— Посиди со мной, пока не усну, — шепчет она. В серо-голубых глазах появляется разочарование и упрек самой себе. Амелия не боится показать мне слабину, но жалости не просит.

Хрупкая как фарфор, — шепчет мне подсознание.

— Я тебя чуть не убил, — вырываю руку из ее ладони и с силой втягиваю воздух в легкие.

Я сомневаюсь. Сомневаюсь, правильно ли я сделал, пойдя на поводу у Стива и взяв это задание.

— С тобой я чувствую себя в большей безопасности, чем без тебя, — сипит она, закрывая глаза. Ресницы подрагивают, отбрасывая полукружия теней, выделяющиеся на бледной коже.

Чувствую себя ужасно. Чувство вины гложет где-то настолько глубоко внутри, что до него не добраться; Зимний солдат не хочет этих чувств. Без них проще: тебе плевать на всех. Злюсь на себя за то, что позволил ГИДРЕ убить в себе себя.

— Я не помню, что мне снилось, но было больно и страшно. Просто не уходи сейчас. Пожалуйста, — на последнем слове Амелия открывает глаза, снова всматриваясь в меня. Боится, но не меня. Думает, что есть что-то страшнее?

Я смотрю на нее в ответ, старательно пряча все чувства и эмоции, что она во мне пробудила.

Мысленно не соглашаюсь с тем, что со мной ей будет безопаснее, но все же выключаю свет и сажусь на стул рядом с кроватью.

Эти Роджерсы вечно доставляют мне одни неприятности. Или я сам для них их создаю? ..

Достаю нож-бабочку из кармана штанов — холодный металл всегда успокаивал меня, и по привычке кручу его в руках.

Амелия какое-то время наблюдает за моими движениями, но вскоре засыпает.

***

Спустя час в кармане штанов начинает вибрировать телефон. На небольшом экране высвечивается надпись: Стивен Роджерс. Стремительно покидаю комнату, чтобы не разбудить Амелию и выхожу в кухню.

— Ты ее еще не убил? — вместо приветствия раздается в трубке.

— Нет, — отвечаю я, понимая, что нагло вру лучшему другу.

Подсознание шепчет, что я ее все же не убил, а немного покалечил.

— Я могу с ней поговорить? — вздыхает Стив, наверное, потому, что ему не очень-то и хочется разговаривать со своей родственницей. Меня не интересуют их отношения, но, кажется, все не так гладко. Иначе бы Роджерс — старший сам отправился бы защищать Роджерс — младшую. В моей жизни слишком много Роджерсов.

— Она спит, — произношу я, как можно увереннее.

— Но… — начинает Роджерс, но я его перебиваю.

— У нее простуда, - вру, силясь, чтобы меня не подвел мой тон. — Ей нужно спать.

— Конечно, — соглашается мужчина и замолкает. — Завтра Вам нужно выйти на задание.

Сжимаю руку в кулак и стараюсь дышать глубже. Как Амелия выйдет на задание, если даже при беглом взгляде понятно, что она давно не в форме? А после сегодняшнего даже говорит с трудом.

— Что нужно сделать, — в утвердительной форме спрашиваю я, рывком открывая окно.

— Да так, маленькая работенка, — представляю, как Роджерс сейчас скривил лицо. — Ничего особенного. Сейчас в Лондоне находится наш агент, внедренный в ГИДРУ. Нужно забрать у него кое-какие документы, — Стив прочищает горло. — Координаты сейчас вышлет Наташа.

— Хорошо, — коротко бросаю, выключая телефон.

Обед стоит на столе так и нетронутый. Все давно остыло, но мне глубоко плевать на это. Организм требует подзарядки.

Ем картошку, которой она наварила целую кастрюлю. К курице не притрагиваюсь, — уж слишком она перченая. Не удивляюсь, что принял этот кулинарный шедевр за попытку отравления.

Приходит сообщение от Наташи: «Чаринг Кросс, 12:00».

Понятия не имею, где это находится, но, надеюсь, Амелия осведомлена в этом.

Бросаю скользкий взгляд на пол — в одном месте следы крови. Они пробуждают во мне все то, что заставляет меня это делать; они разбудили монстра. Отбрасываю стул в стену, — одна их ножек отлетает в другую сторону; туда же летит и тарелка с чертовой курицей. Плевать, что это разбудит Амелию. Абсолютно плевать. Пусть видит, что я такое.

