Итак, гром есть слово божие, которым Перун пробуждает природу от зимней смерти = творит новый весенний мир, а ветр – дух, исходящий из его открытых уст. Старинные грамотники, сравнивая человека с космосом, находили между ними полное соответствие: «В горней части его (читаем в одном рукописном сборнике), яко на небеси светила солнце и луна, гром, ветр, сице и в человеке во главе очи, и глас, и дыхание, и мгновение ока – яко молния». Из этих мифических основ образовались предания, занесенные в старые рукописи, что дыхание (=душа) человека создано от ветра, а теплота или плоть (= пламя страсти) от огня (= плодотворящей молнии). Уподобление грома слову человеческому повело к тому любопытному осложнению мифов, по которому все баснословные звери и птицы, в каких только олицетворялись громовые тучи, получили характер вещих, т. е. одаренных способностью говорить и мыслить.

Сверх того раскаты грома возбуждали в уме человека множество других самых разнообразных сравнений. Все, что только издавало сильный, оглушающий звук, служило в данном случае богатым источником для метафоры и мифических представлений. Мы уже заметили, что стук оружия в битве, звонкий удар молота по наковальне и хлопанье бича принимались за метафорические обозначения грома; в следующих главах, при разборе зооморфических олицетворений грозовых туч, увидим, что гром уподоблялся грохоту быстроедущей колесницы, топоту и ржанию коней, мычанию коров и т. д., а теперь укажем на некоторые другие не менее важные в области народной поэзии и древних верований сближения.

Одинаковое впечатление, производимое на слух раскатами грома, стуком кузнечных молотов, мельничной толчеи и молотильных цепов, и мысль о наносимых ударах, соединяемая со всеми этими различными представлениями, сблизили их между собою и породили целый ряд баснословных сказаний. Так, русские поселяне видят небесный молотильный цеп в созвездии Плеяд или Ориона, как свидетельствует придаваемое им областное название Кичига, означающее цеп и валек.

В Архангельской губернии совершается следующий обряд гадания о будущем урожае: на Новый год собираются крестьяне на гумно, принося с собою нож и парус; все садятся посредине гумна, ограждают себя круговою линией, начертанною ножом, и накрываются парусом; нож тут же втыкается в землю. Если послышится им шум бросаемых снопов и стук молотящих цепов, то наступающий год будет изобильный, и, наоборот, тишина предвещает неурожай. Молотят в это время нечистые духи, и если кто из гадающих не досидел в круговой черте до окончания демонской работы – такого смельчака они непременно заколют ножом.

В глубочайшей древности зерна не мололись, а толклись, для чего служили простой выдолбленный камень – толчея (ступа) и толкач или пест. Жернова и мельница обозначаются в народных загадках теми же самыми метафорами, какими живописуются и грозовые тучи; сближая эти различные понятия, народ выражается о «громе»: «Стукотыть, гуркотыть, як сто коней бижить». У нас в областных говорах: бус – мелкий дождь и мучная пыль, бусить – идти дождю со снегом, моросить и пылить мукою; мелкий град называется крупою, а мельница для обработки гречихи, проса и ячменя – крупорушкою. У белорусов сохранилось знаменательное поверье, что горные духи (гора = туча), подчиненные Перуну и вызывающие своим полетом ветры и бурю, возят на себе громовой жернов, на котором восседает сам Перун с огненным луком в руках. Баба-яга и ведьмы летают на свои сборища по воздуху в железной ступе, погоняя пестом (толкачом, клюкою) и заметая след помелом. Белорусы говорят, что яга погоняет огненною метлою воздушные силы, которые приводят в движение ее ступу; когда она едет – земля стонет, ветры свищут, звери воют, нечистые духи ревут; самой ступе они дают название огненной. Баба-яга и ведьмы, как облачные жены, свободно распоряжаются естественными силами природы; их быстрые полеты, обладание волшебными конями и заметание следа помелом указывают на вихри и метели; ступа и пест тождественны с тем мифическим жерновом, на котором разъезжал бог-громовник, и с его палицей. Сту па – это грозовое облако, а пест или толкач, ударом которого Баба-яга точно так же побивает недругов, как Перун своею дубинкою, – известная нам метафора молнии.

