Матросы молчали. Я чувствовал, как у меня от усталости звенит в ушах и кружится голова. Командир обратился к нам вторично, убеждая нас выдать «зачинщиков». Его обращение осталось без всякого ответа. Тогда он кратко побеседовал с экипажным начальством, и все начальство вместе с митрополитом быстро вышло из казармы. После всех ушел и наш командир. Фельдфебель зычно скомандовал:

- Р-р-разойдись!

Таким образом мы простояли во фронте под угрозами ареста и расстрела два часа пятнадцать минут. За это время шесть человек упали в обморок. Можно себе представить, какая беспощадная требовательность была предъявлена к нам, больным и обожженным людям!

Пришла ночь. Постельного белья нам опять не выдали и мы спали на голых досках. Утром нам дали по одному железному чайнику на десять человек, четыре [29] кружки - тоже на десять человек и по два кусочка сахара. Началась чаепитие. Четверо льют, а шесть человек на них смотрят и бранятся.

Зажали нас, точно клещами, со всех сторон. Обмундирование не выдают. Из казармы никуда не выпускают. Писем не передают. Табаку нет. Усиленный караул из солдат, которые с нами даже в разговор не вступают. Положение создалось ужасное. Выхода никакого. Матросы в унынии.

Во время чаепития один лекарский помощник, который все время аварии провел с нами и, рискуя жизнью, спасал других, - очень артельный парень, - поднялся на койку и громко, на всю казарму, произнес перед матросами зажигательную речь. Я не могу воспроизвести ее в точности, но звучала она приблизительно так:

- Товарищи матросы! Мы переживаем ужасы и страдания в тисках наших классовых угнетателей! Наши рабочие и крестьяне брошены в бойню, в бессмысленную войну против рабочих и крестьян других стран! Мы издыхаем на всех фронтах! Мы голодаем, а буржуазия лопается от жиру! На нашей крови, на наших страданиях буржуазия наживает себе новые капиталы! Мы должны объявить войну не рабочим и крестьянам других стран, а буржуазии всех стран, и в первую голову - буржуазии нашей страны! Мы должны продолжать дело броненосца «Потемкина»… Мы должны помнить слова лейтенанта Шмидта! Мы должны каждую минуту быть готовыми Ж революции!

Матросы были в восторге. Но не успел оратор сказать последнего слова, как к нему подошел дежурный унтер и предложил ему итти к дежурному офицеру. Оратор не стал сопротивляться, спрыгнул с койки и последовал за унтером. Обернувшись, он крикнул нам: [30]

- Дорогие товарищи! Я ухожу от вас! Но знайте, что я боролся, и буду бороться за дело рабочего класса пока наши классовые враги не будут окончательно сломлены!

Из комнаты дежурного офицера этот изумительный человек пропал неизвестно куда, и мы его больше не видели. Его слава и поныне звучат у меня в ушах.

Виновники гибели «Марии»

Прошло несколько месяцев. Все уцелевшие моряки с «Марии» были расписаны по другим кораблям Черноморского флота. Получил новое назначение и офицерский состав «Марии». Помню, что на «Марии» был ряд офицеров с немецкими фамилиями. Представители прибалтийского дворянства, всегда кичливые, высокомерные, - с презрением относившиеся к русскому человеку эти офицеры: фон-Рененкампф, лейтенант Энгельман и мичман Фок, особенно были ненавидимы матросами. Бывали случаи, когда явно сквозила измена или предательство со стороны такого «начальника» тевтонского происхождения.

Командующий флотом в первые годы империалистической войны 1914-18 гг. вице-адмирал Эбергард несколько раз преступно небрежно пропускал германский мощный крейсер «Гебен» к берегам Крыма и Кавказа, где беззащитные города и поселки подвергались разгрому от артиллерийского огня немецких пушек. Недаром говорили на кораблях, что если чуточку изменив - перевести с немецкого на русский язык фамилию адмирала Эбергард - то выходило: «Хранитель «Гебена». И впрямь делалось видимо все. что давало бы возможность «Гебену» (совершать и далее своя пиратские набеги… [31]

Вот один из таких немецко-русских офицеров мичман Фок после гибели «Марии» очутился на линейном корабле «Екатерина Великая». По флоту был издан приказ о тщательном хранении боеприпасов на кораблях с введением круглосуточного дежурства в башнях, погребах и зарядных отделениях особых дозорных. Входить в башню и отделения с боеприпасами разрешалось лишь служебным лицам, да и то с обязательным присутствием караульного начальника.

