Песнь двадцатая

        Тут приготовил в сенях для себя Одиссей богоравный
        Ложе из кожи воловьей, еще не дубленной; покрывши
        Кожу овчинами многих овец, женихами убитых,
        Лег он; и теплым покровом его Евриклея одела.
5     Там Одиссей, женихам истребление в мыслях готовя,
        Глаз не смыкая, лежал. В ворота, он увидел, служанки,
        Жившие в тайной любви с женихами, толпой побежали,
        С хохотом громким, болтая, шумя и крича непристойно.
        Вся его внутренность пламенем гнева зажглась несказанным.
10   Долго не знал он, колеблясь рассудком и сердцем, что делать, —
        Встать ли и, вслед за бесстыдными бросившись, всех умертвить их?
        Или остаться, дав волю в последний им раз с женихами
        Свидеться? Сердце же злилось его; как рычит, ощенившись,
        Злобная сука, щеняток своих защищая, когда их
15   Кто незнакомый берет, и за них покусаться готовясь,
        Так на бесстыдниц его раздраженное сердце роптало.
        В грудь он ударил себя и сказал раздраженному сердцу:
        «Сердце, смирись; ты гнуснейшее вытерпеть силу имело
        В логе циклопа, в то время, когда пожирал беспощадно
20   Спутников он злополучных моих, — и терпенье рассудку
        Выход из страшной пещеры для нас, погибавших, открыло».
        Так усмирял он себя, обращался к милому сердцу.
        Милое сердце ему покорилось, и снова терпенье
        В грудь пролилося его; но ворочался с боку он на бок.
25   Как на огне, разгоревшемся ярко, ворочают полный
        Жиром и кровью желудок туда и сюда, чтоб отвсюду
        Мог быть он сочно и вкусно обжарен, огнем не прижженный,
        Так на постели ворочался он, беспрестанно тревожась
        В мыслях о том, как ему одному с женихов многосильной
30   Шайкою сладить. К нему подошла тут Паллада Афина,
        С неба слетевшая в виде младой, расцветающей девы.
        Тихо к его изголовью приблизясь, богиня сказала:
        «Что же не спишь ты, из всех земнородных несчастнейший? Разве
        Это не дом твой? Не верною ль в доме ты встречен женою?
35   Сын же таков твой, что всякий ему бы отцом захотел быть».
        Светлой богине ответствовал так Одиссей хитроумный:
        «Истину ты говоришь мне, богиня; но сердцем я крепко
        (В том принужден пред тобой повиниться) тревожусь, не зная,
        Буду ли в силах один с женихов многочисленной шайкой
40   Сладить? Они всей толпою всегда собираются в доме.
        Но и другою тревогой мое озабочено сердце:
        Если по воле твоей и Крониона всех истреблю я —
        Как мне спастися от мщенья родни их? Подумай об этом».
        Дочь светлоокая Зевса Афина ему отвечала:
45   «Ты, маловерный! Надеются ж люди в беде и на слабых
        Смертных, ни делом помочь, ни совета подать неспособных, —
        Я же богиня, тебя неизменно всегда от напасти
        Всякой хранившая. Слушай, понятно и ясно скажу я:
        Если бы вдруг пятьдесят из засады на двух нас напало
50   Ратей, чтоб нам совокупно погибель устроить, — при них же
        Мы бы похитили коз их, овец и быков круторогих.
        Спи, ни о чем не тревожась: несносно лежать на постели,
        Глаз не смыкая; твои же напасти окончатся скоро».
        С сими словами богиня ему затворила дремотой
55   Очи, потом на Олимп улетела. И всех усладитель
        Наших тревог, разрешающий сладко усталые члены,
        Сон овладел им. Супруга ж его, от тревоги проснувшись,
        Села бессонная в горьких слезах на постели; слезами
        Вдоволь свою сокрушенную грудь утолив, громогласно
60   Стала она призывать Артемиду и так ей молилась:
        «О Артемида, богиня великая, дочь громовержца,
        Тихой стрелою твоею меня порази и из тела
        Выведи душу мою. О, когда бы меня ухватила
        Буря и мглистой дорогой со мною умчалася в край тот,
65   Где начинает свой путь Океан,[304] круговратно бегущий!
