— У нас здесь все должно быть справедливо,— настаивал Шмиль.— Мы не должны допускать воровства.

— Каждые три еврея могут образовать еврейский суд, бейт дин,— сказал Шмиль.

— Но это должны быть взрослые евреи! — уточнил Шалом.

— Если у нас не будет правосудия,— твердил Шмиль,— все начнут воровать, лгать, обманывать!

Рон обернулся к мальчикам и крикнул:

— Если он хочет суда, прекрасно! Я готов поклясться, что не крал!

— Клясться нельзя даже ради правды! — возразил Шалом.

— Я требую суда,— настаивал Шмиль.

— Подожди хоть немного. Дай подумать,— в отчаянии взмолился Дани и повернувшись к Шалому, прошептал: — Что нам делать?

— Мы не можем судить,— ответил шепотом Шалом.— Но если мы их выслушаем, им станет легче.

— Хорошо,— согласился Дани и повернулся к Шмилю.— Кого ты предлагаешь в качестве судьи?

— Гилада!

— Ты согласен? — спросил Дани Рона.

— Да,— ответил тот,— но я хочу, чтобы судьей был и Шалом.

— Но не может быть двое судей,— возразил Дани.— Вдруг Гилад согласится с Шмилем, а Шалом — с тобой?

— А одного тоже нельзя,— добавил Шалом.— Только А-Шем вершит суд один.

— Тогда будешь судьей и ты,— сказал Шмиль Дани.— Хорошо?

Все согласились. Шалом, Дани и Гилад уселись на большой камень, а Шмиль и Рон встали перед ними.

— Я говорю, что я не крал,— сказал Рон.— Если он думает, что это я, пусть докажет.

— Еще чего! — отрезал Шмиль.— Это ты докажи, что не крал.

— Как он может это сделать? Как человек может доказать, что он что-либо не делал? — усомнился Гилад.

— Если кто-то обвиняет другого, именно истец должен доказывать свое обвинение,— сказал Шалом, вспоминая логику Талмуда.— Шмиль должен доказать, что Рон украл.

— Я уже сказал,— ответил Шмиль,— мои конфеты исчезают каждый раз, когда по лагерю дежурит Рон. Так было трижды. Ведь в это время он остается здесь один.

— Этого мало,— сказал Шалом.

— Сегодня я видел его около моих вещей,— добавил Шмиль.— Когда мы вернулись из леса, он быстро встал и ушел.

— Я не ушел,— сказал Рон,— я пошел всех встречать.

— Погоди, погоди,— проговорил Дани.— Шмиль, ты действительно видел, как Рон брал твои конфеты?

— Нет,— ответил Шмиль.— Но он — единственный, кто был рядом с моими вещами. Значит, это он.

Шалом, Гилад и Дани заявили, что хотят посовещаться и пошли на берег к шлюпке.

Нафтали издалека следил за старшим братом. С мускулистой фигурой, загорелым лицом он выглядел совсем взрослым и напоминал их отца, тоже широкоплечего и светловолосого. Нафтали был рад, что Дани вместе с ним на Таршише, но малыш старался не показывать брату своей радости. Когда они вернулись, Дани заявил:

— Шмиль, мы решили, что у тебя нет доказательств против Рона. Мы убеждены, что он не брал конфет. Здесь требуется другое объяснение.

— Минутку,— сказал Шмиль.— Допустим, что он не брал. Но он был дежурным, таким образом, он отвечает за все, что может произойти в лагере.

— Правильно,— сказал Ашер.— В этом ведь смысл дежурства.

— Погодите,— вмешался Дани, чувствуя себя настоящим судьей,— дайте мне во всем разобраться. Рон, ты сторожил лагерь?

— Да,— тихо ответил Рон.

— А ты не спал? — спросил Гилад.

— Нет.

— И ты не видел, чтобы кто-нибудь что-нибудь брал? — спросил Шалом.

— Нет.

— Ты был в лагере все время? — обратился к нему Шмиль.

— Да..., ну почти все время,— замялся Рон.

— Что значит «почти»? — спросил Шмиль резко. Рон помолчал, а затем выпалил:

— Я ходил в туалет. Только на минутку...

— Вот! — закричал Шмиль.— Я же говорил, что отвечать должен он!

— Спокойно,— сказал Дани.— Мы должны это обдумать.

Три мальчика вернулись к шлюпке для обсуждения. Гилад утверждал, что Шмиль прав и за исчезнувшие конфеты отвечает Рон. Дани не соглашался, говоря, что невозможно требовать от дежурного вообще не ходить в туалет в течение всего утра. Нельзя наказывать за минутные отлучки. Шалом подумал и в конце концов присоединился к Дани. Решение было принято большинством голосов. Рон охранял лагерь с достаточной степенью ответственности и не должен отвечать за исчезновение конфет.

