5 августа 1938 года был получен приказ, в котором говорилось: 6 августа в 9.00 наземные войска переходят в наступление. За 10–15 минут до этого времени необходимо нанести по сопке Заозерной бомбовый удар. После 9.00 бомбометание запрещалось. Тот, кто не успеет отбомбиться по целям, должен сбросить бомбы в залив.

К концу дня у Н. И. Бочарова поднялась температура: его свалил приступ малярии. В те часы на наш аэродром прибыл командующий ВВС Приморской группы Дальневосточного фронта комдив П. В. Рычагов. Он уточнил задачу, поинтересовался тем, как готовы летчики в эскадрильях к выполнению боевого задания. Узнав о болезни Бочарова, старшим всей группы командующий назначил меня. Я доложил комдиву, что в нашей группе есть капитан, командир эскадрильи из ВВС Тихоокеанского флота. Рычагов спокойно выслушал и так же спокойно подтвердил свое решение: старшим он назначал меня.

П. В. Рычагов в нашей авиации в предвоенные годы был заметной фигурой. Судьба его небезынтересна и в [18] определенной мере показательна для тех лет. Невысокий, крепкий, с цепким, оценивающим взглядом, он был человеком дела, действия. Это качество в людях мне всегда импонировало. По возрасту он был, вероятно, моим ровесником, и одно это в моих глазах резко отличало его от тех авиационных командиров с высокими воинскими званиями, которых я видел в годы учебы. Те были летчиками старшего поколения, от которых Рычагова отличало еще и другое. В 1938 году он имел уже по тем временам немалый практический боевой опыт и как летчик-истребитель, и как командир крупной авиационной группы. В Испании он сбивал самолеты противника сам. В Китае наши истребители под его командованием одержали немало побед над японской авиацией.

В те годы мир уже заметно стало лихорадить. Ощущалось приближение второй мировой войны. Летчиков, имевших к началу войны такой боевой опыт, какой был у Павла Рычагова, насчитывалось не так уж и много. Этим во многом объясняется его быстрое продвижение по командным должностям. Я уже говорил, что с назначением П. В. Рычагова к нам командующим ВВС боевая подготовка в летных частях коренным образом улучшилась. В те годы, пожалуй, это было самым важным. Общий уровень выучки предвоенного поколения авиаторов был достаточно высоким. В последний предвоенный год Павел Рычагов занимал должность начальника Главного управления ВВС — заместителя Наркома обороны. И на этом посту он оставался энергичным и инициативным руководителем. Необходимо при этом заметить, что по свидетельству многих, кто знал П. В. Рычагова тогда лично, он и на своем высоком посту в той непростой обстановке, которая сложилась к началу войны, вел себя как человек принципиальный и не стеснялся ставить сложные и острые вопросы на самом высоком уровне. В своих мемуарах «Воспоминания и размышления» Маршал Советского Союза Г. К. Жуков, говоря о последнем предвоенном периоде, упоминает П. В. Рычагова как дельного и знающего военачальника, а Георгий Константинович, как известно, был не особенно щедр на похвалы.

Судьба Павла Рычагова завершилась трагически. По несправедливому и необоснованному обвинению был отстранен от занимаемой должности и предан суду. Впоследствии он был полностью реабилитирован, но наша авиация в самый трудный час потеряла прекрасного боевого летчика и опытного командира. [19]

В августе 1938 года никто из нас не мог, конечно, увидеть близкое будущее столь определенно. Нами всецело владело настоящее — тревожное и неспокойное сегодня, которое заключалось в том, что японские войска начали боевые действия у дальневосточных границ. И нам предстояло дать милитаристам достойный отпор. К этому мы были готовы.

* * *

6 августа с утра был густой туман. Примерно за час До взлета он несколько приподнялся, однако высота его нижней кромки не превышала 50–60 метров. Я волновался. Условия для взлета и посадки на аэродроме были и без того непростые. А как подготовлены летчики других эскадрилий, я не знал...