        Были ж Пандаровы дочери схвачены бурею. Боги
        Мать и отца погубили у них; сиротами остались
        В доме семейном они; Афродита богиня питала
        Их молоком, сладкотающим медом, вином благовонным;
70   Гера дала им, от всех отличая их дев земнородных,
        Ум и красу; Артемида пленительной стройностью стана
        Их одарила; Афина их всех научила искусствам.
        Но когда на высокий Олимп вознеслась Киферея
        Там умолять, чтоб супружества счастие дал непорочным
75   Девам Зевес громолюбец, который, все ведая в мире,
        Благо и зло земнородным по воле своей посылает, —
        Гнусные Гарпии, дев беззащитных похитя, их в руки
        Предали грозных Эриний, чудовищам в рабство. О, если б
        Так и меня олимпийские боги с земли во мгновенье
80   Сбросили! Если б меня, с Одиссеем в душе, Артемида
        Светлокудрявая в темную вдруг затворила могилу
        Прежде, чем быть мне подругою мужа, противного сердцу!
        Но и тяжелые скорби становятся легче, когда мы,
        В горьких слезах, в сокрушении сердца день целый проведши,
85   Ночью в объятия сна предаемся — мы все забываем,
        Зло и добро, лишь коснется очей он целебной рукою;
        Мне же и сон мой терзает виденьями страшными демон;
        Виделось мне, что лежал близ меня несказанно с ним сходный,
        Самый тот образ имевший, какой он имел, удаляясь;
90   Я веселилась; я думала: это не сон — и проснулась».
        Так говорила она. Поднялась златовласая Эос.
        Жалобы плачущей в слух Одиссеев входили; и, слыша
        Их, он подумал, что ею был узнан; ему показалось
        Даже, что образ ее над его изголовьем летает.
95   Сбросив покров и овчины собрав, на которых лежал он,
        Все их сложил Одиссей на скамейке, а кожу воловью
        Вынес на двор. Тут к Зевесу он поднял с молитвою руки:
        «Если, Зевес, наш отец, ты меня и землей и водою
        В дом мой (хотя и подвергнул напастям) привел невредимо,
100 Дай, чтоб от первого, кто здесь проснется, мной вещее слово
        Было услышано; сам же мне знаменьем сердце обрадуй».
        Так говорил он, молясь, и Кронион молитву услышал:
        Страшно ударившим громом из звездно-бестучного неба
        Зевс отвечал. Преисполнилась радостью грудь Одиссея.
105 Слово же первое он от рабыни, моловшей на царской
        Мельнице близкой, услышал; на мельнице этой двенадцать
        Было рабынь, и вседневно от раннего утра до поздней
        Ночи ячмень и пшено там они для домашних мололи.
        Спали другие, всю кончив работу; а эта, слабее
110 Прочих, проснулася ране, чтоб труд довершить неготовый.
        Жернов покинув, сказала она (и пророчество было
        В слове ее Одиссею): «Зевес, наш отец и владыка,
        На небе нет облаков, и его наполняют, сверкая,
        Звезды, а гром твой гремит, всемогущий! Кому посылаешь
115 Знаменье грома? Услышь и меня, да исполнится ныне
        Слово мое: да последним в жилище царя Одиссея
        Будет сегодняшний пир женихов многобуйных! Колена
        Мы сокрушили свои непрестанной работой, обжорству
        Их угождая, — да нынешним кончатся все здесь пиры их!»
120 Так говорила рабыня, был рад Одиссей прорицанью
        Грома и слова, и в сердце его утвердилась надежда.
        Тут Одиссеева дома рабыни сошлися из разных
        Горниц и жаркий огонь на большом очаге запалили.
        Ложе покинул свое и возлюбленный сын Одиссеев;
125 Платье надев, изощренный свой меч на плечо он повесил;
        После, подошвы красивые к светлым ногам привязавши,
        Взял боевое копье, лучезарно блестящее медью;
        Так он ступил на порог и сказал, обратись к Евриклее:
        «Няня, доволен ли был угощением странник? Покойно ль
130 Спал он? Иль вы не хотели о нем и подумать? Обычай
        Матери милой я знаю; хотя и разумна, а часто
        Между людьми иноземными худшему почести всякой
        Много окажет, на лучшего ж вовсе и взгляда не бросит».
