Антураж самого мужского сортира требует отдельного описания.

 Ржавое и немытое со дня открытия очковое глядит на тебя эдаким циклопом. Рядом стоит мужик с огромным хуем наперевес — оправившись, он махает саблей с особым остервенением, но последняя капля всё равно уходит в штаны, которые есть.

 Ильф и Петров всё напиздили.

 Семь цветов радуги от васи

 Первый цвет — коричневый. Парк «Сокольники», «Чебуречная».

 Ах какие были чебуречки, да с обжигающим бульончиком внутри! На них коричневые пузырьки.

 Второй цвет — бурый. Портвейн в стакане из-под кофе там же. Куплен из-под полы у Нинки по кличке «Сиська» в винном на углу улицы Короленко. Портвейн какой-то бурый.

 Третий цвет — стальной. Пивко в лужниковской «Шайбе». Воблочка с жирной икрой, непременно завёрнутая в газету «Социалистическая индустрия» с наполовину отгаданным кроссвордом.

 Автор балета «Конёк-Горбунок» — шесть букв по горизонтали. Газетка пахнет стальной краской, аж через рыбу.

 Четвёртый цвет — серый. И опять портвешок в бумажных стаканчиках там же. Надо было ставить сразу два, иначе протекало. Бумажные стаканчики какие-то серые.

 Пятый цвет — медный. Пиво на стадио перед игрой. Душка буфетчик — цена на пиво у него меняется в зависимости от стадии твоего опьянения. Ты ему медь, он тебе пиво.

 Шестой цвет — чёрный. Снова «Алиготе», разливает незнакомый мужик из внутреннего кармана чёрного пальто. Он тоже болеет за Спартак.

 Седьмой цвет — медовый. Водчонка из горла — презент от «старших товарищей» прямо на секторе восточной трибуны. Чтобы жизнь мёдом не казалась.

 Спартак — Гаага, не холодная осень 72-го

 На первой игре был на стадио, поэтому помню лучше.

 Бабье лето, погода — заебись. Над «Лужей» запах горелых торфянников.

 Программка, взятая с боем у ополоумевшего старика пенсионера, греет душу и карман, включая табаш от перепродажи тут же на месте.

 На секторе очередной реверанс в сторону Бахуса.

 «Московскую», или «коленвал», «добрые дяди» подливали прямо в пивко: «Пей, сынок, привыкай к трапезе нашей». Из закуси — одна карамелька на троих, с повидлой внутри.

 Голландцы все были на модных причёсках а-ля «шведский мальчик».

 Держались манерно, перед игрой жевали чуингам, который, ничтоже сумняшеся, по-хамски сплёвывали прямо под ноги Мише Булгакову.

 Он им и вкатил голешник.

 Женя Ловчев вырезал диагональку на угол вратарской, и Миша в своём стиле протолкнул мяч в ворота мимо горилообразного детины вратаря с лицом олигофрена.

 В конце игры пидар судья отменил чистый гол Виталика Мирзоева — по одной, известной только ему, причине.

 Ответка была через две недели в одиннадцать вечера по Центральному телевидению, а другого тогда не было.

 Николай Николаевич надрывно-истерическим голосом нагнетал так, как будто на поле опять Эспозито и Сан Палыч Рагулин били друг другу ебала, только с ещё большим остервенением.

 Спартак откровенно «возил тачку», а нидерландские «товарищи» ни хуя не могли сделать. То ли по обкурке, то ли от мастерства низкого.

 Играли на Адвоката (тот, что нынче «бомжей» тренирует), пытался он пробить Юру Дарвина, но фарт был на нашей стороне.

 Игру смотрел с напряжением, папа постоянно зудел, что завтра контрольная по математике и полуманьячно-прибабахнутая старушка Серафима Евстафьевна вкатит мне пару. Папа как в воду смотрел — так оно и вышло.

 В перерыве матча хуй чуть не выскочил из штанов — одноклассница с тугими и огромными сиськами так томно урчала в трубку, что хотелось всё бросить к ебеней матери и бежать пешком на Преображенку.

 Но Озеров истошно проорал: «Говорит и показывает Гаага», и я опрометью метнулся к ящику на второй тайм.

 Про гаагский трибунал я тогда ещё ничего не знал, зато очень много про лучший в мире советский строй.

 Мы отстояли, а дальше были великие матчи с «Атлетико» на «Висенте Кальдерон» и «Динамо».

 Ну а что было потом с одноклассницей?

 Через год играли с хохлами аккурат в мой день рождения, ну и позволил себе портвешку сверх нормы, благо был двойной повод.

 После матча поехал к ней на Преображенку и на радостях дал за щеку с особым цинизмом, прямо на лестничной клетке, притулившись за мусоропроводом.

 Кричалка и банановая республика

 В те годы на восточной трибуне Лужников, позже трибуна С, тоже нехило так скандировали:

 «Лобановский, Лобановский — пососи наш хуй московский!»

 Причём среди кричащих были отнюдь не дети и подростки — в основном взрослые мужики в районе тридцатки.

 Многие вполне приличные люди — научали меня, сопляка, уму-разуму.

 Впервые этот клич прозвучал 25 августа 73 года на закрытии Всемирной универсиады. Венчал её матч «Спартак Москва» — «Динамо Киев» в присутствии почти ста тысяч зрителей.

 Проигрывая один гол за 20 минут до конца, мы забили две штуки и вырвали у хохлов победу на флажке со счётом 2:1. Сначала Саша Пискарёв добил мяч в ворота после удара Миши Булгакова, а затем, на последней минуте, Коля Киселёв захуярил со штрафного прямо в девятину после того, как Гешу снесли возле штрафной.

 Клич, родившийся спонтанно, потряс даже ментов – лимитчиков.

 Они просто охуели и не знали, что делать.

 Так что сосать вам, господа хорошие, не пересосать!

 Получается, что не всё так однозначно по поводу нонешних кричалок-оскорблялок с трибун и секторов российских стадионов.

 Как и в украинском парламенте. Довелось недавно пообщаться с министром мелиорации Украины. Сидим у меня на кухне, пьём горилку «Хлибна слиза». А мужичок-то подкованный оказался! «Как, — говорит, — мы вас в 68-м: 3:1 вы вели в Москве, а сыграли 3:3. А потом мы в Киеве выиграли 1:0 и стали чемпионами».

 Ну я его приложил по полной программе, вспомнив про героический 69 год и голы Коли и Геши.

 А вдогонку он спрашивает: «Что ты, вася, думаешь о сегодняшней Украине?»

 Я ему в ответ: «Банановая республика, сателлит».

 Он подумал и говорит: «Правильно…»

 «Висенте Кальдерон»

 Октябрь 72 года, на стадионе «Висенте Кальдерон» в Мадриде идёт проливной дождь. Спартак играет против мадридского «Атлетико» на Кубок кубков.

 Николай Николаич истошно вопит в микрофон — нашу комментаторскую кабину заливает водой — как будто сам каудильо стоит с брандспойтом и пытается заморозить Озерова, как немцы Порфирия Иванова.

 Один из голов Миша Булгаков забивает так. Мяч застрял в луже, и он приложился по нему от всей души метров с 25-ти. На исходе матча, при счёте 4:1 в нашу пользу, Витя Папаев бьёт пенальти выше левой девятки. И вместо 5:1 по концовке Спартак выигрывает лишь 4:3.

 Интересно послушать самого Виктора Евгеньевича по поводу незабитого пеналя:

 «В футбол играют 90 минут. Не хватило профессионализма, мы посчитали, что игра уже сделана. К хорошей игре с «Атлетико» мне хотелось прибавить голик. И снова подвело мальчишество. Помню, мне крепко досталось от Симоняна в раздевалке. И по делу».

 Надо ли говорить, что на другой день районную контрольную по алгебре я списал неудачно и получил двойку.

 Инспектор РОНО — экзекутор, цинковал аки волк, а алгебриня, которая любила меня, как говно в штанах, не давала толком списать.

 Всю контрольную крутился в голове матч на «Висенте Кальдерон», один из самых великих наших матчей.

 А сама голова то и дело поглядывала в сторону жопастой одноклассницы с Преображенки с огромным ртом — злые языки также поговаривали, что она родилась с хуем во рту.

 Думал ли я когда-нибудь, что в декабре 98 года на мадридском выезде воочию увижу «Висенте Кальдерон».


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: