— Не суетись, Галчонок, — успокоила её Зина. — Успеем.

Они вышли на платформу, отыскали свой вагон. Проводница проверила билеты.

В вагоне отец усадил их на место, спрятал под нижнюю полку чемодан.

— Как поезд тронется, — сказала мать, — поужинайте и ложитесь спать. Что-то я ещё хотела вам сказать… Ах, да. Пишите почаще. Слушайтесь бабушку и помогайте ей по хозяйству.

Отец посмотрел на часы:

— Пять минут до отправления.

Мать прижала к груди Галю, поцеловала в голову — Зину в щёку. Отец тоже поцеловал детей.

Мать с отцом поднялись и стали пробираться к выходу. Девочки остались одни в вагоне. Потом мать и отец стояли на платформе, за открытым окном, и, не отрываясь, глядели на Зину и Галю. Мать комкала в руках платок, с трудом сдерживая слёзы. Галя смеялась, без конца повторяя:

— До свидания! До свидания!

Зина молча улыбалась одними глазами. И боясь расплакаться, покусывала нижнюю губу.

Пробил колокол, ответно ему просвистел паровоз, лязгнула сцепка, вагоны вздрогнули и медленно поплыли вдоль платформы.

Мать кинулась к окну, схватила Зинины руки, принялась целовать их. По щекам её текли слёзы, и Зина почувствовала, какие они горячие.

Анна Исааковна бежала возле окна за вагоном и всё никак не могла оторвать своих рук от маленьких худеньких ладоней Зины.

— Прощай, мама! — выкрикнула из окна Зина и тоже вдруг заплакала.

Мать разжала пальцы — поезд будто ожидал этого: он точно почувствовал свободу, прибавил скорость, вагоны побежали вперёд всё быстрей и быстрей, заспешили в темноту. Мать стояла на платформе и ловила взглядом мелькавшие вагоны. Вот пронёсся последний, сверкнув горячим рубиновым фонарём. Жгучие слёзы обожгли щёки женщины. Перед глазами таяли и расплывались где-то далеко огни светофоров, среди которых затерялся рубиновый огонёк того состава, который уносил её дочерей в темноту, вдаль. А вскоре смолк и шум ушедшего поезда.

Поджарый и холёный, с холодными колючими глазами гитлеровец, как всегда не торопился с вопросами. Сначала закурил, разложил на столе какие-то бумаги, а потом спросил:

— Ты утверждаешь, что никогда не проживала в деревне Зуи. На самом деле там тебя хорошо помнят и знают.

— Я никогда не была там.

— Почему же тогда начальник обольской полиции опознал тебя?

— Ошибся. Он, видимо, спутал меня с кем-то?

— Лжёшь!

— Нет.

— Он тебя хорошо знал…

— Я никогда не видела его.

— А он утверждает, что видел,

— Поклёп.

— Поклёп? Что это такое?

— Он наговорил на меня. Он, видимо, был не в своём уме.

— Не убедительно. Зачем ему надо было делать на тебя поклёп?

— Не знаю.

— Вот видишь, тебе уже нечего ответить на простой вопрос. Нет, кляйне медхен. Он был в своём уме. У кого ты жила в Зуях?

— Ни у кого.

— Так не могло быть.

— Могло.

— Врёшь! Откуда ты приехала в Зуи? К кому?

— Я ни к кому не приезжала…

Прибытие поезда Ефросиния Ивановна ожидала с большим нетерпением — ей хотелось поскорей увидеть внучек, по которым очень соскучилась. Вместе с ней поехал встречать и её внук Федя. Поезд прибывал на станцию Оболь по расписанию в полдень, а Ефросиния Ивановна и Федя из опасения опоздать почему-либо, и с самого раннего утра находясь в беспокойстве, загодя подъехали к станции на пегой лошадёнке, запряжённой в телегу. Времени до прибытия поезда оставалось ещё предостаточно, и, не зная чем скоротать его, они уселись на лужайку возле коновязи.

Федя по-взрослому ворчал на то, что рано выехали и что зря поэтому теряют время. Однако Ефросиния Ивановна всякий раз урезонивала его:

— Рано — не рано, а так спокойнее. Не прозеваем. Мыслимое ли дело откуда едут. Да при том дети, да притом одни, без родителей. И с пересадкой тут всего натерпишься. А ты — рано.

По путям в сторону Витебска и Полоцка проносились товарные поезда, а того пассажирского, с которым должны прибыть Зина и Галя, не было. И чем меньше оставалось времени до подхода поезда, тем все более беспокоилась Ефросиния Ивановна.