        Так говорил Телемах. Евриклея ему отвечала:
135 «Ты понапрасну, дитя, невиновную мать обвиняешь;
        С нею сидя, здесь вином утешался он, сколько угодно
        Было душе; но не ел, хоть его и просили. По горло
        Сыт я, сказал. А когда он подумал о сне и постели,
        Мягкое ложе она приготовить велела рабыням.
140 Он же, напротив, как жалкий, судьбою забытый бродяга,
        Спать на пуховой постели, покрытой ковром,[305] отказался;
        Кожу воловью постлал на полу и, овчин положивши
        Сверху, улегся в сенях; я покрыла его одеялом».
        Так Евриклея сказала. Тогда Телемах из палаты
145 Вышел с копьем; две лихие за ним побежали собаки.
        На площадь, главное место собранья ахеян, пошел он.
        Тут всех рабынь Одиссеева дома созвавши, сказала
        Им Евриклея, разумная дочь Певсенорида Опса:
        «Все на работу! Одни за метлы; и проворнее выместь
150 Горницы, вспрыснув полы; на скамейки, на кресла и стулья
        Пестро-пурпурные ткани постлать; ноздреватою губкой
        Начисто вымыть столы; всполоснуть пировые кратеры;
        Чаши глубокие, кубки двудонные вымыть. Другие ж
        Все за водою к ключу и скорее назад, поелику
155 Нынешний день женихи не замедлят приходом, напротив,
        Ранее все соберутся: мы праздник готовим великий».
        Так Евриклея сказала. Ее повинуяся воле,
        Двадцать рабынь побежали на ключ темноводный; другие
        Начали горницы все прибирать и посуду всю чистить.
160 Скоро прислали и слуг женихи: за работу принявшись,
        Стали они топорами поленья колоть. Воротились
        С свежей рабыни водой от ключа. Свинопасом Евмеем
        Пригнаны были три борова, самые жирные в стаде:
        Заперли их в окруженную частым забором заграду.
165 Сам же Евмей подошел к Одиссею, спросил дружелюбно:
        «Странник, учтивее ль стали с тобой Телемаховы гости?
        Иль по-вчерашнему в доме у нас на тебя нападают?»
        Кончил. Ему отвечая, сказал Одиссей хитроумный:
        «Добрый Евмей, да пошлют всемогущие боги Олимпа
170 Им воздаянье за буйную жизнь и за дерзость, с какою
        Здесь, не стыдяся, они расхищают чужое богатство!»
        Так говорили о многом они в откровенной беседе.
        К ним подошел козовод, за козами смотрящий, Меланфий;
        Коз, меж отборными взятых из стада, откормленных жирно
175 В город пригнал он, гостям на обед; с ним товарищей было
        Двое. И, коз привязавши под кровлей сеней многозвучных,
        Так Одиссею сказал, им ругаяся, дерзкий Меланфий:
        «Здесь ты еще, неотвязный бродяга; не хочешь, я вижу,
        Дать нам вздохнуть; мой совет, убирайся отсюда скорее;
180 Иль и со мной у тебя напоследок дойдет до расправы;
        Можешь тогда и моих кулаков ты отведать; ты слишком
        Стал уж докучен; не в этом лишь доме бывают обеды».
        Кончил. Ему Одиссей ничего не ответствовал; только
        Молча потряс головою и страшное в сердце помыслил.
185 Третий тут главный пастух подошел к ним, коровник Филойтий;
        Коз он отборных привел с нетелившейся, жирной коровой.
        В город же их привезли на судах перевозчики, всех там,
        Кто нанимал их, возившие морем рабочие люди.
        Коз и корову Филойтий оставил в сенях многозвучных;[306]
190 Сам же, приближась к Евмею, спросил у него дружелюбно:
        «Кто чужеземец, тобою недавно, Евмей, приведенный
        В город? К какому себя причисляет он племени? Где он
        Дом свой отцовский имеет? В какой стороне он родился?
        С виду он бедный скиталец, но царственный образ имеет.
195 Боги бездомно-бродящих людей унижают жестоко;
        Но и могучим царям испытанья они посылают».