Выслал на разведку опытный экипаж. Полет осложнялся тем, что узкая долина полностью исключала разворот обратно. Кроме того, на удалении 6–8 километров долина резко, почти под углом 90 градусов, поворачивала влево и выходила в залив южнее Владивостока. Поэтому разведчику предстоит пройти долиной (если она не закрыта туманом полностью!), развернуться над заливом и прийти обратно. Я говорю «долина», но точнее было бы говорить «ущелье». Если окажется, что оно забито туманом, то нам с нашего аэродрома такой массой самолетов просто не взлететь.

Летчик, посланный на разведку, благополучно вернулся. У меня гора с плеч: по всему ущелью, как он доложил, высота нижней кромки тумана 60–70 метров, при входе в залив облачность рваная и приподнимается до 400–600 метров, плотность — 5–7 баллов. Верхняя граница ее на высоте 2500–3000 метров. Условия, конечно, сложные, но лететь можно.

Собрав командиров, я уточнил: взлет звеньями в плотном строю, сбор всей группы — за облаками, на высоте 3500 метров по маршруту. Остальное было проработано накануне.

Взлетаю первым. Самолет — с бомбовой нагрузкой. Он потяжелел, и управлять машиной нелегко. Летчики идут плотным строем за мной.

Над заливом через появившиеся «окна» проходим облачность и на высоте 3500 метров берем курс к сопке Заозерной. Там наибольшая концентрация войск противника, эту сопку нам и надо бомбить. Я уменьшил скорость, [20] чтобы вся группа могла собраться в боевой порядок. Но какая облачность у цели, найдем ли сопку?

Слежу за временем. Его в обрез, лишних минут нет. Перед целью все должны перестроиться в колонну звеньев. Бомбометание следовало производить звеньями с пикирования. Моя эскадрилья после выполнения задания должна была набрать высоту и прикрыть при случае все остальные самолеты группы от атак японских истребителей.

Погода улучшилась, но бомбить нам все же не пришлось, поскольку наша группа подошла к цели только к 9.00. Японские зенитчики успели открыть огонь, и несколько наших самолетов получили повреждения. Но сбитых не было. Мы развернулись, вышли в указанный район и, сбросив бомбы, пошли на свой аэродром. К моменту возвращения туман в лощине рассеялся, поэтому при посадке никаких затруднений не было.

Силу нашей авиации в тот день японцы все же почувствовали: во второй половине дня 180 советских бомбардировщиков нанесли по противнику два массированных удара, которые во многом облегчили выполнение задачи нашим стрелковым соединениям.

За период боев в этом районе большинство летчиков нашей истребительной группы совершили по 15–20 боевых вылетов. Мы с ведомым лейтенантом В. Гольцевым сделали 32 вылета, из них несколько на воздушную разведку.

У нашего командования были данные о выдвижении трех танковых дивизий противника. Мы с напарником должны были уточнить эти данные. Первоначальные сведения не подтвердились. Мы лишь обнаружили на марше отдельные танковые колонны силой до батальона, и только одна, покрупнее, была силой до полка. Кроме этого, нам было приказано проследить за ближайшими аэродромами противника.

Одним из них был аэродром Тумынзы. Большое поле было разделено оврагом, и каждая часть этой площади представляла собой отдельное летное поле. На границе каждого из них стояло по пять-шесть ангаров, замаскированных под жилые дома: были сделаны окна, двери, даже печные трубы. Неподалеку от аэродрома — крупный населенный пункт Тумынзы. Жилища — в основном мазанки из глины — напоминали какое-то жалкое первобытное поселение. Посреди этих мазанок высился прекрасный двухэтажный особняк с большими верандами, [21] красиво украшенный и обнесенный высоким каменным забором. Его, видимо, занимал какой-то японский бонза.

При каждом вылете на разведку нас предупреждали: без крайней надобности огня не открывать, воздушных боев по возможности избегать.

После первого вылета на разведку этого аэродрома у нас сложилось полное впечатление, что он мертв. Даже с бреющего полета не было заметно ничего живого.

При повторном заходе я решил обстрелять ангары. Если ангар удастся поджечь, то противник, который, возможно, прячется в нем, обнаружит себя.