— Вам известно, что сделали с этим ребёнком после того, как он родился?

— Известно, Ваше преосвященство.

— Расскажите, что вы об этом знаете.

— Когда меня их сиятельство выгнали, я не сразу в деревню уехал, а ещё некоторое время в замковых постройках укрывался — в сараях да на конюшне. Меня прислуга подкармливала, жалели, значить. Всё, чаял, графиня меня ещё утешит, да и с ребёночком нашим хотелось мне знать, что будет. Так я однажды и подслушал, как оне с подругой своей, графиней Оддбэй, значить, говорили, и леди Элинор сказали, что отдадут ребёнка в приют в графстве Оддбэй, а потом приглядывать за ним будут. Ну вот я и жил так, думал, пока родов дождусь, а потом и прослежу, как оно всё будет.

— И что, проследили? Отдала она ребёнка в приют?

— Проследил, — низким голосом вдруг протянул свидетель, — Только опоздал я немного. Оне ж в карете ехали, а я пешком по снегу шёл, декабрь был тогда, мороз сильный стоял. Дитё графиня не отдала никому, а у ворот приюта так и бросила в снег, в одних тонких пелёнках да вот в этой рубашечке.

После этих слов свидетель достал из-за пазухи и развернул пожелтевшее кружевное платьице новорожденного. Несколько мгновений в зале стояла мёртвая тишина.

— И что же сталось с ребёнком? — спросил епископ.

— Обморозила ножки наша дочка, Ваше преосвященство. Описалась она тогда, вот ножки и заледенели. Я принёс её в деревню, там ей ножки и пришлось отнять, по коленочки почти, почернели они, значить.

Леди Элинор молча хватала воздух, как вытащенная на берег рыба. В этот момент викарий открыл дверь и впустил в зал ребёнка. Девочка восьми-девяти лет с шапкой чёрных непокорных кудрей как у плотника, и с янтарными глазами, как у леди Элинор, неуклюже прошла по дорожке, переступая ногами, оканчивающимися деревянными палками с приделанными к ним деревянными же башмаками, выкрашенными в чёрный цвет. Она подошла к свидетелю, потом посмотрела на леди Элинор, которую ей указал рукой плотник, и спросила:

— Вот это моя мама, да, пап?

Леди Элинор вскочила и завизжала, словно бес, которого задело святое знамение:

— Уберите этого ребёнка, она не моя дочь!

После этого она резко побледнела и грохнулась в неподдельный обморок.

Викарий суда срочно вызвал прислужника, которому поручил привести лекаря для леди Элинор. Пока в заседании суда образовалась незапланированная и необъявленная пауза, Майкл со своего места громко спросил:

— Бенджамин, а вашей дочери тоже отказали в церковном крещении?

— Отказали, она же не от законной жены у меня, — вздохнул тот, кладя свою широкую ладонь на кудрявую голову дочери. Взгляд его при этом был наполнен любовью и жалостью к несчастной девочке.

Майкл многозначительно молчал, глядя на высокий суд.

Наконец, леди Элинор пришла в себя и села на своё место. Заседание продолжилось. Плотника с дочерью отпустили на места для зрителей.

Поскольку никаких других доказательств больше не представлялось, суд дал право истице и ответчикам сказать заключительное слово.

Леди Элинор встала, и глядя в пространство перед собой, сказала:

— Всё, что я говорила в суде — это правда. Меня оклеветали, и все свидетели говорили только ложь. Я прошу высокий суд восстановить мой брак с графом Фредериком Фосбери, либо расторгнуть его из-за виновности ответчика, который вынудил меня избавиться от нашего с ним ребёнка, не имея других формальных причин для того, чтобы разрушить брачные узы со мной.

Потом дали слово лорду Фредерику.

— Я глубоко раскаиваюсь в своих грехах перед церковью, когда скрыл истинные причины расторжения своего брака с леди Элинор Фосбери, которые на самом деле заключались в её супружеской измене. А также, когда солгал при обряде крещения о ребёнке, которого я назвал своим сыном, рождённым в браке от своей жены Долорес-Софии, который на самом деле рождён от других отца и матери.