Была полночь, когда в зарядное отделение третьей башни спустился мичман Фок и приказал дозорному Соловьеву, дежурившему у люка в зарядное отделение, открыть последнее.

- Не имею права, - ответил Соловьев, - без караульного начальника кому бы то ни было открыть люк в зарядное отделение.

- Но мне надо проварить температуру в погребе.

- Не имею права открыть люк, ваше благородие!

Мичман, захлебываясь от злости, обрушился на Соловьева с грубой руганью, приказывая немедленно пропустить его в зарядное отделение.

Соловьев твердо стоял на своем и не пропускал офицера. Мичман решил пойти на хитрость. Переменив тон, он с напускным дружелюбием, заискивающе, стал уговаривать Соловьева:

- Ты ведь хорошо понимаешь, что может случиться с кораблем от повышения температуры в погребах. Вспомни, что случилось с «Марией». Сколько тогда народа погибло. Вот и теперь надо срочно проверить состояние температуры.

- Все это я хорошо понимаю, ваше благородие, а открыть зарядное отделение все-таки не могу, - твердо ответил Соловьев. [32]

Сильным рывком взбешенный офицер пытался отбросить Соловьева в сторону и силой проникнуть к люку.

Не удался и этот маневр. Не так-то просто было изнеженному барчуку взять верх над могучим кряжистым волжанином Соловьевым.

Выхватил Соловьев наган, отчеканил спокойно и убежденно:

- Ваше благородие, уходите сейчас же, а не то угроблю, а потом пусть судят меня!

Протрезвел Фок от этих слов: зубы лишь скрипнули, да лицо перекошенное не стало на себя похоже.

Повернулся и вверх бегом по трапу.

Дождался Соловьев смены: рассказал все случившееся.

Крепко возмущались матросы наглостью Фока; горячо одобряли поступок Соловьева:

- Правильно, браток, сделал, что не пустил гада! Угробил бы корабль, как и на «Марии», сделал бы свое грязное дело! Коробку-то построили бы новую, а вот ребят было бы жаль, да и сколько бы еще сирот осталось!

После смены Соловьев настоял, чтобы о происшедшем было доложено старшему офицеру. Этот отдал приказание немедленно вызвать к нему мичмана Фока. Каюта мичмана была закрыта на ключ. Никто из нее не отзывался. Взломали дверь. На койке лежал застрелившийся мичман. Труп увезли с корабля скрытно; никто так и не узнал, куда он делся. Грозя судом и всяческими карами, старший офицер запретил команде говорить о самоубийстве мичмана Фока.

Становилась все более ясной связь немецких офицеров, служивших в русском флоте, с рядом изменнических предательских случаев взрывов кораблей, [33] гибели их на минных неприятельских заграждениях.

Даже назначенная официальная следственная комиссия по делу гибели линейного корабля «Императрица Мария», расследуя причины и обстоятельства гибели линкора, сообщала следующие подробности:

«20- ое октября 1916 года в 6 ч. 18 мин. утра под первой башней начался пожар, сопровождавшийся через две минуты после начала его сильным взрывом, причем столб пламени и дыма взметнуло на высоту до 150 саженей (325 метров). Множество людей из команды, находившейся в носовой части корабля, было убито, обожжено и сброшено за борт силою газов. Паровая магистраль вспомогательных механизмов была перебита, электрическое освещение потухло, пожарные насосы прекратили работу.

После первого взрыва в продолжение 48 минут последовало еще 25 взрывов, и в 7 час. 30 мин. «Мария» легла на правый борт и затонула на глубине от 10 до 8 саженей, причем форштевень ушел в ил на глубину 25 фут. Из экипажа корабля погибло 228 человек и 85 были тяжело ранены и обожжены».

Переходя к рассмотрению возможных причин возникновения пожара в крюйт-камере, комиссия остановилась на следующих трех: