Второе место по численности занимают, инженеры и так называемые представители свободных профессий — врачи, фармацевты, преподаватели. В процентном отношении их численность составляет 15–20 % от общего состава экстремистских групп. Характерно, что все лица этой категории имеют высшее образование. И, наконец, остальную часть экстремистов составляют рабочие и ремесленники, военнослужащие и полицейские, а также государственные служащие и мелкие торговцы. Среди экстремистов отсутствуют предприниматели и практически нет крестьян.
Нельзя не обратить внимание на крайнюю немногочисленность людей с гуманитарным образованием. Об этом свидетельствует как непопулярность экстремистской идеологии на гуманитарных факультетах вузов, так и полное отсутствие в рядах экстремистских групп журналистов, экономистов, адвокатов, представителей мира искусства. Показательно также и отсутствие в их рядах улемов, да и в целом, людей с богословским образованием. Эти данные указывают на то, что, несмотря на высокий образовательный уровень членов исламских экстремистских групп (70–80 % имеют высшее и незаконченное высшее образование), они, вероятнее всего, довольно посредственно разбираются в социологии, экономике, политике и философии, а потому неспособны адекватно оценивать общественные процессы в арабских странах.
Экстремизм притягивает людей с конкретным (противовес абстрактному), односторонним мышлением, полагающих, что чрезвычайно сложные проблемы могут найти крайне простое и единственное решение. Студент или молодой специалист с техническим или медицинским образованием, горожанин в первом поколении из семьи государственного служащего — вот типичный портрет рядового исламского экстремиста.
Вопрос о классовой сущности и социально-классовой базе исламизма рассматривается практически во всех исследованиях, посвященных этой идеологии. Большинство исследователей сходятся на том, что фундаментализм „отражает интересы всевозможных групп мелкой буржуазии — от демократических и радикальных до консервативных“, а также привлекает внимание части маргинальных и средних городских слоев. Специфика этих классов и слоев общества заключается в том, что они, фактически уже оторвавшись от традиционных, докапиталистических форм общественного производства, не включились, либо включились не полностью, в капиталистическую систему отношений. Они словно бы оказались в промежуточном пространстве между докапиталистическими классами и слоями, разрушаемыми процессом модернизации (их в исламе представляет традиционализм), и новыми, связанными с капиталистическим способом производства классами, чьи интересы отражает модернизм. Таким образом, слои и классы, которые составляют основу фундаментализма, не могут ни полностью отвергнуть, ни принять модернизацию. Им лишь остается каким-то образом модифицировать ее, облечь в знакомые формы и попытаться как-то контролировать. По причине такого неопределенного состояния, как пишет Б. К. Капустин, им „в целом остается чужда научная идеология, а в их собственном сознании находят отклик утопические доктрины, критика которых в действительности сочетается с идеализацией легендарного прошлого и попытками решения их проблем на основе коммунальной солидарности, эгалитаризма, клиентельных отношений, где само государство выступает в качестве патрона“.
Основываясь на том, что экстремизм является разновидностью фундаментализма, можно предположить, что опирается он на те же слои населения или на их часть. Сложность проблемы определения социальноклассовой базы экстремизма заключается в том, что это движение не является массовым. Пока его последователям не удалось вовлечь в экстремистское движение сколь-нибудь существенную часть населения страны — и в Египте, и в Саудовской Аравии попытки экстремистских активистов поднять массовое восстание оказались безуспешными.
В определенном смысле исключением можно было бы назвать Сирию, где исламские экстремисты пользовались поддержкой значительной части населения, особенно в северных районах страны. Однако необходимо отметить, что основная причина подобной поддержки — это то, что большинство сторонников экстремизма: мелкая и средняя буржуазия, а также лица свободных профессий, — делали это не в силу истинной приверженности движению, а в силу своего антибаасизма. Они шли на сотрудничество с сирийскими „Братьями-мусульманами“ потому, что видели в них наиболее мощную оппозиционную структуру, Наиболее реальную силу, способную свергнуть режим Х. Асада. Лишь только „Братья-мусульмане“ начали терпеть поражение, они немедленно утратили поддержку этих социальных слоев, что и стало одной из основных причин раскола сирийских „Братьев-мусульман“: одна их часть — „политическая тенденция“ — чтобы сохранить опору в массах, была вынуждена приноравливаться к ним, меняя свою идеологию; другая их часть — „ат-Талиа аль-мукатиля“, — сделав истинно экстремистское заявление, что все это неважно, попыталась и дальше вести антиправительственную борьбу, опираясь теперь лишь на собственные ресурсы.
Самая крупная в начале 80-х годов египетская экстремистская группа „аль-Джихад“ насчитывала около 4 тысяч человек (после убийства Садата 2 тысячи человек были арестованы, 32 из них — отданы под суд). Что касается остальных египетских групп, то они были значительно мельче, их численность — от ста до тысячи членов. Полагаясь на заявление министра внутренних дел Египта в июне 1982 года, что в стране действуют около 20 исламских экстремистских групп, общую численность египетских исламских экстремистов на рубеже 70— 80-х годов можно оценить в 10–20 тысяч человек. В разнообразных источниках можно встретить различные данные о численности экстремистов в этой стране — от нескольких тысяч до ста тысяч. В последнем случае авторы, по всей вероятности, включают в число экстремистов тех, кто называет себя исламистами, в противном случае эта цифра труднообъяснима.
По мнению С. Ибрагима, „каждая из этих групп едва ли насчитывает более, скажем, одной — двух тысяч фанатичных, хорошо обученных экстремистов. И если суммировать численность всех групп, то получим примерно 10 тысяч человек“. А журнал „Форейн рипорт“ в феврале 1988 года оценил общую численность исламских экстремистов еще ниже — примерно в 5 тысяч человек.
В Саудовской Аравии ситуация складывается несколько по-иному — количество экстремистов там, видимо, невелико, но зато очень много потенциальных приверженцев этого движения. В качестве доказательства можно привести способы вербовки, которые применялись группой Джухаймана аль-Отейби перед нападением на Мексику, а также факты перехода на сторону экстремистов солдат, а в некоторых случаях и офицеров армии и Национальной гвардии во время самого сражения.
Организационную структуру исламских экстремистских групп можно в целом считать сходной. Прежде всего это объясняется подобными условиями существования: все они находятся на нелегальном положении и пребывают под постоянной угрозой разоблачения и разгрома со стороны полиции и спецслужб. Тот факт, что они являют собой тайные конспиративные организации, определяет основные черты их структуры, которая не имеет сколько-нибудь специфически „исламского“ характера и вполне аналогична структуре других групп, преследуемых властями.
Другая причина сходства организационной структуры исламских экстремистских групп заключается в том, что значительное их число исторически восходит к „Братьям-мусульманам“ и с большей или меньшей степенью последовательности копирует систему организации созданного аль-Банной „секретного аппарата“ („аль-джихаз ас-сиррий“).
Экстремистская группа обычно складывается из изолированных друг от друга ячеек. В состав каждой входит 10–11 человек. Эти ячейки в подражание „Братьям мусульманам“ часто называют „семьями“ („усар“), как, например, в сирийских группах, а также в „Муназзамат ат-тахрир аль-исламий“. Но иногда ячейки называются и по-другому — так, в „ат-Такфир ва-ль-хиджра“ их именовали „группами“ („маджмуат“). Как правило, ячейки имеют узкую специализацию — от уличных боев до миссионерско-вербовочной работы.