Пан Петр поднялся на башенную площадку... Люди стояли у бойниц с заряженными арбалетами. Пан Богинец, узнав в темноте старосту, с удивительным для его тучного тела проворством метнулся к нему, воскликнул:

— Ваша милость! Мы видели их! — и он указал рукой на ближайший башенный проем.

Пан Петр угадал тревогу и даже растерянность в голосе сотника. Он шагнул к проему, глянул в сторону Сморгонской улицы...

— Вон там, ваша милость, на вершине той горки, — подсказал сотник. — Видите, всадники!

Пан Петр наконец заметил на одной из отдаленных горок какие-то силуэты. Но тут же высказал сомнение:

— Вы уверены? Может быть, это деревья? Их так много!

— Еще пять минут назад там не было ничего!

— Да, — наконец согласился староста, — похоже, всадники, — и добавил: — Но как они осторожны!

— Волки!

Пан Петр посмотрел на сотника... Лицо толстяка хранило то смешанное выражение тревоги и печали, которое выдавало волнение... Угадав состояние вояки, староста неожиданно заволновался сам. Он опять посмотрел в сторону растянувшихся в цепь всадников, сказал:

— Они думают, что мы поджидаем их на дороге.

— Они уже окружили город, ваша милость, — неожиданно сообщил сотник. — Вот, обратите внимание, — и пан Богинец предложил старосте пройти к другому проему. Когда они остановились, он продолжил: — Посмотрите. Они и на этих горках. Они везде.

— О каком количестве можно говорить?

— Думаю, тысяч пятнадцать-двадцать. Но дело не в количестве. Очевидцы утверждают, что нехристи избегают решительных схваток, зато с удовольствием нападают на одинокие отряды. Волки — они и есть волки. Нам предстоит тяжелая война.

— Не пророчьте беды, пан Богинец, — тихо отозвался староста. — Господь не допустит нашего унижения. У нас достанет сил и смекалки, чтобы не просто остудить их прыть, но еще и спровадить их восвояси.

— Присоединяюсь к вашей уверенности, — искренне сказал пан Богинец и громко, будто усталая лошадь, вздохнул. — Дай-то Бог!

Оба притихли, опять устремили взгляды в сторону горок. Незваных гостей уже видели все. Один за другим на башенную площадку поднимались дружинники — докладывали о перемещении врага... Староста и сотник слушали и хмурились. Их мучило сознание своего незавидного положения. Оба предчувствовали тяжелое, мучительное бремя — бремя осады, многочисленных жертв и страшных, граничащих с безумием переживаний. Как людям опытным им было заранее больно из-за того, что еще только должно было случиться. А потому им уже теперь хотелось развязки ситуации, хотелось свободы и мира...

Рассвет не подарил ничего утешительного: солнце еще не выглянуло, а осажденные уже знали, что город заняли татары...

Пришельцев признали по их тулупам шерстью наружу, по длинным черным лукам, надежно сидевшим у них за спиной, и кожаным колчанам, полным стрел. Длинноволосые, смуглые, они, казалось, были привязаны к лошадям. Их низкорослые лошади были худы, вислошеи и долгогривы, зато в выносливости и беге, кажется, несравненны.

В эти утренние часы татары были заняты грабежом. Они выносили из домов все, что считали ценным. Награбленное тут же грузили на повозки, крытые дерюгой и запряженные одвуконь. Меха, металлические изделия, седла — все это затем должно было последовать вместе с пленными на юг. Скот угоняли за Костельную горку, где нехристи, по всей видимости, устроили стан.

Странно, что, занимаясь грабежом, варвары не обращали внимания на замок. Казалось, они даже не догадывались, что замковый двор полон людей. Их дисциплинированности следовало позавидовать.

Вскоре выяснилось, что в замке укрылись далеко не все. Из иных хат татары выгоняли стариков, старух, тех, кто, по-видимому, посчитал, что враг не покусится на их жизнь и свободу. Отказавшись покинуть свои дома, несчастные приняли на себя первый удар. Пришельцы угоняли их все за ту же Костельную горку...