— Уж не случилось ли что? — хмурилась старая женщина. — Ты, Федя, сходил бы, что ли, к начальнику станции. Разузнал бы про поезд — придёт али нет?

— Придёт. Куда ему деться, — отмахивался Федя, но сам всё же сходил к дежурному, справился.

На третий раз он вернулся и сказал:

— Только что позвонили с разъезда дежурному и сообщили, что поезд минуту как миновал их.

— Чего же мы сидим тогда, — засуетилась Ефросиния Ивановна. — Пошли, что ли.

— А зачем идти? Здесь ждать будем. Пятый вагон ваккурат возле этой скамейки останавливается.

Но Ефросиния Ивановна всё же встала, подошла к самому краю платформы, прищурилась, стала высматривать поезд.

Из станции вышел дежурный, в кителе с металлическими пуговицами, в красной выгоревшей фуражке и двумя флажками в чехле. Поздоровался с Ефросинией Ивановной.

— Здравствуй, — ответила она и поинтересовалась, скоро ли будет.

— Сейчас придёт.

— Хуже нет ждать да догонять.

— Это верно. Только паровоз кнутом не подгонишь, как лошадь. Расписание.

За перелеском, с правой стороны от одноэтажного кирпичного здания обольской станции, где-то далекодалеко, пропел напряжённый свисток паровоза. А немного погодя оттуда сначала еле слышно, а потом всё громче и отчётливее стал нарастать шум и грохот приближающегося состава.

— Идёт, никак? — встрепенулась Ефросиния Ивановна и торопливо стала поправлять платок на голове.

— Точно по графику, — взглянув на часы, сказал дежурный и вынул красный флажок из чехла.

Минута-другая, и вот лоснящийся от масла паровоз стал сбавлять скорость. Проплыли вагоны. Перед глазами Ефросинии Ивановны мелькнуло множество незнакомых лиц в окнах — нет не они. И вдруг что-то очень знакомое и близкое увидела она в озорных и радостных глазах двух девочек в белых панамках. Ну, конечно, это они! Зина и Галя.

— Внучки! — старушка пошла к раскрытой двери вагона, где на подножке стояла заспанная проводница, из-за спины которой нетерпеливо махали руками Зина и Галя. Поезд остановился — девочки выпорхнули из вагона и кинулись на шею бабушке, а та обхватила их и принялась целовать.

— Батюшки, дождалась-таки. Уж и не чаяла. Думала помру и не увижу моих пташечек. Ну, здравствуйте. Не страшно было одним ехать-то?

— Нисколечко, — смеясь откликнулась Галя. — Мы ведь знали, что ты нас встречать будешь.

— И то верно, цыпляточки.

Ефросиния Ивановна вытерла краем платка слезу, взяла из рук Гали узелок, а Феде наказала нести чемодан. Они прошли за станцию, где у коновязи стояла лошадь и подле неё лежал пятнистый жеребёнок, дремал на солнышке.

Ефросиния Ивановна раструсила в телеге сено, усадила в самую середину Галю, сама с Зиной примостилась сзади, Федя пристроился в передке рядом с чемоданом.

— Ну, поехали, — он чмокнул, тронул вожжами, телега скрипнула и тронулась.

Жеребёнок проснулся, приподнял удивлённую голову, потом пружиной вскинулся с земли и поскакал следом.

— Какой прыткий! — засмеялась Галя и протянула руки к жеребёнку. — Коняшка, коняшка иди ко мне. Иди хорошая.

Глядя на жеребёнка, Зина смеялась, а бабушка приговаривала:

— Вашему приезду обрадовался.

Федя в шутку пытался достать жеребёнка на ходу хворостиной, но тот бойко увёртывался и резво ржал, точно поддразнивал.

Вскоре они въехали в посёлок с одноэтажными бревенчатыми домами. Встречные местные жители кивали Ефросинии Ивановне, здоровались и, остановившись у обочины, смотрели ей вслед, провожая приезжих девочек внимательным взглядом.

Колёса прогромыхали по гулкому деревянному мосту через неширокую чистую речку; за ней, на пологий взгорок поднималась улица деревни Зуи. Федя подстегнул лошадь вожжами, и она, не сбавляя бега, вынесла телегу к противоположной окраине и остановилась у калитки. За потемневшим от времени частоколом в кустах смородины и шиповника приютилась избушка с двумя окнами, крытая щепой.