Парень на подводе будто застыл. Сутулясь, он сидел и не сводил с Зойки глаз. Женщина, видно, лежать устала, приподнялась, откинула назад голову с пышными, закрывавшими половину лба волосами, повернула к Зойке красивое лицо. Долгим, внимательным взглядом посмотрела на Зойку, улыбнулась невесёлыми губами.

— Подойди к нам! — позвала женщина мягким медленным голосом.

Зойка вспыхнула, затаилась у плетня.

— Какая милая, здоровая девочка! — сказала женщина. — В Москве редко видишь таких…

Зойка чуть не вскрикнула от изумления. Она думать не думала, что эти люди и парень из Москвы! Она приникла к калитке, по-новому, тревожно и заискивающе смотрела на парня, как будто в этом парне было что-то важное для неё.

Не так давно, когда на этом самом месте, где сейчас стояла подвода, растекался лужами и ручьями последний грязный сугроб, Зойка, томимая весной и мечтами, написала письмо. Три дня она уговаривала Васёнку:

— Васёна, Васёнушка, ну, купи мне конверт с маркой. Ну, купи… Мне так нужно!.. — Она уговаривала, и Васёнка в конце концов развязала свой платочек:

— Ведь на баловство, Зойка. Лучше на платье тебе скопить!

— Платье потом. Васёнушка! А это — сейчас.

Зажав в кулак двугривенный, она понеслась к сельсовету. В тот же день в настоящем конверте с наклеенной красной в зубчиках маркой через почту ушло письмо. Дрожащей от усердия рукой на конверте было написано: «Город Москва, столица, школа № 13, тринадцатому по списку ученику». Зойка упрямо верила, что самое несчастливое число, назло кому-то, обязательно обернётся для неё счастьем! В письме она звала тринадцатого по списку ученика крепко и хорошо дружить. Зойка теперь, нарочно пять раз на дню попадалась на глаза Марусе — почтальону. Ответ не шёл. И вот… — не письмо — сам живой парень из Москвы!..

Зойка тихо вышла из калитки, потупясь, стояла, босой ногой оглаживая траву.

Женщина высвободила из-под пальто ноги в туфлях, села.

— Тебя как звать? — спросила женщина.

— Зойкой…

— Как вы здесь живёте, девочка? — как-то печально спросила женщина.

Зойка качнула полными плечиками.

— Кто как… — сказала она неопределённо и, спохватившись, быстро-быстро заговорила: — У нас туточки хорошо! Во-он, за полем, Волга, а перед тем вон бором — Нёмда. А в бору грибов!.. Если все брать, на коне не увезёшь!.. А вы из Москвы? Из самой-самой?.. А ты где там учился? — спросила она парня. — В тринадцатой?

— В сто тринадцатой.

— Правда?! И по списку ты тринадцатый?!

Парень смутился, снял очки, сунул в нагрудный карман.

— Не помню, кажется, восемнадцатый, — пробормотал он.

— Это же близко! — крикнула Зойка. — Письмо тебе не передавали? В настоящем конверте. Красная марка. Отсюда, из Семигорья?!

Если бы парень набрался смелости и посмотрел, он увидел бы, что глаза на круглом Зойкином лице блестят ослепительней, чем река под солнцем. Парень не успел ответить.

Быстрый дяденька в очках как будто вырос у подводы, оживлённо сказал:

— Ну, кажется, всё в порядке! Знакомьтесь: это — моя жена, Елена Васильевна. Это сын, Алёшка, охотник, рыбак, спортсмен и прочее.

Из-за дяденьки выступил лесник Красношеин, и Зойка в изумлении отступила на шаг: он, сосед ли это? Зойка знала лесника как самого важного человека на селе. С ним, молодым, первыми здоровались старики, для него, как для жданного гостя, хозяйки варили пиво, в их доме даже скупая Капитолина выставляла на стол всё: и огурчики, и грибки, и мёд-слезинку, и копчёное, и варёное, и жарёное…

Лесник и сам чувствовал свою важность: ходил лениво, постукивая пальцами по своей командирской планшетке. И вот — ну и карусель! — лесник шагнул к подводе и согнулся, как коромысло. Фуражку он держал в руке. И когда осторожно здоровался с женщиной на подводе, его всем известная командирская планшетка, которую он носил через плечо на узком ремешке, свесилась и качалась на шее, как ботало на быке. Он долго жал парню руку и говорил: «Рад буду помочь… рад буду… рад…»

Дяденька в чёрной гимнастёрке платком вытер лоб и шею.

— Ну, что же, теперь нам осталось перебраться в посёлок. Это на той стороне?

Лесник живо откликнулся:

— Совершенно точно. Мы это живо сорганизуем!

Он подбежал к первой подводе и скомандовал Петру Плохову:

— А ну, давай к перевозу! — И быстро пошёл вперёд. Обе лошади затрусили рысью к реке. Зойка видела, как парень Алёшка тихонько надел очки, обернулся и долго смотрел в её сторону.

Подводы скрылись под косогором. Пыль, жёлтая от солнца, поднялась с дороги, медленно осела на поле.

«А дяденька, видать, начальник!» — подумала Зойка и вдруг крикнула на всю улицу:

— Ну и карусель!.. — И понеслась через калитку к крыльцу, на сеновал.

— Витька! Витька! Что я видела! — кричала Зойка, в торопливости запинаясь ногами о перекладины лестницы.

Витька лежал в сене, закинув руки за голову. Он не пошевелился, не открыл глаз, но Зойка знала, что брат не спит.

— Витька! Послушай!

Витька молчал. Зойка внимательно посмотрела в деланно-спокойное лицо брата, толкнула в плечо.

— Всё думаешь!.. — сказала с упрёком.

Внизу хлопнула тяжёлая дверь, заскрипели перекладины лестницы.

— Капитолина лезет. Прячься! — шепнула Зойка и, перекатившись с боку на бок, как мышь, юркнула в выкопанную в сене нору. Витька не двинулся, только скосил глаза на лаз.

На сеновал поднялась Васёнка, на плечах платок, ноги босые.

— Капа ругается! — строго сказала Васёнка и, не удержав себя, засмеялась. — Шли бы в дом. Отец уж ест. Ты, Вить, как поешь, приходи на Заовраженское поле. Макар наказывал.

Витька приподнялся, рукой сдвинул упавшую на глаз чёлку.

— Сам наказывал! — спросил он недоверчиво.

— А ты сбегай! Спытай, коли не веришь! Ну, я побягу, уж в колесо звонят… — Васёнка, как все в округе, говорила мягко и певуче.

Она сняла с плеч платок, повязала голову, наглухо закрыв гладкие тёмные волосы. Теперь на её загорелом, круглом, как у Зойки, лице чернели одни только глаза. Она подняла с сена грабли, перехватывая их ловчее, подкинула на руке.

Зойка высунулась из своей норы, морща нос и сдувая свисающие со лба сенинки, завистливо следила за Васёнкой. Вдруг вспомнила про гостей и завопила:

— Васёнка! Что я тебе скажу! — Она выкатилась из норы, села, поджав под себя ноги, и, хлопая ладонями по коленям, торопилась рассказать: — К леснику твоему какой-то начальник приехал! Весь в чёрном, в очках. Красная Шея перед ним и так, и этак, ну, всю важность порастерял!.. А с начальником ещё парень Алёшка, из Москвы, такой… ну, тоже в очках… — Зойка запнулась, уткнула лицо в руки. Васёнка вдруг захохотала звонко, вскинула на плечи грабли, легко сбежала по крутой лестнице. Хлопнула на дворе калиткой.

Васёнку, старшую дочь кузнеца Гаврилы Федотовича Гужавина, долго не звали красавицей — среди бойких деревенских девчат была она неприметна, как уточка в стае. Тонка, ростом не выдалась, плечи худенькие, подобранные. Лицо округлое, будто ладошками оглаженное, казалось маленьким оттого, что Васёнка, как и её матушка, Анна Григорьевна, волосы туго зачёсывала назад и косу укладывала на затылке в узел. Лоб выпуклый, нос сёдлышком, губы в меру полные, на людях стеснительно сомкнутые. Девка как девка! К тому же ещё молчалива и уступчива, и нет в ней совсем того задора, который иную без красоты на первое место ставит. Строгие матушкины руки с детства придерживали её, и Васёнка не знала ни волюшки, ни весёлых игрищ среди сельской ребятни.

У заросшего травой крыльца она баюкала на щепке куклу — морковку, подолгу сиживала на грядке в огороде: матушка, придерживая тяжело нагруженный подол, сажала картошку, а Васёнка гибким пальчиком выковыривала из мягкой земли семечки с белым усиком. Выковырнет — себе на зубок положит, потом безротой кукле подносит. Как-то увидела мать дочкину столовую, принесла из дома горсть белых семечек. «Ты, доча, семя не выкидывай. Ты вот так в землю клади, — показала мать. — Так добрые люди делают…»