        Тут к Одиссею, приветствие правою сделав рукою,
        Ласково он обратился и бросил крылатое слово:
        «Радуйся, добрый отец чужеземец; теперь нищетою
200 Ты удручен — но пошлют наконец и тебе изобилье
        Боги. О Зевс! Ты безжалостней всех, на Олимпе живущих!
        Нет состраданья в тебе к человекам; ты сам, наш создатель,
        Нас предаешь беспощадно беде и грызущему горю.
        Потом прошибло меня и в глазах потемнело, когда я
205 Вспомнил, взглянув на тебя, о царе Одиссее: как ты, он,
        Может быть, бродит в таких же лохмотьях, такой же бездомный.
        Где он, несчастный? Еще ли он видит сияние солнца?
        Или его уж не стало и в область Аида сошел он?
        О благодушный, великий мой царь! Над стадами коров ты
210 Здесь в стороне кефалленской меня молодого поставил;
        Много теперь расплодилось их; нет никого здесь другого,
        Кто бы имел столь великое стадо коров крепколобых.
        Горе! Я сам приневолен сюда их водить на пожранье
        Этим грабителям. Сына они притесняют в отцовом
215 Доме; богов наказанье не страшно им; между собою
        Все разделить уж богатство царя отдаленного мыслят.
        Часто мне замысел в милое сердце приходит (хотя он,
        Правду сказать, и не вовсе похвален: есть в доме наследник),
        Замысел в землю чужую со стадом моим, к иноземным
220 Людям уйти. Несказанное горе мне, здесь оставаясь,
        Царских прекрасных коров на убой отдавать им; давно бы
        Эту покинул я землю, где столько неправды творится,
        Стадо уведши с собою, к иному царю перешел бы
        В службу — но верится все мне еще, что воротится в дом свой
225 Он, наш желанный, и всех их, грабителей, разом погубит».
        Кончил. Ему отвечая, сказал Одиссей хитроумный:
        «Видно, порода твоя не простая, мой честный коровник;
        Сердцем, я вижу, ты верен и здравый имеешь рассудок;
        Радость за то объявляю тебе и клянуся великой
230 Клятвой, Зевесом отцом, гостелюбною вашей трапезой,
        Также святым очагом Одиссеева дома клянуся
        Здесь, что еще ты отсюда уйти не успеешь, как сам он
        Явится; можешь тогда ты своими глазами увидеть,
        Если захочешь, какой с женихами расчет поведет он».
235 Кончил. Ему отвечал пастухов повелитель Филойтий:
        «Если ты правду сказал, иноземец (и Дий да исполнит
        Слово твое), то и я, ты увидишь, не празден останусь».
        Тут и Евмей, свинопас благородный, богов призывая,
        Стал их молить, чтоб они возвратили домой Одиссея.
240 Так говорили о многом они, от других в отдаленье.
        Тою порой женихи, согласившись предать Телемаха
        Смерти, сходились; но в это мгновение слева поднялся
        Быстрый орел, и в когтях у него трепетала голубка.
        Знаменьем в страх приведенный, сказал Амфином благородный:
245 «Замысел наш умертвить Телемаха, друзья, по желанью
        Нам не удастся исполнить. Подумаем лучше о пире».
        Так он сказал; подтвердили его предложенье другие.
        Все они вместе пошли и, когда в Одиссеев вступили
        Дом, положивши на гладкие кресла и стулья одежды,
250 Начали крупных баранов, откормленных коз и огромных,
        Жирных свиней убивать; и корову зарезали также.
        Были изжарены прежде одни потроха, и в кратеры
        Влито с водою вино. Свинопас двоеручные кубки
        Подал, потом и в прекрасных корзинах коровник Филойтий
255 Хлебы разнес; а Меланфий вином благовонным наполнил
        Кубки. И подняли руки они к приготовленной пище.
        Но Одиссею, с намереньем хитрым в уме, на пороге
        Двери широкой велел Телемах поместиться; подвинув
        К ней небольшую, простую скамейку и низенький столик,
260 Часть потрохов он принес, золотой благовонным наполнил
        Кубок вином и, его подавая, сказал Одиссею:
        «Здесь ты сиди и вином утешайся с моими гостями,
        Новых обид не страшася; рукам женихов я не дам уж
        Воли; мой дом не гостиница, где произвольно пирует
265 Всякая сволочь, а дом Одиссеев, царево жилище.
