— Нет у этих людей никаких других изъянов, господа, кроме того, что им по четыреста лет.

С этим возгласом он, писатель, отбрасывает свое старинное гусиное перо, вдевает в ручку перо стальное, блестящее и острое, снимает с глаз очки, через которые его предшественники, старые писатели, взирали на мир, и, глядя свободными просветленными очами, начинает писать следующее повествование...

Повесть вторая

Давайте перепрыгнем через четыреста лет. Гип-гоп — и мы здесь, в Будапеште. Все равно связь между двумя рассказами в некотором роде сохранится. Но постойте, может быть, мы выбрали неудачное место? Ведь Будапешт не слишком подходящая арена для необычайных событий, достойных пера беллетриста. Любовные истории случаются и в Будапеште, но о них знают все окрестные старухи: пикантные, с перчиком, драмы, самоубийства на любовной почве в отдельном номере какой-нибудь гостиницы, бежавшие юноши, похищенные невесты и тому подобные избитые шаблоны.

Будапешт виден насквозь; он не настолько велик, чтобы питать фантазию писателя полутьмой бесконечных уличных лабиринтов, но достаточно шумен для того, чтобы гномы, лешие, сирены и нимфы предпочли перебраться из него в другое место. Здесь весьма затруднительно заявить, что в такой-то и такой-то час, верней всего в полночь, по улице Ваци, прогуливались привидения, — тогда как в Сентмихайфалве и в Бадьоне им ничего не стоит выйти из могил. Здесь и мистицизм принужден обратиться в бегство, ибо в полночь конка уже не ходит по Керепешской дороге до кладбища*, а привидения не рискуют слишком удаляться от могильных плит. В корзине поэтического реквизита здесь очень многого не хватает: нет аромата цветов, нет росы, нет соловьиных трелей. Вместо росы нынче пыль, вместо аромата цветов — вонь мыла и керосина, вместо пения птиц — шарманка.

И ты, добродушный, шаловливый, мягкосердечный Поль де Кок, заставляющий своих героев пировать на пышных банкетах в самых различных ресторанах Парижа, ты думаешь, что и здесь сумел бы заставить разговориться своих персонажей в раскрутиться романтический сюжет? Выкинь это из головы, добрый мастер пера, так как роман, который развертывается сегодня в ресторане Сиксаи, способен вызвать лишь снисходительную усмешку на устах читателей.

Помилуй, ведь то, что происходит у Сиксаи, завсегдатай этого ресторана знают во сто крат лучше самого писателя, и если бы здесь даже произошло что-либо интересное, то от завсегдатаев сразу узнал бы об этом весь город.

С чего бы ты начал плести нить своего сюжета? Можно было бы начать с пряжи и с юркого маленького челнока, но нет ремизки, в которую ты смог бы вплести цветную нить. Кто сегодня верит в драмы у «Английской королевы»? Ведь нам известен каждый посетитель этой ресторации. Там, в бельэтаже, за широким столом, за которым прежде восседал Ференц Деак *, ужинают теперь несколько престарелых депутатов, которым только и остался от Деака в наследство разве что вот этот стол. Внизу, в большом нижнем зале, веселится вечерами под цыганскую музыку денежная, но не самая именитая часть столицы. Едят ростбифы, размышляют над биржевыми или политическими новостями вечерних газет — один день похож на другой, как две капли воды. И так каждый вечер, пока не происходит смена завсегдатаев.

Ибо завсегдатаи меняются. Есть в будапештских ресторанах этакие гости-кочевники. Ведь здесь каждый тянется к гербам. Богачи ходят в «Английскую королеву», потому что еще совсем недавно ее посещала высшая знать. Ужинать в «Английской королеве» — «шикарно».

Но аристократы играют с богачами в прятки; они исчезают оттуда, где их обнаруживают, и снова появляются там, где их не ждут. Богачи опять находят их, и так продолжается без конца, пока наконец аристократия не получила возможность скрыться от обывательских глаз на украшенной мраморным каминами лестнице «Национального казино» *. Стеклянные двери закрываются за ними — и игре приходит конец.

За богачами тянутся состоятельные; они попадают в «Английскую королеву» уже тогда, когда богачи покидают свои столы, убедившись, что аристократы перебрались по другому адресу. Состоятельных преследуют больные чинопочитанием бедняки, которые постоянно опаздывают, так как состоятельные всегда находятся в различных стадиях погони за богачами. И это переселение идет бесконечно и непрерывно.

В этом обезьянничании, в этом безумном цеплянии и дикой гонке бывает немало павших. Нет-нет да и грянет пистолетный выстрел или щелкнет замок тюремной камеры. Таковы наши драмы.

Красавицы влюбляются, целуются. Есть и у нас весна, лето и зима, почкование и листопад, — но все это в какой-то принудительной форме. Амур натягивает тетиву своего лука, но без шаловливости и озорства, и стрела летит-летит по прямой, не выписывая в воздухе прихотливых узоров. Люди занимаются любовью, но по возможности без лишней канители. А между тем именно эта «канитель» и есть тот мед, в который макает писатель свое перо.

Общественной жизни здесь нет. Для провинциальной жизни город слишком велик, а для столичной, большого европейского размаха, слишком мал.

Ты похожа на бакфиш [Девушка-подросток (нем.)], наша милая юная столица. Ты не оформилась еще, не сложилась. Ты уже не настолько наивна, чтобы быть просто милой, и еще недостаточно развита, чтобы стать притягательной. То ты надеваешь длинное платье, то — коротенькую будничную юбчонку.

Вот почему писатели ни во что тебя не ставят, наш Будапешт. Есть у тебя единственное место, «Реми-киоск», где мог бы по всем правилам завязаться роман под сенью карликовых акаций и журчание фонтана, выбрасывающего букетики ландышей. На небольшой — всего в один хольд * — территории этого уголка взгляд отдыхает, созерцая княгинь, графинь и заурядных жен лавочников. Хольд земли, вырванный и перенесенный к нам из рая. Искатели приключений, рыцари удачи, государственные мужи живописными группками восседают здесь в соломенных креслах.

Суетятся официанты, звякают кофейные ложечки, мелкая галька весело хрустит под ногами гуляющих. Звонкий смех, шуршание шелка...

Я был бы глупцом, если бы не начал свой рассказ именно отсюда.

Два молодых человека сидят рядом. Они погружены в интимную беседу.

— Значит, берешься?

— Натурально.

— Завтра я тебя представлю.

— В котором часу?

— В двенадцать встретимся в парламенте. Ты будешь там?

— Голосование?

— Думаю, что да.

— Ну, а невеста твоя красива?

— Ничего.

— И богата?

— Примерно тысяч на сто.

— Черт побери!

— И, что главное, круглая сирота. Деньги получаю сразу.

— Здорово! Как ты ее заполучил?

— С помощью ее опекуна. Он-то и был моим провидением. Случайно это провидение оказалось моим адвокатом. Во время выборов он поручился за меня восемью тысячами форинтов *, а теперь стал бояться за них. С тех пор он не столько печется о своей подопечной, сколько о самом себе. Вот он и решил вручить мне Эстер.