Наконец татары удалились. В душах осажденных затеплилась надежда.

— Ушли! — обрадовались иные.

Но большинство не спешило с радужными выводами. Им было ясно, что татарам нужны пленные, много пленных, без этого они не уйдут. Вдобавок им было известно, что пришельцы нападают ночью. То есть, прежде чем делать выводы, следовало дождаться темноты...

О том, что непрошеные гости захотят «показать себя» уже сегодняшней ночью, догадывался и его милость пан Петр. А потому он потребовал, чтобы к вечеру на стенах удвоили число дозорных.

День прошел в ожидании чего-то невероятного. Первоначально осажденные разделились: на одной части замковой поляны собрались евреи, на другой — татары, на третьей — шляхта и простой православный люд. Но потом группы стали смешиваться. Люди не сидели на месте, двигались, тем самым образуя какое-то подобие гигантского муравейника...

Когда пану Юрию вменялось в обязанности двухчасовое дежурство у бойницы, он становился продолжением своих глаз и ушей. Он испытывал к пришельцам не столько ненависть, сколько отчаянное любопытство. Появление татар и затворничество горожан виделись ему не иначе как игрой, крупной забавой. Кровь бежала быстрее по жилам подростка, когда он начинал воображать, как вместе с дружинниками он выходит за пределы замка и вступает в схватку с врагом. «Пусть я буду ранен, — с воодушевлением думал юноша, — но не отступлю. И уж конечно, проломлю голову хотя бы одному варвару!» Злости в нем не было. Откуда ей было взяться в непорочной душе?.. Зато был избыток страсти, которую едва ли мог бы сдерживать любой в его возрасте.

Впервые увидев татар, паныч был разочарован. «Разве это воины... — с презрением подумал он. — С дедовскими луками, в тулупах!.. Стадо вепрей! Наши арбалеты и пушки разделаются с ними в два счета!» Особенно его удивляло то, что у многих татар отсутствовали сабли. Вместо них к седлам пришельцев были приторочены конские челюсти, нанизанные на толстую палицу... «И этой безделицей они собираются побить нас?» — искренне смеялся молодой, забывая о всеобщем чувстве отчаяния, царившем в его стане. Его презрение можно было понять.

У каждого воина дружины, в которой он служил, обязательно имелась сабля. Иные из тех, кто был побогаче и рангом выше, например десятники, носили при себе кончар — длинный увесистый меч, одним махом которого можно было обезглавить целую ораву этих длинноволосых степных стервятников. Пан Юрий тоже мечтал иметь такой меч. Думая о нем, он воображал, как будет орудовать им в толпе наседающих на него варваров...

Но думать все время о войне не хотелось. Иной раз, когда мальчику случалось оглянуться с галереи на замковый двор, он встречался взглядом с какой-нибудь молоденькой панночкой. Увидев ангельское личико, пан Юрий расправлял плечи и старался показать своим видом, внушить пригожунье, что он следит за тем, что происходит вне замка, что ей, милой, нечего опасаться, когда он несет службу. Словно понимая его и давая знать, что доверяет ему, любезная улыбалась в ответ и скромно тупила глазки... Всякий раз, встречая такой доверчивый взгляд, наш храбрец краснел от стыда за то, что не имеет усов и что сабля его короче, чем у других дружинников...

Наступившая ночь не принесла изменений. Опустевший город хранил тишину. Разграбив его, татары больше не показывались. Действительно, создавалось впечатление, что они оставили Крево.

Но, как выяснилось скоро, нехристи не собирались уходить...

В полночь дозорные заметили движение на городских пригорках и улицах. Казалось, вокруг замка зашевелилась земля... Чуть позже стали отчетливо слышны топот и фырканье лошадей. Покачиваясь в седлах, словно притороченные тюки с соломой, татары приближались к замку с трех сторон. Пугало не количество их, а упрямое и неспешное шествие. Казалось, что взять замок им не помешает ничто...

В какое-то мгновение в стане врага раздалась команда. Эхом пронеслась она по цепи наступавших, и через минуту тысячи живых точек заплясали вокруг — татары зажгли факелы.