        Вы ж, женихи, воздержите язык свой от слов непристойных,
        Также и воли рукам не давайте; иль будет здесь ссора».
        Так он сказал. Женихи, закусивши с досадою губы,
        Смелым его пораженные словом, ему удивлялись.
270 Но, обратясь к женихам, Антиной, сын Евпейтов, воскликнул:
        «Как ни досадно, друзья, Телемахово слово, не должно
        К сердцу его принимать нам; пускай он грозится! Давно бы,
        Если б тому не препятствовал вечный Кронион, его мы
        Здесь упокоили — стал он теперь говорун нестерпимый».
275 Кончил; но слово его Телемах без вниманья оставил.
        В это время народ через город с глашатаем жертву
        Шел совершать:[307] в многотенную рощу метателя верных
        Стрел Аполлона был ход густовласых ахеян направлен.
        Те же, изжарив и с вертелов снявши хребтовое мясо,
280 Роздали части и начали пир многославный. Особо
        Тут принесли Одиссею проворные слуги такую ж
        Мяса подачу, какую имели и сами; то было
        Так им приказано сыном его, Телемахом разумным.
        Тою порою Афина сама женихов возбуждала
285 К дерзко-обидным поступкам, дабы разгорелось сильнее
        Мщенье в гневной душе Одиссея, Лаэртова сына.
        Там находился один, от других беззаконной отличный
        Дерзостью, родом из Зама; его называли Ктесиппом.
        Был он несметно богат и, гордяся богатством, замыслил
290 Спорить с другими о браке с женою Лаэртова сына.
        Так, к женихам обратяся, сказал им Ктесипп многобуйный:
        «Выслушать слово мое вас, товарищи, я приглашаю:
        Мяса, как следует, добрую часть со стола получил уж
        Этот старик — и весьма б непохвально, неправедно было,
295 Если б гостей Телемаховых кто их участка лишал здесь.
        Я ж и свою для него приготовил подачу, чтоб мог он
        Что-нибудь дать за купанье рабыне иль должный подарок
        Сделать кому из рабов, в Одиссеевом доме живущих».
        Тут он, схвативши коровью, в корзине лежавшую ногу,
300 Сильно ее в Одиссея швырнул; Одиссей, отклонивши
        Голову вбок, избежал от удара; и страшной улыбкой
        Стиснул он губы; нога ж, пролетевши, ударила в стену.
        Грозно взглянув на Ктесиппа, сказал Телемах раздраженный:
        «Будь благодарен Зевесу, Ктесипп, что удар не коснулся
305 Твой головы чужеземца: он сам от него отклонился;
        Иначе острым копьем повернее в тебя бы попал я;
        Стал бы не брак для тебя — погребенье отец твой готовить.
        Всем говорю вам: отныне себе непристойных поступков
        В доме моем позволять вы не смейте; уж я не ребенок,
310 Все уж теперь понимаю; все знаю, что надобно делать.
        Правда, еще принужден я свидетелем быть терпеливым
        Здесь истребленья баранов, и коз, и вина, и богатых
        Наших запасов, — я с целой толпою один не управлюсь;
        Новых обид мне, однако, я вам не советую делать;
315 Если ж намеренье ваше меня умертвить, то, конечно,
        Будет пристойней, чтоб, в доме моем пораженный, я встретил
        Смерть там, чем зрителем был беззаконных поступков и видел,
        Как обижают моих в нем гостей, как рабынь принуждают
        Злым угождать вожделеньям в священных обителях царских».
320 Так он сказал; все кругом неподвижно хранили молчанье.
        Но Агелай, сын Дамасторов, так отвечал напоследок:
        «Правду сказал он, друзья; на разумное слово такое
        Вы не должны отвечать оскорбленьем; не трогайте боле
        Старого странника; также оставьте в покое и прочих
325 Слуг, обитающих в доме Лаэртова славного сына.
        Я ж Телемаху и матери светлой его дружелюбно
        Добрый и, верно, самим им угодный совет предложу здесь:
        В сердце своем вы доныне питали надежду, что боги,
        Вашим молитвам внимая, домой возвратят Одиссея;
330 Было доныне и нам невозможно на медленность вашу
        Сетовать, так поступать вам советовал здравый рассудок
        (Мог после брака внезапно в свой дом Одиссей возвратиться);
        Ныне ж сомнения нет нам: мы знаем, что он невозвратен.
