Наверное, вся жизнь Фанетея, начиная с самых юных дней, всколыхнулась перед его мысленным взором. За доли секунд ему, вероятно, представилась поляна, дороги, которыми ходили они с Омеаной, веселые детские игры, молодежные турниры, где он пытался завоевать расположение девушки. Он безумно любил ее грустной и безнадежной любовью, и он действительно умер как христосец, спасая свою любовь и жизни своих братьев и сестер.

Взрывной волной всех отбросило в сторону, и многие потеряли сознание…

– Король и королева, все мы чудом остались живы, – продолжал Гуатр. – Я поднялся, но не смог и шага шагнуть, я просто оторопел от ужаса, в ушах у меня стоял звон, словно прямо в голове звонили колокола. Фанетея разорвало на части. Не буду описывать, какая картина предстала нашим глазам. Я закричал, взывая о помощи, но голоса своего не слышал. Наверное, внизу нас посчитали мертвыми, потому что после взрыва некоторое время никто не осмелился появиться в зале. Когда же прибежали солдаты, то они остановились в дверях, а глаза их выражали боль и страх.

Омеану и Тавына мы перенесли в другую комнату. Целитель после потрясения пришел в себя и оказал им необходимую помощь. Люди очистили зал и проветрили его. Надо сказать, что полковник, который отделался ушибами, приказал солдатам нам помогать.

Собрав то, что осталось от Фанетея, мы долго думали, что делать с ним. Стоит ли его хоронить, как христосца? Одни считают, что Фанетею нет места в этой земле, другие согласны с Тавыном, который полагает, что его надо похоронить по нашим обычаям. Три дня уже прошло после случившегося, а душа Фанетея не может найти себе покоя. Он умер, расплачиваясь за свои грехи, но, все-таки. своей смертью он спас не только Омеану, но и нас всех, и умер достойно.

Так закончил свой долгий и тяжелый рассказ Гуатр и, оглядев потрясенных слушателей, сказал королю:

– Им нужно отдохнуть, Тавын, и обдумать услышанное. Пусть люди сами решат, как отнестись к погребению Фанетея. У них головы, наверное, разболелись от моего рассказа, а души кровью обливаются.

Король согласно склонил голову. Он заметно устал – ранение давало себя знать. Тавын сказал, никак не комментируя рассказ Гуатра:

– Иди, сынок, идите и вы все, пора нам отдохнуть и подумать о судьбе наших близких, друзей, о поступках наших врагов. Мы приняли решение похоронить Фанетея на восходе солнца, в начале нового дня, новой жизни по нашему обычаю. Сынок, хочу тебя предостеречь: если ты сейчас не сможешь простить его, успокоить злобу в душе, она тебе не даст покоя никогда. Нам всем было тяжело, многие потеряли мать, отца, сестру или брата. Подумай об этом, сынок.

Камрин, потрясенный услышанным, молча ушел, за ним разошлись и остальные.

58

Афра не могла найти себе дома места, несмотря на утешения матери.

– Нет, – наконец решительно сказала она, – я не могу спокойно сидеть, сложа руки, зная, что Камрину сейчас очень больно. Я знаю, где его найти! – И, не задумываясь, направилась прямо в конюшню.

На дворе шел дождь, словно небо плакало, разделяя общее горе. Зайдя в конюшню, Афра увидела Камрина – он сидел у изгороди Сураджа, низко опустив голову. Девушка подошла к любимому и постаралась утешить его:

– Камрин, я искала тебя везде, за тобой пришла. Пойдем, ты можешь простудиться.

С неимоверным усилием он поднял голову, посмотрел ей в глаза и улыбнулся:

– Когда ты перестанешь оберегать меня, как маленького ребенка? Посмотри на себя, сама вся как мокрый цыпленок. Тебе больно видеть меня оскорбленным, абсолютно раздавленным? Я и сам страдаю оттого, что меня не было рядом, когда потребовалось защитить мать, отца и остальных. Я никому не позволил бы унизить мать. Сегодня за душу Фанетея молятся, завтра на рассвете похороны. Видишь, даже небо сердится на него. Мать его простила, благословила душу, но не знаю, смогу ли я поступить так же. Сколько невинных христосцев пролили из-за него кровь? Если ты пришла говорить мне, что нужно все забыть, лучше уходи прочь, Афра, пока я тебя не обидел, все горе не излил.

– Что ты, Камрин, позволь остаться с тобой! Ты прекрасно знаешь, что я здесь ради тебя. Я ведь знаю, как тебе плохо… – девушка подошла ближе и крепко обняла его.

Камрин хорошо сознавал, насколько он для нее дорог, и что Афра страдает вместе с ним. Не в силах больше сдерживаться, он смягчил тон.

– Ты всегда умела успокоить, – мягко сказал он. – Прости, если я нагрубил тебе. Смерть Сураджа просто потрясла меня… Невинное животное, мне так его не хватает, мы выросли вместе, он мне был другом. Я мог поговорить с ним по душам, он меня понимал, как человек. О чем не мог матушке сказать, спокойно делился с ним. Хорошо, что мать начинает выздоравливать, а то я совсем сошел бы с ума. Я очень люблю своих родителей. Как назло, и от Ангелы нет известий. А тут еще весь этот кошмар. Ты меня немного успокоила, но забыть случившееся я не в силах, оно навечно врезалось мне в память…

Всю ночь Камрин не мог сомкнуть глаз, беспокоясь за здоровье матери. Заглядывая к ней в спальню, он видел отца в глубокой тоске. Тавын выглядел совершенно беспомощным, жалким, и эта безнадежность пугала Камрина. Он не мог взглянуть в глаза отцу и каждый раз выходил из покоев с низко опущенной головой. Видеть всегда жизнерадостного, энергичного короля в такой безысходной грусти было непривычно и страшно.

Сумерки рассеивались, а дождь все лил, всю ночь напролет шумел и шумел он, до самого утра, и после короткой передышки вновь принялся поливать. Воздух был пропитан влагой.

Камрин пребывал полной нерешительности. «Наверное, все уже собрались на кладбище, – думал он. – Отец с молитвой отправляет Фанетея в последний путь. Неужели священник мог его простить?» Решив, наконец, что он должен там присутствовать, Камрин встал с кровати и, подойдя к окну, громко проговорил:

– Ну что ж, если люди простили его, то и Бог простит. И если все решили забыть боль, значит, я тоже должен.

Неотрывно всматриваясь в нависшие тучи, он не мог понять, почему небо так плачет: ему жаль Фанетея, или крови христосцев, или оно не хочет принять грешника, и держит на него обиду? И что-то вдруг шевельнулось в его душе, и он ясно понял: он – христосец, он – человек, а человек должен уметь прощать!

Камрин решительно набросил плащ и вскоре уже шагал по поросшим высокой травой и осенними цветами склонам, омываемым дождем.

Обряд погребения уже подходил к концу, когда Тавын увидел приближавшегося сына и, кивнув на стоявший радом с могилой гранитный крест, сказал:

– Установи его, сынок. Ты не успел бросить в его дом цветы и попрощаться, поставь тогда этот крест. Это будет означать, что ты его простил, и его душа будет спокойна. Я очень рад, что ты пришел, значит, мы с твоей матушкой вырастили не только достойного сына, но и разумного человека. Посмотри на его родителей, они убиты горем, и здесь дело не только в смерти сына, но и в понимании, в доброте и верности христосцев. Во всем, что произошло, они считают виноватыми себя. Но христосцы, уважающие обычаи, материнскую седину и верящие в любовь, доказали им, что они ни в чем не виноваты. Их Фанетей был тоже христосцем, несмотря на совершенное им безумие, на которое его попутал сатана, он смог умереть достойно. Конечно, по его вине погибло много людей, но он смог закрыть своим телом любимого человека.

– Народ собрался сюда не только из-за него, но и из уважения к его родителям, из уважения к нашей вере и любви к Иисусу Христу, – сказал священник, тихо подойдя сзади. – Простишь врага своего, будешь прощен и ты!

Камрин глубоко вздохнул и поклонился священнику. От волнения руки его дрожали, он чувствовал на себе пристальное внимание присутствующих. Подняв голову, юноша встретился взглядом с матерью Фанетея. В ее глазах сквозь боль светились доброта, горячая благодарность, любовь и восхищение за свой народ, но Камрин не нашел в себе сил ободряюще кивнуть ей и отвел взгляд.