Именно в представлении тучи жерновом кроется основа предания о чертовой мельнице, доселе живущего между нашими поселянами. Известно, что суеверие ставит всех мельников в близкую связь с водяным (=дождящий Перун) и нечистою силою; в малорусских рассказах черти представляются в виде мирошников: нередко садятся они на столбах разрушенной мельницы или плотины, зазывают мужиков с зерновым хлебом, мелют скоро и бесплатно, но мешают с мукою песок. В народных сказках в числе трудных подвигов, возлагаемых на богатыря – победителя многоглавых змеев (=древнего громовника), упоминается также о посещении им чертовой мельницы, запертой двенадцатью железными дверями: в зимнюю пору демоническая сила овладевает громовою мельницей и налагает на нее свои замки, которые отпираются только с приходом богатыря, как отворяются облачные скалы от удара Перуновой палицы. В одной сказке о баснословной мельнице говорится, что она сама мелет, сама веет и на сто верст пыль мечет.

Рядом с поэтическими картинами, изображавшими вой ну небесной грозою, гром, как глагол божий, назывался метафорически звоном, ибо громкие звуки голоса и колокола, у которого есть свой язык, обозначались на древнем языке родственными, тождественными выражениями. Из сближения колокольного звона с словом человеческим возникли следующие интересные поверья: когда льют колокол, то нарочно распускают молву (какую-нибудь весть), чтобы колокол был звучен и слышался везде как мирская молва; когда кто онемеет («отымется язык»), то «добывают языка на колокольне»: обряд состоит в том, что обливают колокольный язык водою и, собравши ее в сосуд, поят больного. На том же сближении звона и речи основана и общая славянским, германским и романским племенам примета, что если звенит в ухе – это знак, что где-нибудь говорят об нас, осуждают или хвалят наши действия. Слова «трезвонить» и «колоколить» употребляются в разговорной речи в смысле: без умолку болтать, разносить вести. В народных загадках звон колокола обозначается теми же метафорами, как и громовые удары: «Стоит бык на горах (на верху церкви) о семи головах (семь колоколов?), в ребра стучат, бока говорят»; «Рыкнул вол на семь сел»; «Ржет жеребец на перегородье, слышно его голос в Новгороде»; «Заржал жеребец на сионской горе»; о звоне к заутрене: «Сидит петух на воротах, голос до неба, а хвост (веревка от колокола) до земли». Загадки, уподобляющие колокольный звон реву быка и ржанью коня, почти слово в слово прилагаются и к грому (сличи ниже).

Петух, как видно из приведенных лингвистических данных, самым именем своим обязан звучному голосу; как птица, предвозвещающая восход солнца, он играет весьма значительную роль в древних верованиях; крик его как бы прогоняет мрак ночи и потому сравнивается с звоном к заутрене, раздающимся на рассвете.

Во время затмений солнца и луны для отогнания демонов, пожирающих эти светила, на праздник Коляды – для отстранения тех же враждебных духов от новорожденного солнца, а равно весною, при обрядовом изгнании Мораны (смерти = зимы), крестьяне с криком и гамом бегают по селам, ударяя в бубны, тазы, сковороды и чугунные доски, брянча колокольчиками и бубенчиками, хлопая бичами и стреляя из ружей. То же хлопанье бичами, те же бешеные крики и тот же звон в тазы и сковороды сопровождают и обряд «опахивания», когда изгоняется из села моровая язва = всепожирающая смерть. Скоморохи, окрутники и кудесники, на которых издревле лежала обязанность участвовать в этих суеверных обрядах и заправлять ими, нацепляли на свои одежды звонки и бубенчики; с течением времени, когда они утратили свое прежнее значение и обратились в народных увеселителей, фигляров, звонки и бубенчики сделались необходимою принадлежностью шутовского (дурацкого) наряда. Нечистые духи и ведьмы боятся колоколов и, заслыша их звон, улетают как можно дальше; если звон застигнет их вблизи, то охватывает своими звуками, как волнами, и вертит в страшном вихре, словно легкую ладью, попавшую в стремительный водоворот.