«В прошлом году? Коньяк пили?»
«Армянский. Пьешь — и все становится ясно».
Но говорил он сумбурно. Говорил о самолете. Сбитом самолете!..
— Вы надеетесь, что это тот самый самолет?
— Какой самолет?.. — удивился Олег не очень убедительно.
Мазин не собирался выдавать себя за Вольфа Мессинга.
— О котором шла речь в ресторане. Я сидел за соседним столиком.
— Ну и совпадение! Вы все слышали?
— Бывает и похлестче, — ушел от вопроса Мазин, потому что запомнил из разговора немногое. — Кажется, вы затеяли поиск вроде Сани Григорьева из «Двух капитанов»?
Он повторял тогда: «Понимаете, я уверен, уверен!» А грузин поддерживал: «Правильно, дорогой, правильно». Больше Мазин ничего не помнил. Да и стоило ли вспоминать? Зачем ему этот самолет в горах?
— Пойду умоюсь, — сказал Олег, не распространяясь о Сане Григорьеве. Он повернулся и заметил нож, лежавший на краю стола. Рукоятка выглядывала из-под платка.
— Откуда здесь мой нож?
— Ваш?
— А то чей же? Мне подарил его парень из венгерской делегации.
— Этим ножом пытались убить Калугина.
— Почему ножом? Говорили же про ружье. Про несчастный случай.
— Из ружья Калугин был застрелен. А ножом его пытались убить вторично. Тот, кто думал, что Михаил Михайлович не умер. Вам придется объяснить, как попал нож в руки убийцы.
— Что за компот! Калугина убили? И меня запутываете? Я вам ничего не обязан объяснять. Вы здесь такой же посторонний, как и я.
— Не горячитесь, Олег! — прервал Мазин. — Я полагаю, в ваших собственных интересах объяснить, кто мог воспользоваться ножом?
Олег кусал губы.
— Вы не разыгрываете меня? Неужели убит? Нож я никому не давал.
— Ножом открывал бутылки Валерий, — напомнил Мазин.
— Это ерунда. Открыл и отдал.
— Хорошо помните?
— Разумеется. Я положил нож в карман.
— А дальше?
— Не помню. Увидел его у вас на столе.
— Постарайтесь вспомнить до приезда милиции.
— Компот, — повторил Олег.
Мазин встал со скамеечки и задул свечу. Комнату наполнил неохотный свет дождливого утра.
— Пойду погляжу погоду, — сказал он Борису.
2. Туман
Мазин отворил дверь и удивился неожиданной картине. Гор не было. То есть они никуда не делись, конечно, но тучи, плотно укутавшие ущелье, оставляли для просмотра не больше двух сотен метров, и в этом ограниченном непроницаемым туманом пространстве часть Дагезана, видимая с порога калугинского дома, казалась не заоблачным экзотическим поселком, а простенькой подмосковной деревушкой с соснами на косогоре, серыми избами и меланхоличным мычаньем проснувшегося теленка. Игорь Николаевич уловил в сыром воздухе сладковатый запах парного молока.
Телячий голос доносился справа, а впереди тропка вела к домику Демьяныча, старому, покосившемуся, купленному пасечником у давно покинувших поселок хозяев. Мазин пошел по тропинке, наступая на прошлогоднее сено, разбросанное в особенно вытоптанных местах. Мокрая трава чавкала под ногами. Клочья тумана плавали так низко, что хотелось раздвигать их руками, как занавески.
Демьяныч стоял у забора в соломенной не по погоде шляпе. Спросил заинтересованно, но без излишнего любопытства:
— Как ночь прошла, Игорь Николаевич?
— Скажу, все скажу, — пообещал Мазин, понимая, что старику не терпится узнать, что же произошло на даче. — Устал я…
— Зайдите, Игорь Николаевич. Живу я, правда, запущенно. Так сказать, жилище человека одинокого.
В тесноватой избе пасечника в самом деле не чувствовалось заботы об уюте. Даже большая печь не была побелена и выделялась густыми коричневыми пятнами глины, как загрунтованная малолитражка, покалеченная в дорожной катастрофе.
— Ежели пожелаете, угощу чайком с такой травкой отменной, что усталость как рукой снимет.
— Не откажусь. — Мазин присел к столу, покрытому голубенькой, в цветочках клеенкой.
— Сию секунду.
Демьяныч отворил дверцу настенного шкафчика, на которой была приклеена вырезанная из журнала фотография улыбающегося космонавта Поповича, достал две пачки с чаем, ловко смешал в заварном чайнике и поставил на раскаленную плиту.