Лорд Фредерик немного помолчал, и было видно, как тяжело ему даются следующие слова:

— Я раскаиваюсь, что просил руки маркизы Долорес-Софии, скрыв от её отца и от неё, что я не могу иметь детей, поскольку ещё в юности переболел свинкой. Прошу высокий суд сохранить мои брачные узы с Долорес-Софией Фосбери, урождённой Крэйбонг, и позволить нам с ней усыновить младенца, крещённого именем Эдвард.

Затем слово получила Дора.

— Я признаю свою вину перед церковью в том, что солгала при крещении Эдварда о том, что он является моим сыном, рождённого от брака с графом Фредериком Фосбери. Прошу высокий суд…

Дора запнулась, и в зале повисла звенящая тишина.

— Прошу признать незаключённым мой брак с лордом Фредериком Фосбери, как совершённый под влиянием заблуждения. А также…

В зале за спиной Доры раздавалось шевеление и какие-то тихие разговоры, поэтому она чуть повысила громкость своего голоса и продолжила:

— А также я прошу высокий суд инициировать пересмотр церковных уложений о запрете на крещение незаконнорожденных детей. И в обычной жизни, и в этом заседании мы видим, как эти законы губят и уродуют жизни невинных младенцев, как они зачастую толкают взрослых людей на жестокие и неправедные поступки, на ещё больший грех перед богом и церковью. Отношение церкви к таким детям не исчерпывается тем, что им приходится пережить. Изгоняя детей от себя, церковь, вольно или невольно, развязывает руки и обществу, провоцируя делать из них изгоев. Наказание взрослых людей за блуд, получаемое ими от церкви и общества, несравнимо меньше, чем тяготы, которые падают на головы их детей. А так быть… — Дора отрицательно покачала головой, — Не должно.

На этом судебное заседание окончилось, приговор церковного трибунала обещали объявить через неделю.

Выйдя из здания епископата, Дора попросила лорда Фредерика отвезти её к герцогу Крэйбонгу, у которого, как она сказала, хочет погостить до оглашения приговора. Граф Фосбери не нашёл в себе сил возразить ей сейчас. В карете Элизабет начала вдруг горько плакать, словно в ней расправилась некая пружина, которую она сжимала всё последнее время. Сидевший рядом с ней брат утешающе похлопывал её по склонённой к нему голове и по спине.

"Ваша милость,

С тягостным волнением должна сообщить Вам, что в нашей семье случилость несчастье. Первая жена моего брата, леди Элинор Фосбери, обратилась в церковный трибунал и к Его Величеству с клеветническими измышлениями и жалобами. Её требование заключалось в восстановлении её брака с моим братом Фредериком Фосбери. Сегодня закончилось судебное заседание трибунала по этим жалобам, приговор суда будет оглашён через неделю. Будучи связанной клятвой, я не могу сообщить Вам о том, что происходило в суде, на котором я выступала свидетелем в защиту чести своего брата и Вашей сестры Долорес-Софии. Возможно, когда Вы получите это письмо, наша семья уже будет непоправимо разрушена. Вполне вероятно, что будет аннулирован брак Фредерика с Вашей сестрой, а также в записях о рождении виконта Эдварда будет вычеркнуто указание на его родителей. Я нахожусь в полном отчаянии, когда думаю о дальнейшей судьбе Вашего маленького племянника. Конечно, никто из нас не оставит его своей заботой и попечением, из-за любви, которую мы все к нему питаем, но ему, как и каждому человеку, очень нужны родители, которыми он мог бы гордиться и брать с них пример для своей жизни.

Остаюсь вечно преданной Вам, Элизабет Фосбери".

Приехав в дом герцога, Дора не застала в нём ни самого герцога, ни Брайана. Она сказала миссис Тэчворк, что, скорее всего, погостит тут неделю, велела приготовить ей её прежние покои и прислать в услужение горничную Салли. Дора с удовольствием расслабилась в горячей ванне под заботливыми руками и под нескончаемо журчащую речь Салли, по которой, оказывается, успела сильно соскучиться. Не хотелось ни о чём думать, словно все силы на тревожные мысли и волнение были ею исчерпаны. Дора отправилась в постель, наказав разбудить её вечером, когда вернётся герцог.