        Матери умной своей ты теперь, Телемах благородный,
335 Должен сказать, чтоб меж нами того, кто щедрей на подарки,
        Выбрала. Будешь тогда ты свободно в отеческом доме
        Жить; а она о другом уж хозяйстве заботиться станет».
        Кротко ему отвечал рассудительный сын Одиссеев:
        «Нет, Агелай, я Зевесом отцом и судьбой Одиссея
340 (Что бы с ним ни было: жив ли, погиб ли) клянусь перед всеми
        Вами, что матери в брак не мешаю вступить, что, напротив,
        Сам убеждаю ее по желанию выбрать, и много
        Дам ей подарков; но из дома выслать ее по неволе
        Я и помыслить не смею — то Зевсу не будет угодно».
345 Так говорил Телемах. В женихах несказанный Афина
        Смех пробудила, их сердце смутив и рассудок расстроив.
        Дико они хохотали; и, лицами вдруг изменившись,
        Ели сырое, кровавое мясо; глаза их слезами
        Все затуманились; сердце их тяжкой заныло тоскою.
350 Феоклимен богоравный тогда поднялся и сказал им:
        «Вы, злополучные, горе вам! Горе! Невидимы стали
        Головы ваши во мгле и невидимы ваши колена;
        Слышен мне стон ваш, слезами обрызганы ваши ланиты.
        Стены, я вижу, в крови; с потолочных бежит перекладин
355 Кровь; привиденьями, в бездну Эреба бегущими,[308] полны
        Сени и двор, и на солнце небесное, вижу я, всходит
        Страшная тень, и под ней вся земля покрывается мраком».
        Так он сказал им. Безумно они хохотать продолжали.
        Тут говорить женихам Евримах, сын Полибиев, начал:
360 «Видно, что этот, друзья, чужеземец в уме помешался;
        На площадь должно его проводить нам, пусть выйдет на свежий
        Воздух, когда уж ему так ужасно темно здесь в палате».
        Феоклимен богоравный сказал, обратясь к Евримаху:
        «Нет, Евримах, в провожатых твоих не имею я нужды;
365 Две есть ноги у меня, и глаза есть и уши; рассудок
        Мой не расстроен, и память свою я еще не утратил.
        Сам убегу я отсюда; я к вам подходящую быстро
        Слышу беду; ни один от нее не уйдет; не избегнет
        Силы ее никоторый из вас, святотатцев, губящих
370 Дом Одиссеев и в нем беззаконного много творящих».
        Так он сказал, и, поспешно палату покинув, к Пирею
        Прямо пошел, и Пиреем был с прежнею ласкою принят.
        Тою порой, поглядевши с насмешкой один на другого,
        Начали все Телемаха дразнить женихи, над гостями
375 Дома его издеваясь, и так говорили иные:
        «Друг Телемах, на отбор негодяи тебя посещают;
        Прежде вот этот нечистый пожаловал в дом твой бродяга,
        Хищник обеденных крох, ни в какую работу не годный,
        Слабый, гнилой старичишка, земли бесполезное бремя;
380 Гость же другой помешался и начал беспутно пророчить.
        Выслушай лучше наш добрый совет, Телемах многомудрый:
        Дай нам твоих благородных гостей на корабль крутобокий
        Бросить, к сикелам отвезть и продать за хорошие деньги».
        Так говорили они; Телемах, их словам не внимавший,
385 Молча смотрел на отца, дожидаясь спокойно, чтоб подал
        Знак он, когда начинать с баззаконною шайкой расправу.
        В горнице ближней на креслах богатых в то время сидела
        Многоразумная старца Икария дочь, Пенелопа;
        Было ей слышно все то, что в собранье гостей говорилось.
390 Весел беспечно, и жив разговором, и хохотом шумен
        Был их обед, для которого столько настряпали сами;
        Но никогда, и нигде, и никто не готовил такого
        Ужина людям, какой приготовил с Палладою грозный
        Муж для незваных гостей, беззаконных ругателей правды.

Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: