Глава 2

Это был долгий день. С истощенным икаранцем оказалось легко справиться, но потом ей пришлось вернуться в Чикаго. Несмотря на то, что Энджел создана с обилием магических способностей, она была истощена после ряда событий, подобных тем, которые произошли за последние нескольких часов. Это утомительно — пытаться спасти мир от него самого.

Первое, что она сделала, войдя вечером в свою квартиру на усталых ногах, — это закрыла за собой дверь, заперла ее на засов, а затем взяла с тумбочки пульт дистанционного управления, чтобы включить телевизор. Огромный плоский экран в гостиной ожил, наполнив пространство ее квартиры шумом и светом и безжалостно отодвинув безмолвные тени с дороги.

Это было нестройно, хаотично и отвлекало. Но это именно то, что ей нужно. Она еще никогда не была так близко к тому, кого любила.

Теперь он был здесь, как она и предполагала. Недавно он заключил несколько очень крупных контрактов с очень важными и влиятельными людьми. В результате он сделал первые шаги на пути к тому, чтобы стать самым могущественным медиамагнатом в мире.

Энджел пересекла комнату, ее глаза были прикованы к экрану, где несколько журналистов и репортеров толпились вокруг лимузина и мужчины, выходящего из него. Она бросила пульт на соседний диван и замерла в центре гостиной, затаив дыхание, когда мужчина на экране выпрямился во весь свой внушительный рост и оглядел лица окружающих его людей суровыми серыми глазами.

Он был одет так, как она всегда видела его в последнее время: в накрахмаленный темно-серый костюм, идеально сшитый на заказ. Его высокая, сильная фигура возвышалась над окружающими, пепельно-светлые волосы резко контрастировали с темной тканью одежды. Он был красив почти до боли. Он всегда был таким.

Но сейчас, облаченный в фирменную одежду, которую давало ему богатство, и освещенный светом уличных фонарей на тротуаре, он — живая и дышащая харизма. Энджел было трудно смотреть на него. Ее грудь сдавило, во рту пересохло, горло сжалось.

Крепкая челюсть, римский нос, легкая небритость на подбородке. Свет в его глазах скользнул по толпе, и Энджел поняла, что он впитывает все происходящее. Никогда не существовало более пристального взгляда.

К его красивому лицу приставили микрофоны — но не слишком близко. Ему задавали вопрос за вопросом, но не слишком требовательно. Мир хотел знать — они хотели высосать из него каждую крохотную частичку информации о Сэмюэле Ламбенте — этом человеке, этом славном, великолепном, больше, чем жизнь, человеке.

— Сэм, — прошептала Энджел, даже не осознавая, что произнесла это вслух. Как будто услышав ее — на другом конце города, перед телевизионщиками — Сэмюэл Ламбент замер, его взгляд упал на камеру, которая теперь показывала картинку перед ней. На мгновение ей показалось, что он смотрит прямо на нее.

Сквозь нее.

Она затаила дыхание. Это бессмысленно и нелепо, но это был просто порыв. Прошло мгновение. Другое. А потом Ламбент снова отвел взгляд, его внимание, очевидно, привлек один из множества вопросов, которыми его осыпала публика.

Энджел выдохнула, задержав дыхание, и провела рукой по лицу. Ее лихорадило. В эти дни его было слишком легко увидеть. Слишком легко было мучить себя. Достаточно того, что она решила жить здесь, в этом городе, всего в нескольких милях от того места, где он жил. Если она не будет осторожна, то однажды зайдет слишком далеко и выдаст себя.

Это было бы нехорошо. Что бы ни случилось, что бы она ни сделала, важно, чтобы она не позволила Сэму узнать о ней то, что она знала о нем. Она может смотреть и фантазировать, но никогда не должна оступиться и выдать себя. Если она когда-нибудь это сделает… все будет кончено.

Начнется Завершение.

Энджел опустила руку в болезненном разочаровании и в последний раз взглянула на экран, прежде чем нырнуть за пультом и насильно выключить телевизор. Экран погас, в комнате воцарилась тишина. Она оставалась там, где была, лежала на диване, ее взгляд невидяще уставился в потолок.

Она не видела крапинки краски, которые усеивали панели над ней. Перед ее глазами стояла лишь пара затуманенных бурей глаз, пронзающих расстояние и крепко удерживающих ее в своей власти. В их буйной глубине вспыхнула молния — предзнаменование опасности. Предупреждение.

Никогда еще за всю свою долгую жизнь ей так не хотелось отбросить осторожность.

Со стоном беспомощности Энджел закрыла глаза и провела рукой по напряженному животу. Она чувствовала пустоту внутри, незаполненность. Так будет еще долго.

Сон придет не скоро.

Энджел тяжело вздохнула и села. Долгий горячий душ и чашка какао помогут. Земля могла быть очень неудобным местом для существования, и смертные, вынужденные жить на ней, на горьком опыте узнали, что помогает облегчить их страдания, а что нет. Горячее какао и еще более горячий душ были дороже золота для усталого тела и взвинченного ума.

Энджел нужна подзарядка. У нее было чувство, что когда сон наконец придет, ее будут преследовать сны о мужчине по имени Сэм… и о восхитительных, опасных вещах, которые он сделает с ней, если когда-нибудь найдет.

Спустя двадцать лет…

Он не видел ее лица. И никогда не сможет.

Эти сны, которые приходили к нему теперь, после тысяч лет тьмы и безмолвия, были одновременно и проклятием, и неизмеримым удовольствием его ночного существования. Кем бы она ни была… она преследовала его. Ощущение ее тела насмехалось, дразнило и утоляло его голод плотью, такой гибкой, такой совершенной, что это бросало вызов реальности. Ее волосы были такими мягкими, когда касались его груди, словно перья. Она была теплой, настоящей и нежной. Она была силой, страстью и подчинением в одном лице.

Ее запах напомнил ему о свежевыпавшем дожде, чистом и многообещающем. Ее вздохи такие тихие, а стоны еще тише. Прикосновение, вздох, стук сердца — и Сэм оказался в раю. И аду.

В то утро он проснулся, как всегда в последнее время, — простыни промокли, дыхание перехватило, руки вцепились во что-то, чего уже не было. Опять она выскользнула из его пальцев.

Ушла. Подобно ветру. И он хотел наброситься на нее в гневе, в отчаянии и снова погрузиться в сон. Он хотел впасть в кому. Хотя бы ради малейшей надежды снова заполучить ее в свою постель.

Кем бы она ни была.

Раздался стук в массивные двойные двери, и Самаэль провел рукой по лицу. Он ощущал себя горячим, как будто у него была лихорадка, которая невозможна. Он закрыл глаза и уловил слабый намек на дождь. Его глаза снова распахнулись, и вдалеке прогремел гром. В отчаянии Сэм откинул одеяло и встал с кровати. Когда он выпрямился в полный рост, одежда материализовалась на его теле, одевая его в угольно-серый костюм от Армани вплоть до кончиков блестящих черных ботинок.

Стук повторился, на этот раз более отчетливо.

— Войдите, — ответил он, прекрасно зная, кто стоит за дверью. Только двое из его многочисленных служащих осмелились бы вторгнуться в уединение Сэма таким образом и только по делам большой важности: Лилит или Джейсон. Лилит просто вошла бы в покои Самаэля после первого же стука. Оставался только Джейсон. Что бы ни хотел сказать ему Джейсон, это было явно что-то существенное.

Словно в подтверждение его правоты, двери в покои Сэма распахнулись, и вошел высокий темноволосый мужчина, одетый в синий костюм, который соответствовал кобальтовой искре в его глазах. — Милорд, простите, что беспокою вас. Тем не менее я думаю, что вы захотите это увидеть. — В руках у него была папка, которую он протянул Сэму.

Самаэль не потрудился ответить. Он просто встретил Джейсона в центре огромной, богато обставленной комнаты и взял у него папку. Он открыл ее и посмотрел на фотографию очень красивой женщины.

У нее были длинные густые волосы цвета воронова крыла, светлая кожа и пронзительные голубые глаза. Инстинктивно он хотел спросить, кто она такая. Но он получил ответ почти сразу, и ему даже не пришлось озвучивать свой вопрос. Одной ее красоты почти достаточно, чтобы выдать ее, но в ней было нечто большее. Это было в глубине ее взгляда, в почти печальной улыбке и в том, как бледнел мир вокруг ее образа. Оно было здесь, ясно как день.

— Архесса, — прошептал он, нежно касаясь тонкими пальцами картинки, которую держал в руке.

— Да, милорд. Первая. Ее зовут Элеонора Грейнджер.