Моё звено сразу же получило задание — сопровождать группу бомбардировщиков, летевших за Прут. Под крыльями машин блеснула пограничная река. Вот и цель. Ведущий самолёт спикировал на цель, штурманы отбомбились, и мы повернули к своему аэродрому.

В течение всего полёта я напряжённо искал вражеские самолёты. Но воздух на нашем маршруте в эти минуты был чист. Вражеская авиация действовала в другом районе.

Я был несколько разочарован таким будничным исходом первого боевого вылета. Ни одной встречи с противником!

Второй день войны был для меня более удачным. В паре с лётчиком Семёновым я полетел на разведку под Яссы — там находился немецкий аэродром. На подходе к Яссам мы встретили пять «мессершмиттов», идущих встречным курсом: три внизу, два вверху. Я был молод, горяч и ни одной секунды не колебался. Условным покачиванием крыльев дал знать Семёнову: иду в атаку!

Летал я тогда на «миге». Это была выносливая машина, она отлично вела себя на больших высотах — её скорость и маневренность возрастали. Помню, как быстро работала мысль во время этой первой реальной встречи с противником. План боя решён мгновенно. Семёнов должен был прикрывать меня, об этом мы договорились ещё на земле.

Набирая высоту, я встретился лоб в лоб с тройкой немцев, шедших в нижнем ярусе. Жёлтый, с резко обрубленными крыльями самолёт взмыл перед самым носом моего «мига». Я сделал разворот и оказался у него в хвосте.

Но в этот момент один из «мессеров» верхнего яруса стал заходить мне в хвост. Белые трассы пуль прошли совсем рядом. Резким рывком, до полного потемнения в глазах, я рванул машину вверх, и немец остался в стороне. Он не смог сделать такой резкий манёвр.

Осмотревшись, я увидел, что Семёнов выходит из боя. Как позже выяснилось, у него сдал мотор. Пикируя, я свалился на ближайшего «мессера» и с очень близкой дистанции дал очередь. Вспыхнув, он рухнул вниз. Взгляд, которым я проводил его, едва не стоил мне жизни. Ещё один немец подобрался ко мне сзади. Резкие удары вражеских снарядов разворотили левую плоскость и бак. Машина перевернулась. Вернув ей нормальное положение, я попробовал продолжать драться, но самолёт плохо слушался управления. Надо было выходить из боя. Я скользнул вниз, прижался к земле и, чувствуя, как машина теряет устойчивость, потянул на свой аэродром.

Сел я, как обычно, зарулил по всем правилам и, выключив мотор, откинулся на бронированную спинку сиденья. Страшно хотелось пить. К моему «мигу» бежали лётчики. И Семёнов бежал.

— Тебя ведь зажгли! — возбуждённо закричал он.

Он прилетел раньше и сказал, что видел, как я, подбитый, камнем пошёл к земле. Товарищи окружили меня. Всех интересовало: как это было? И, как водится у лётчиков, я движеньем рук обрисовал воздушную обстановку, удар по хвосту «мессершмитта» и скольжение на крыло.

Это был мой первый немец. Первый, которого я уничтожил. Мне хотелось остаться одному и как-то разобраться в чувствах.

В этот день и у других лётчиков были победы: наша часть открыла свой боевой счёт.

Тяжёлое время переживала в те дни наша авиация. Гитлеровцы подняли в воздух и направили на нашу сторону почти все свои воздушные флоты — тысячи и тысячи самолётов.

Многочисленные эскадры вражеских бомбардировщиков бороздили небо, скидывая бомбы на наши войска, города, железные дороги, на мирное население. Они действовали в глубокой зоне — триста, четыреста, местами пятьсот километров от линии фронта. Немецкие истребители стаями ходили над нашими войсками и аэродромами, пытаясь навсегда утвердить за собой достигнутое в результате внезапного и вероломного нападения временное численное превосходство в воздухе.

Советским лётчикам нужно было отражать налёты германских бомбардировщиков, уничтожать немецкую истребительную авиацию, вести воздушную разведку и, содействуя своим наземным войскам, наносить ответные удары по вражеским танковым колоннам.

