Когда приказ о перебазировании дивизии был доведен до личного состава, весть о том, что нас посылают защищать город Ленина, вызвала у него необычайное воодушевление. [169] Ко мне пришел полковник Г. М. Головачев и сказал:

— Командир, предлагаю по окончании подготовки к перелету провести в частях и управлении дивизии митинг по этому случаю. Такое большое доверие командования к нам!

Я, конечно, это предложение одобрил. Митинги в частях прошли с большим подъемом, весь личный состав был мобилизован на лучшее выполнение сложной и почетной боевой задачи.

Утром 19 апреля разведчик с половины маршрута доложил, что погода хорошая. Аэродром посадки подтвердил, что принимает нас. Я дал команду на перелет и вылетел сам.

Истребители и транспортные самолеты с передовой командой специалистов управления и инженерно-технического состава прибыли на аэродром Плеханово без происшествий. Остальной личный состав, следовавший кружным путем по железной дороге, мог прибыть в лучшем случае через две-три недели.

Сразу после посадки по заранее отданному мной приказу самолеты следовало заправить. Но тут вдруг от командиров полков стали поступать доклады, что командир батальона аэродромного обслуживания майор Беленький отказывается давать горючее, ссылаясь на какой-то приказ командования 13-й воздушной армии.

Когда я вызвал майора для объяснений, он сказал, что все прибывающие самолеты заправляются только с разрешения командования воздушной армии, точнее, с личного разрешения генерала С. Д. Рыбальченко.

— Вам необходимо его запросить, — сказал Беленький и добавил: — Такой порядок на нашем фронте.

Держался он невозмутимо, как человек, уверенный в том, что на войне все за него продумано и решено раз и навсегда.

Спрашиваю:

— Кто будет отвечать, если начнется налет?

Он столь же невозмутимо отвечает:

— Это не мое дело. У меня есть строгие указания, и я их выполняю.

— Вы знали, что прилетает дивизия? Почему вы заблаговременно не получили разрешения у командования?

— Я жду указаний...

Передо мной стоял человек-автомат. Я с беспокойством поглядывал в небо. Погода — прекрасная. На аэродроме [170] — десятки истребителей. В любую минуту могут появиться вражеские бомбардировщики, а у наших машин пустые баки. Горючего им не хватит даже на отражение налета...

Мне вдруг вспомнился мценский аэродром осенью сорок первого года, беззащитный, забитый самолетами всех систем. Нехватка горючего, нехватка бензозаправщиков. Суета и растерянность. Уже почти два года с тех пор воюем. Многому научились. Но вот стоит передо мной человек, привыкший бездумно выполнять инструкции. Из-за него сейчас можно потерять дивизию. Он этого не хочет понимать.

— Ну, вот что, — сказал я, накаляясь до предела. — Если вы немедленно не начнете заправку, я вас... Отвечать буду потом. Исполняйте мой приказ и доложите, когда будет заправлен последний самолет. Бегом!

Тут только майор сообразил, что дело оборачивается нешуточным образом, и весьма ретиво отправился выполнять приказание. Я пошел проверять, как идет заправка, а когда все самолеты были заправлены, направился на КП 630-го истребительного авиаполка. Но дойти до КП не успел: навстречу мне выбежал офицер и доложил, что приближаются самолеты противника и что командир уже получил приказ поднять полк на отражение налета. Тут же — запуск двигателей, выруливание и взлет.

Я посмотрел на запад и на высоте около пяти тысяч метров увидел группу бомбардировщиков. Она шла в нашу сторону.

Командиры перелетевших полков были недалеко. Я подбежал к ним и приказал немедленно поднять все самолеты. До машин бежать надо было долго. К моей радости, у командиров оказались при себе ракетницы. Старый и надежный способ управления! Другого, к слову, в тот момент у нас и не было. Как только офицеры выпустили ракеты, летчики немедленно заняли места в своих кабинах и стали выруливать для взлета. Цель уже была видна хорошо. Командиры полков взлететь не успели и остались со мной на земле. Я пригласил их на КП 630-го.

Радиостанция, с которой мы держали связь во время посадки, по-прежнему была настроена на нашу частоту, поэтому полковые командиры начали наводить своих комэсков «по-зрячему» на противника. За первой группой немецких бомбардировщиков вскоре показалась вторая, за ней — третья. В каждой из них было по одной-две [171] девятки самолетов. Бомбардировщики шли к мосту через реку Волхов. Все наши эскадрильи были наведены на цель, и весь бой от начала и до конца мы наблюдали с земли. Главный результат его — мост остался цел, ни одна бомба в цель не попала. Наши истребители расстроили боевые порядки гитлеровцев и сорвали прицельное бомбометание.

Между тем мы сразу отметили одну особенность: несмотря на атаки наших летчиков, вражеские бомбардировщики упорно стремились достичь цели. Обычно — это было нам знакомо по предыдущим боям — после первой же удачной атаки строй бомбардировщиков рассыпался, гитлеровцы сбрасывали груз куда попало и начинали беспорядочно уходить. Сейчас же мы почувствовали, что борьба будет намного упорнее. Немецкие истребители сопровождения действовали активно и настырно, пытаясь связать наших летчиков боем и обеспечить бомбардировщикам возможность пробиться к цели. Всем нам было ясно, что предстоит тяжелая, изнурительная боевая работа. Но на душе у меня отлегло: наши авиаторы действовали решительно и умело. Я ведь еще толком не имел возможности как следует ознакомиться с ними, и для меня этот бой, проведенный силами трех полков, был весьма показательным.

После перелета я еще не успел доложить командующему 13-й воздушной армией о перебазировании и боевом составе. Теперь можно было к докладу о перебазировании добавить и сообщение о том, что мы уже успели отразить налет бомбардировщиков противника на один из главных объектов.

Выслушав меня, генерал С. Д. Рыбальченко поздравил с успешным началом боевых действий на Ленинградском фронте и сказал, что 630-й истребительный авиаполк его решением оперативно подчинен 240-й дивизии, приказ по этому вопросу есть у командира полка, в котором поставлена боевая задача и соединению.

Нам было приказано не допустить ударов бомбардировочной авиации противника по восточным коммуникациям — участку железной дороги Ленинград — Волхов, единственному мосту через реку Волхов, базам и портам на озере Ладога и Волховской ГЭС. Все последовавшие воздушные бои проходили в этих районах, главным образом близ Волховской ГЭС и железнодорожного моста. Эти два объекта, как я уже говорил, в первую очередь обеспечивали все необходимое для обороны, для жизни и боевой [172] деятельности города и фронта. Бои, тем более в период белых ночей, шли почти круглосуточно. Из-за нехватки машин нашим истребителям в отдельные дни приходилось выполнять по 4–5 вылетов, и редкий из них обходился без боя. Больше того: в одном вылете приходилось вступать в несколько схваток. Противник действовал на больших высотах (от четырех до шести тысяч метров), и почти вся борьба в воздухе проходила на глазах личного состава, находящегося на земле.

Поскольку 630-й истребительный авиаполк поступил в мое оперативное подчинение, 240-й дивизии предстояло воевать трехполковым составом. Однако причин для особо оптимистичного взгляда на предстоящие дела у меня не было: даже с приданным нам полком дивизия насчитывала примерно около шестидесяти боеспособных истребителей, в то время как у противника одних бомбардировщиков было более двухсот. И вся эта масса вражеских самолетов действовала в основном по тем объектам, которые нам предстояло защищать. При этом установилась на редкость хорошая погода — пришло время белых ночей, когда авиация, повторяю, практически действует круглосуточно.

При докладе командующему о перебазировании и первом бое доложил, что базирование трех полков на одном аэродроме имеет ряд неудобств: затруднено управление, сильно увеличивается время взлета и посадки, да и опасность больших потерь при бомбоштурмовых ударах вражеской авиации довольно велика. С. Д. Рыбальченко ответил, что все указания для меня имеются в штабе 630-го авиаполка.