Но, хотя материальный ущерб и был, вне всякого сомнения, кошмарен, еще хуже была метафизическая травма, которую я нанес планете в тот день. Уничтожив население Гармонии, я поспособствовал появлению тысяч демонов, рожденных в последние мгновения беспомощного ужаса и жгучей боли, и именно посредством восприятия этих злобных сущностей я смог пройтись среди шлака и щебня, которые когда-то являлись Градом Песнопений.

Повсюду вокруг себя я ощущал нечто, состоящее из примитивных эмоций и истерзанных душ: порождений страдания, ужаса и меланхоличного удовольствия. В окружающей мгле проплывали силуэты. Большинство из них были слишком уродливы для человека, даже в общем понимании. Казалось, что некоторые из проходящих мимо призраков пошатываются, возможно, обожравшись ужасом, который породил их на свет. Большинство прочих сидело, сгорбившись. Стремительный ливень из песка и камешков лязгал по их бронированным шкурам, пока они пожирали обугленные останки миллионов рабов, слуг, союзников и властителей мертвого города и выпивали все еще вопящие души тех.

Все это выглядело так, словно вскрыли колоссальный нарыв, и теперь порча свободно растекалась по измученной земле.

Меня вновь вернул к самому себе голос Абаддона.

— Каково это — уничтожить мир одним ударом, брат?

Я выдавил из себя слабую улыбку.

— Утомительно.

Казалось, будто его золотистые глаза поглощают свет. Так умирают звезды: пожирая сияние, которое когда-то дарили Галактике.

— Отправляйтесь к абордажным капсулам. Хайон. Время уже почти пришло.

Я все еще не повиновался. Теперь с поверхности уже поднимались первые корабли. Они двигались вне строя и неупорядоченно, спасаясь с обреченной планеты. Я задержался на мостике, когда мы открыли по ним огонь, отправляя некоторые обратно на землю в огне и пропуская прочие в целости. Если в том, какие цели чувствовали на себе бич наших пушек, и присутствовал какой-то смысл или ритм, то я не мог понять этой схемы.

Абаддон то ли почувствовал, то ли угадал мои неторопливые раздумья и ответил на них, кивнув в направлении Анамнезис, занимавшей почетное место командира.

— Я позволяю ей ускользнуть с привязи, — пояснил он. — Даю нашей богине пустоты убивать так, как она считает нужным. Видишь, как она расцветает?

Анамнезис ничто не сдерживало, орудия «Глорианы» повиновались каждому ее вздоху, и она убивала, чего ей недоставало в бытность душой-ядром «Тлалока». Она была самим боевым кораблем, воплощением «Мстительного духа», и это проявлялось в каждой напряженной мышце и каждом ударе рук, рассекающих аква витриоло. Машинный дух флагмана не подчинил ее. Она вобрала его надменную жестокость в себя. Абаддон был прав. Она расцветала.

Она была беспощадна к бегущим вражеским звездолетам, вспарывая их смертельными выстрелами носовых лэнсов снова, снова и снова — далеко за рамками математической точности, необходимой для того, чтобы просто обездвижить или уничтожить их. Она терзала их. Пожирала их.

Абаддон позволял это. Поощрял.

Я не видел Саргона. Он возник как будто из тени Абаддона и указал своей боевой булавой на оккулус. Его юное лицо оставалось совершенно безмятежным даже здесь, где бесчисленным прочим членам экипажа приходилось перекрикивать грохот. Саргон, как всегда, являл собой спокойствие в сердце бури. Это его обыкновение я еще множество раз отмечу в будущем.

Абаддон заметил жест Несущего Слово и кивнул. Он повторил его, направив на оккулус свой простой солдатский меч и выделив один из кораблей в спасающейся группе.

— Вот.

В соответствии с его выбором, руна звездолета на тактическом гололите начала пульсировать тускло-красным светом. Наши ауспик-сканеры захватили новую добычу, и я прочел поток данных.

«Прекрасный». Крейсер типа «Лунный», разновидность корпуса «Гальцион». III Легион. Рожден в орбитальных доках над Священным Марсом.

— Пусть остальные бегут, — распорядился Абаддон.

Анамнезис крутанулась в своем баке. Ее пальцы были до сих пор скрючены, будто когти.