Сжимаю руки в кулаки, заставляя вены вздуться под кожей синими тонкими лентами, и дышу. Раз. Два. Три…Десять. Понимаю, что я уже не на кухне. Я стою на краю крыши и смотрю на окружающий ландшафт. Где-то вдалеке виднеются огни большого Лондона, а этот тихий район начинает засыпать.

Сажусь на край, — на крыше есть старый дымоход, заросший каким-то растением, который держит меня в тени.

Промозглый Лондонский ветер шелестит где-то в лесу; подставляю лицо под порывы. Хочется смыть с себя все то, что происходило со мной. Теперь я понимаю, что обнуление — это не такая плохая процедура.

Местные жители спешат домой, к семьям и родному «ящику». Если бы не война, я бы, возможно, тоже так спешил домой, к жене, или к своей вставной челюсти, чтобы лечь на диван и смотреть неинтересные и однообразные новости.

У меня было много женщин. Многие хотели побывать в постели с молодым жителем Бруклина, который собирался стать офицером, и многие были. Не помню лица ни одной из них. Одна сплошная какофония из фальшивых улыбок, громкого смеха и резких движений.

Я помню только одни глаза. Глаза, принадлежащие кому-то, кого я не помню. Кого стерли так же, как и все остальные воспоминания. Но эти глаза не дают мне покоя почти каждую ночь, заглядывая прямо в душу. Я просыпаюсь в холодном поту и с сильной головной болью, но ничего не вспоминаю. Это как если бы Вам дали подсказку, а потом отняли, не дав прочитать.

Начинается дождь. Надо уходить, но не хочется. В лесу кто-то в скором порядке тушит костер и собирает вещи. Интересно наблюдать за людьми. За их действиями, словами и поведением. Мужчина никак не может сложить стол, маленький мальчик прыгает вокруг еще не потухшего костра и что-то кричит.

Внезапно сзади меня раздается шорох. Резко вскакиваю, поворачиваясь, и почти метаю нож, но останавливаюсь.

— Дождь начался, — тихо произносит тот голос, который теперь я узнаю из тысячи других. — Я принесла тебе одеяло.

Я выдыхаю, выпуская изо рта облачко пара. Оборачиваюсь и смотрю на неуверенно застывшую тонкую фигурку.

— Я чуть не убил тебя, — констатирую я, пряча нож в карман. Чуть не добавляю: «Дважды».

— Ты замерзнешь, — упрямится девушка, подходя ближе. В сумерках замечаю в её руках скомканный темно-синий плед. — И заболеешь. А мне потом…

— Я не болею, — разворачиваясь к ней спиной, произношу я, прерывая возможную тираду.

Амелия тихо подходит сзади и пытается накинуть мне на плечи плед, приподнимаясь на полу пальцы. Сдергиваю с себя материю и почти впихиваю блондинке обратно в руки.

— Ты не убил меня, а это уже многое значит, — выдыхает она, устремляя взгляд куда-то вдаль и сжимая в пальцах ткань. Тихо шипит, задевая сломанные ногти.

Некоторое время мы молчим. Но это не та неловкая тишина, которая возникает при недостатке слов; это та тишина, в которой слова не нужны. Будто Роджерс понимает, что я не готов делиться с ней мыслями.

— Чаринг Кросс, двенадцать ноль-ноль, — произношу я, не поворачивая головы.

— Что? — переспрашивает она, поворачивая голову ко мне и отвлекаясь от созерцания пейзажа. Мелко дрожит, но плед упрямо сжимает в руках.

— Задание, — изрекаю я, смахнув лезущую в глаза челку. — Я не знаю, где это.

— Трафальгарская площадь, — выдыхает она, пуская облачко пара и, как ей кажется, незаметно ухмыляется. — Чаринг Кросс — это станция метро.

— Ты должна забрать документы у агента ГИДРЫ, — я почти выплевываю последнее слово. — Я буду стоять в стороне.

— Хорошо, — хмыкает она, заворачиваясь в плед. Признает, наконец, что замерзла. — Пойдем внутрь. Тут холодно.

Я мысленно соглашаюсь и следую за ней к лестнице, что ведет на крышу.

В коридоре ее квартиры Амелия неловко останавливается около двери своей комнаты, переступая с ноги на ногу.

— Кровать расстелена, — тихо роняет она, поправляя ткань, спадающую с плеча. — Если замерзнешь, одеяло в шкафу.

Я почти невесомо киваю и направляюсь дальше по коридору, в соседнюю от ее комнату.

— Спокойной ночи, — шепчет девушка перед тем, как я закрываю дверь.