— Мы приняли решение,— сказал Дани, когда мальчики вернулись.— Рон оправдан.

Шмиль не стал дожидаться объяснений.

— Что? — закричал он,— вы не согласны со мной?

— Да,— сказал Шалом,— потому что...

— Мне все равно, почему,— крикнул Шмиль,— с меня достаточно!

— Шмиль,— проговорил Дани.— Сделай мне одолжение. Перестань сердиться. Зачем весь этот скандал? Завтра наделаем еще конфет. Мы должны жить в мире. Так на тебя не похоже — спорить из-за пустяков!

Шмиль посмотрел на него с обидой.

— Все всегда пользуются моей добротой. Все всегда хотят, чтобы Шмиль пошел на уступку... Но на этот раз я не уступлю. Не из-за конфет. А потому, что вы все хотите устроиться за мой счет. Нет здесь справедливости! Лучше быть одному, чем жить с такими людьми, как вы!

И прежде чем дети поняли, что происходит, Шмиль выскочил из лагеря и исчез в лесу.

Ребята хотели броситься за ним, но Дани остановил их.

— Оставьте его. Я знаю Шмиля. Ему надо немного успокоиться. Он редко сердится, но когда он считает, что дело принципиальное, то выходит из себя. Дайте ему время, и он успокоится.

Мальчики согласились и с тяжелым сердцем разошлись по своим делам. Они были уверены, что Шмиль скоро вернется. Но прошел не один час, а Шмиля все не было. Их возмущение и печаль сменились тревогой.

— Может, он заблудился? — сказал Нафтали.

— Или, упаси Господи, с ним что-нибудь случилось? — пробормотал Шалом.— Мы должны его найти.

Дани согласился. Все дети разделились на две группы и начали прочесывать лес. Искали среди деревьев и кустов в лесу, среди дюн на берегу, пересекли ручей, поднялись на холмы, но не обнаружили никаких следов Шмиля. Искали много часов, в пустынном воздухе раздавались их крики: «Шмиль! Шмиль! Где ты? Вернись». Ребята охрипли, взмокли от пота, ноги болели, но они продолжали искать пропавшего друга.

— И все из-за глупой ссоры,— сетовал Дани.— Совсем ненужной.

Шел час за часом. Мальчишки падали от усталости. Шмиль, похоже, бесследно исчез...

9. Примирение

Издалека белые скалы казались дикими и опасными. Но теперь перед Шмилем открылся новый, заманчивый мир. В узких глубоких расселинах виднелось множество птичьих гнезд. Бесчисленные следы самых разных зверьков покрывали утесы.

Чувство первооткрывателя, охватившее мальчика, смягчило гнев, переполнявший его душу. На минуту ему захотелось назад к друзьям, позвать их и вместе полюбоваться этим уединенным местом. Но потом он вспомнил о ссоре, о решении, вынесенном судьями, и твердо решил не ходить.

Всю вторую половину дня Шмиль бродил по острову. На душе было тяжело. В голове теснились мрачные мысли. Правильно ли он вел себя? Может быть, ребята были правы, когда просили прекратить спор? Но затем приходило чувство жалости к самому себе. В все время уступаю, убеждал себя Шмиль. Почему я должен все время улыбаться и поддерживать других, а меня не хочет поддержать никто? Все хотят, чтобы я всегда шутил и пел, но и я иногда могу рассердиться. Разве я не могу вести себя, как все другие?

Эти мысли усилили тоску по дому. Шмиль вспомнил родителей, братьев, старшую сестру с ее маленькими детьми. Он иногда заходил к сестре по дороге из школы и та всегда была рада, разрешала брать детей на прогулки, играть с ними. Шмилю очень нравилось изображать из себя взрослого дядю. Он вспомнил, как разрешал маленьким племянникам взбираться к себе на плечи, как учил их играть в камешки. Они смотрели на него с обожанием, ведь он побеждал во всех забегах, устраивавшихся в их квартале. Шмиль пытался представить, что они делают в эту минуту... А вдруг они нашли себе нового кумира вместо пропавшего в море дядюшки.

Только к вечеру рыжеволосый Шмиль по-настоящему испугался надвигавшейся темноты. Ему вдруг очень захотелось в лагерь, к друзьям. А голодная боль в желудке заставила углубиться в лес, чтобы набрать хоть каких-нибудь фруктов.