— Но…

— Пусть бегут, — повторил Абаддон. — Ты поиграла со своей добычей, Ультио. Сосредоточься на «Прекрасном». Это из-за него мы здесь.

— Я могу уничтожить его, — интонацию этой новой Анамнезис пропитывала злоба. — Могу отправить его на землю разорванным и горящим…

— Ты получила свои указания, Ультио.

Казалось, что она воспротивится, предпочтя утолять собственную страсть к битве, а не подчиняться своему новому командиру. Но она уступила. Мускулы расслабились, и она выдохнула, издав звук из динамиков мостика.

— Повинуюсь. Вектор преследования рассчитан.

Пока экипаж трудился, воплощая эти приказы в реальность, Абаддон еще раз обернулся ко мне.

— Хайон, пора. Мне нужно, чтобы ты был готов, если есть хоть какая-то надежда, что это сработает.

Впервые за последние годы я отсалютовал вышестоящему офицеру, ударив кулаком поверх сердца.

За многие тысячи лет, которые я прожил, сражаясь и выживая в бушующих по всей галактике войнах, я давно успел приучиться к бесстрастности в бою. Схватка может будоражить кровь, особенно когда встречаешь ненавистного врага, однако прилив адреналина — вовсе не то же самое, что беспорядочный гнев. Эмоции приемлемы. Недостаток самоконтроля — нет.

Одна из самых сильных сторон Черного Легиона заключается в том, что война для нас не содержит в себе ничего таинственного. Мы сражаемся, поскольку нам есть за что сражаться, а не боремся на глазах у Богов в лихорадочном состязании за обещанную неуловимую славу.

Война для нас — обычное дело. Это работа. Мы разобрали ее по косточкам и выяснили, что там нечего бояться и нечего праздновать — это всего лишь наша задача, которую мы должны выполнить с беспощадной сосредоточенностью ветеранов. Воинская доблесть Черного Легиона измеряется не тем, сколько черепов мы забрали, и не тем, как много миров трепещут при звуке нашего имени. Мы гордимся хладнокровной концентрацией, безжалостной эффективностью и тем, что выигрываем все битвы, какие только можем, не считаясь при этом с ценой.

Еще случаются моменты личного триумфа и горячки гордыни — мы остаемся воинами-постлюдьми, а потому подвластны тем остаткам человеческих эмоций, которые несем в себе — но они второстепенны по отношению к целям Легиона. Суть не в том, чтобы жертвовать чувствами и полнотой жизни, а в том, чтобы обуздывать их во имя высшей цели. Легион — это все. Важна победа. Посредством подобной верности и единства мы исполняем дело нашего Легиона и нашего Магистра Войны, а не дело Пантеона.

А что же после боя? Пусть Четверо Богов наделяют силой, кого сочтут нужным. Пусть Империум демонизирует любого из нас, кого пожелает проклясть. Это заботы слабых людей.

По крайней мере, таков наш идеал. Если бы я заявил, будто все военачальники Черного Легиона выше подобных вещей, это была бы ложь. Как и в любой группировке или завоевательной армии, у нас есть стандарт, которому не каждый в силах соответствовать. Порой Эзекарион не дотягивает до него. Я не раз забирал черепа в тяжелых битвах, или же полностью утрачивал остатки сдержанности и выкрикивал в лицо съежившимся врагам свое имя и титулы.

Даже Абаддону за эти тысячи лет доводилось сбиваться с пути. Как он обожает говорить, истина дается не сразу.

Захват «Прекрасного» сформировал нас еще до того, как мы официально надели черное облачение Легиона. Абаддон наплевал на все понятия о славе и известности. Он ударил со всеподавляющей силой, чтобы достичь одной-единственной цели. Никакого висения в небе над Гармонией, разрезания вражеского флота на металлолом и разбивания всех городов в пыль. Никаких предварительных угроз по воксу, требований сдаться и покориться к более слабому противнику. Он вверг врагов в смятение, а затем вцепился в горло. Победа превыше всего.

Прошло так много времени с тех пор, когда я сражался за что-то иное, нежели выживание. Именно это в наибольшей мере задержалось в моем сознании с того дня. У меня вновь были братья. У нас были приказы и план атаки. Была общая цель.