— Настояться требуется, — пояснил он. — Раздевайтесь пока. У меня не замерзнете. Сам стынуть не люблю.
Теплая крестьянская изба и основательный старик, такой далекий от невероятной реальности щегольской дачи с гаражом и мансардой, где лежит труп человека, прожившего жизнь в столичной суете, действовали успокаивающе. Не хотелось уходить, разыскивать подо зрительного невропата Валерия, выуживать по крохам детали истины, восстанавливая мрачные обстоятельства человеческой смерти. Хотелось спокойно прихлебывать вкусный чай и толковать о повадках пчел.
Однако Демьяныча интересовало другое.
— Борис Михалыч — человек проницательный и ловушку расставил умело.
— Нас перехитрили. Кто-то пробрался в мастерскую, когда мы звонили с почты, ударил Калугина ножом и скрылся.
— Скрылся? Удивительно, как и многое в жизни…
Простой этот и даже риторический вопрос поставил Мазина в тупик. При всем желании он не мог ответить на него утвердительно, потому что здравый смысл, логика доказывали, что скрыться невозможно и преступник по-прежнему здесь, рядом. Между тем никто из тех, кого видел до сих пор Мазин, не казался ему убийцей.
— Вы, Демьяныч, философ, оказывается.
— Стараюсь смысл понять…
— Жизни? Трудное дело. Или постигли?
— Много беспощадного вижу.
— Опечалены?
— Не скажу. В этом мудрость.
— В жестокости?
— Нет, в беспощадности. Это разное. Волка убить мудро. А зачем? Чтобы овцу не тронул. Так природа распорядилась. Овцу нам. А мы многое сделать можем. Даже на Луну слетать. Поэтому овцу нам, а не глупому волку.
— Волк не заслужил, выходит?
Ставший было серьезным и даже утративший от этого что-то свое, добродушное, пасечник снова заулыбался.
— Не заслужил, Игорь Николаевич, не заслужил. Сер больно.
Он налил ароматный чай в граненый стакан и поставил на стол блюдечко с медом.
— Вам, наверно, немало пришлось повидать в жизни?
— Что положено, повидал.
— Вы верующий, Демьяныч?
— В бога не верю. Верю в диалектический закон, он нашу участь определяет.
— И участь Калугина?
— И его тоже, — ответил пасечник твердо. — Значит, суждено ему было.
— Закон законом, а на курок-то пальцем нажали.
— Ну, если по-житейски, то человек убил, конечно. Как полагаете, найдет его Борис Михайлович?
— Ему есть над чем подумать. Убийца оставил нож.
— Нож бросил? Спугнули, значит? Улику потерял.
— Или решил бросить тень. Хозяин-то ножа известен.
— Кто ж именно?
— Олег.
— Олег? — Лицо пасечника вытянулось.
— Удивлены?
— Уж больно не похож.
— Не похож. Скорее, ножом кто-то воспользовался. Брал его Валерий, но вернул. Мог и другой взять.
— Скажите какая история! — Демьяныч покачал головой. — Любопытно, почему смерти его домогались? Не месть ли?
— Мне трудно судить.
— Мудреное дело, мудреное. В Москве небось некролог дадут…
Пасечник поднял свое блюдце и пил, держа его в растопыренных пальцах. Вдруг он наклонился через стол.
— А что вы насчет ревности думаете?
— Вам что-нибудь известно, Демьяныч?
— Неопределенно, Игорь Николаевич. Борис Михалычу я бы говорить не стал, потому законник он, в строгих фактах нуждается. Ну, а вы человек вольный, доктор, если не запамятовал… — поглядел пасечник будто с сомнением, и Мазину, в который уже раз испытывая неприятнейшее чувство, пришлось подтвердить, что он доктор.
— Вот, вот… Живые люди мы с вами, сидим, размышляем между собой, и разговор у нас частный, для души, а не для закона. Люблю я, грешный человек, полюбопытствовать, как другие люди на земле существуют. Не все живут одинаково, Игорь Николаевич. Даже у нас, не говоря уж про буржуазный мир. Судьба-то, фортуна свое дело знает, не всем сестрицам одинаковые серьги достаются. Кому и ожерелье перепадет, а другому колечка обручального, глядишь, не хватило. Вот Михаил Михалыч, покойник… Широко судьба вела его, веточки над головой раздвигала, чтоб не поцарапался. Но достоин, ничего не скажешь. Народный талант.