Положение усугублялось ещё и тем, что каждый самолёт, находящийся в строю, был в то время особенно дорог. Мы знали: пополнять самолётный парк сейчас очень трудно. Многие заводы и предприятия нашей авиационной промышленности перекочёвывали в глубинные районы страны. Им нужно было время, чтобы освоить на новых местах сложный процесс производства и дать фронту новую продукцию. Время! Это время наши лётчики, как и все другие воины Советской Армии, добывали в ожесточённых схватках с врагом, порою ценою собственной жизни сдерживая, изматывая, обескровливая противника.

Тот, кто был на фронте третьего июля сорок первого года, хорошо помнит этот день. В этот день, впервые после начала войны, Сталин говорил с советским народом. Он говорил, как близкий друг и товарищ, как вождь и полководец, как отец, обращаясь к каждому советскому человеку, где бы тот ни находился — на севере или на юге, в Москве или на Дальнем Востоке. В душу каждого из нас глубоко запали слова товарища Сталина о том, что нужно для ликвидации опасности, нависшей над нашей Родиной, какие меры надо принять для того, чтобы разгромить врага.

Многие пилоты, уходя в бой, брали с собой портреты товарища Сталина. Маленькая фотография Иосифа Виссарионовича была установлена и на приборной доске моего самолёта.

…Вылеты следовали за вылетами. Большинство из них приносило успех, но были и такие, после которых в душе оставался горький осадок понесённой неудачи. Разные бывали тому причины… Но одна из них порою давала знать о себе с особенной силой. У наших лётчиков в то время ещё не было боевых навыков, а в некоторых случаях и умения использовать все возможности доверенной им техники. Ведь против нас выступала авиация, прошедшая школу боевых действий на Западе в тридцать девятом — сороковом годах. И хотя немецкие лётчики редко встречали там настоящее сопротивление, всё же они накопили известный боевой опыт. Он дополнял численное превосходство врага в силах, затруднял нам борьбу с изворотливым и коварным противником.

История Отечественной войны навсегда сохранит в памяти советского народа имена тех лётчиков, которые, не задумываясь ни на секунду, самоотверженно устремлялись на врага, какой бы численности, силы он ни был, которые дрались с ним, ценой собственной жизни задерживая, уничтожая воздушного противника.

Где, в какой стране мог родиться такой приём атаки, как таран? Только у нас, в среде лётчиков, ставивших честь, независимость и свободу Родины превыше всего, превыше собственной жизни.

Таранные удары советских истребителей устрашали врага. Они, конечно, не являлись, как это пытались представить некоторые зарубежные авиационные специалисты, приёмом борьбы, продиктованным отчаянием. Таран требовал виртуозного владения машиной, исключительной выдержки, железных нервов, огромного душевного порыва. С особенным ожесточением, искусством и напористостью применяли этот приём наши лётчики при защите Москвы от воздушных налётов противника.

Мне лично не довелось ни разу таранить противника. Но в то грозное для нашего государства время воздушный таран был законным и необходимым элементом в арсенале средств нашей борьбы.

Таранные удары и многие другие смелые приёмы поражения и уничтожения воздушного противника были гордостью советских лётчиков и как нельзя лучше характеризовали их упорство и волю к победе. Но вместе с тем боевая жизнь настойчиво требовала от нас творчества, энергичного поиска новых, более совершенных форм борьбы, выработки такой тактики действий в воздухе, которая бы, с одной стороны, если не совсем исключала потери, — на войне это, конечно, невозможно, — то сводила их к минимуму, а с другой — давала бы возможность наносить противнику наибольший ущерб.

«Смелость и отвага, — в своё время указывал лётчикам товарищ Сталин, — это только одна сторона героизма. Другая сторона — не менее важная — это умение. Смелость, говорят, города берёт. Но это только тогда, когда смелость, отвага, готовность к риску сочетаются с отличными знаниями».

А умения порой ещё не хватало. Не всегда и не везде боевая работа была организована так, как диктовали условия войны. Прямое следствие — неоправданные потери и сравнительно малый эффект.