?

— А детей у нас нет, — сказала Анастасия Павловна.

— Нет, так будут! — развеселилась Настя, и хозяйка рассмеялась:

— Ой уж! Я старая!

— Старая! Совсем старая! — рассмеялась и Настя. — Молодая!

Анастасии Павловне на вид и тридцати не было. От несчастья какого без детей, что ли? Так ведь муж сам необыкновенный доктор… И зачем же ей домработница, если без детей? Здоровая, крепкая… и добрая. Только бы и рожать детей, пока не поздно, радоваться.

Хозяйка провела её в светлую кухню и по дороге показала ещё одну дверь, за которой Григорий Михайлович принимал сейчас больного.

— Дома? — от неожиданности шёпотом спросила Настя.

— Иногда он принимает дома. Там своя прихожая и свой вход со двора. Утром покажу.

— Нет, он дома… Григорий Михайлович? — поправилась Настя.

— Не робейте. Он хороший человек.

Они снова вышли в прихожую, где на вешалке висело чёрное мокрое пальто с кошёлкой, прикрытой платком, и стояли под мягкой скамеечкой промокшие ботинки. Настя увидела их и подумала, что на них ещё деревенская грязь. И есть вдруг захотелось. Сегодня кормить её ещё не за что, не заработала, так ведь яйца привезла, и можно чего-нибудь купить на отцовские деньги…

Настя стояла перед высоким зеркалом и смотрела на себя: худенькая девочка в коричневом платье, так и не доношенном в школу, в жёлтых чулках. Дома у них было зеркало на комоде, буквой О, высотой в локоть, с вмятинками по канту, и в них от солнечного луча горела радуга и даже бросала брызги на стену. В то зеркало теперь смотрится Клаша Ерёмина. Пусть. В том зеркале так себя не увидишь.

— Вы согласны, Настенька?

— Да что это вы меня всё выкаете? Неудобно прямо! Видите, какая я…

— Гриша, домработница новая…

— Здравствуйте.

— Здравствуйте, — ответила Настя и медленно оглянулась.

На лестнице стоял мужчина с большим серо-белым рыхлым лицом, она никак не могла рассмотреть, какое это лицо, глаза какие. Туманилось оно. От страха, что ли, в глазах у неё плыло.

— Между прочим, тоже Настей зовут, — договорила хозяйка.

— Значит, она будет главная Настя, — тихонько ответил мужчина на лестнице и кашлянул.

Он, похоже, уже побывал в своём кабинете наверху и вышел оттуда, чтобы посмотреть на Настю. Вот он — старый… Потому и детей нет… А просторно, хоть пятерых заводи, хоть больше.

— А жить будешь вот здесь. Свой уголок, — сказала Анастасия Павловна.

Место под лестницей было зашито восковыми досками, натёртыми до блеска. Раньше Настя и не заметила, что в этой блестящей стеночке есть дверца. Хозяйка открыла её, и туда заглянули вместе. Вдвоём было не войти. Хозяйка протянула руку, с громким щелчком зажгла лампочку, приделанную к косому потолку, падающему так круто, что в рост можно было стоять только в ногах кровати. Стало видно эту узенькую кровать и тумбочку с чурбачком под одной ножкой, а возле неё, на голом полу, аккуратненько поставленные тапки, будто бы детские. У Вари, значит, была маленькая нога.

Хозяйка потушила свет и отошла, а Настя только об одном хотела спросить: «Как же так, под лестницей, без окна?» Но не спросила. Ей стало не по себе, хоть сквозь землю провались, она услышала, как ёкает сердце, села на скамеечку и принялась быстро напяливать ботинки.

— Не нравится? — удивилась хозяйка.

Мужчина на лестнице неловко полуразвел руками и громко вобрал в себя воздух:

— Такой порядок в доме — не мы его завели. Тут всегда домработницы жили.

Он пошёл по лестнице наверх. И лестница заскрипела, хоть ступеньки по шагам считай. Так и будет над головой? Год? Два? А вдруг все восемь лет?

— Зимой мы прибавляем за котёл, — сказала хозяйка. — Зимой топим. У нас свой котёл…

Настя обувалась. Грязь на ботинках опять напомнила сельскую дорогу.

— До свиданья, — шепнула Настя, взяла в руки кошёлку и толкнулась в дверь.

Да что же это она делала, она и сама не понимала, дурища! Ребристое колёсико на плахе замка не поддавалось.

— А где же ты хотела? — усмехнулась хозяйка и открыла дверь.

Настя не ответила, а на улице остановилась под деревом и взялась за него рукой. Ладонь коснулась мшистой и жёсткой коры. Сквозь редкую ещё крону пролетали рваные струи, пахнущие летом.

Шелестело в ветвях, дождь прибавлял. Ещё не дождь, но уже и не дождик. Шумел вовсю.

Снова хотелось реветь, и голова кружилась оттого, что не ела, как приехала, а вспоминались детские припевки. Люди пробегали мимо.

Настя отчаянно ругала себя: «Ненормальная! Что же, тебе в кабинете стелить, что ли? Может, человек ночью работает? Думает, кого как лечить. Или на диване внизу, где телевизор? Ой, Настя! Не найдёшь лучше места. И насчёт котла не спросила, сколько приплачивают…»