Вслед за тем боем был еще один, на марше сюда — с танками, сбившими заслон отходивших на одесские рубежи войск. Богданов успел развернуть свои дивизионы, и снова несколько танков было уничтожено прямой наводкой. А главное — отражена попытка врага с ходу прорваться туда, где еще не успела занять оборону наша пехота.

Тяжелая артиллерия предназначена вести огонь издалека. И 265-м полком, естественно, дорожили как особо мощной огневой силой, берегли для использования но прямому назначению. Но на войне приходится решать и непредвиденные задачи. На каких учениях тяжелый артполк поставили бы на передний край в качестве противотанкового? Однако богдановцы оказались подготовленными и к этому.

При прощании Николай Васильевич сказал:

— Приезжайте к нам, товарищ полковник, немного погодя на новоселье. Вот устроятся расчеты в землянках поуютнее, может быть, даже тесом разживемся стены обшить, полы настлать… Ну и баня запланирована, столовая комсостава. Приезжайте — посмотрите.

Вот оно как! Только что заняты новые позиции. Общая задача — во что бы то ни стало выстоять. При мне Богданов предупреждал командиров дивизионов и батарей, что по-прежнему должны быть наготове для раздачи расчетам ручные гранаты — мало ли что… И в то же время уже думают, оказывается, о нехитрых удобствах солдатского быта, о собственной баньке…

Худощавое лицо майора выглядело усталым и осунувшимся. Должно быть, давно по-человечески не спал, как и все в полку. И я понял: то, о чем он сейчас заговорил, занимает его, конечно же, не только в силу привычки заботиться о подчиненных. Тут нечто большее. Если вдуматься, то фронтовая баня и благоустройство землянок (а все намеченное богдановцы осуществили) приобретали сейчас особый смысл. Разве не должно и это укреплять у людей уверенность, что здесь они обосновались прочно?

"Умный командир!" — подумалось мне. И вспомнилась фраза, которую произнес Николай Васильевич в разговоре с артиллеристами полчаса назад:

— Раз подошли к Одессе, значит, отступать кончили.

Знакомство с майором Богдановым оставило чувство гордости за командиров, которые выросли, сложились в мирные годы, но умеют учитывать все, от чего зависит успех на войне.

А в штаб армии прибыл тем временем невысокий полковник, с бритой наголо головой и густыми темными бровями, — комендант Тираспольского укрепрайона Григорий Матвеевич Коченов, разоруживший последние свои доты у Днестра.

Медаль "XX лет РККА" на его гимнастерке свидетельствовала, что это ветеран Красной Армии. Сейчас он держался как-то скованно, стесненно. Нетрудно было понять, что творится на душе у командира, оставившего по приказу укрепленный рубеж, который он и его подчиненные привыкли считать неприступной крепостью и где приготовились стоять насмерть…

Сидеть без дела коменданту ТИУР, разумеется, не пришлось.

— Будете со своими инженерами строить баррикадную оборону, — объявил ему командарм. — Оборудованием рубежей на подступах к городу занимается теперь генерал Хренов. Но нужны укрепления и в самой Одессе. Лучше, конечно, чтоб не понадобились никакие баррикады, а иметь их все-таки следует.

Штаб ТИУР располагал опытными инженерами-фортификаторами. Им доводилось строить не только доты. Если Днестр угрожал большим разливом, под их руководством возводились заградительные валы и плотины. Коченов распределил своих фортификаторов по районам Одессы, где жители города уже сооружали баррикады с бойницами и узкими проходами для пешеходов и транспорта. Сначала строили три пояса таких заграждений, затем их стало шесть: первый — на окраинах, последний — невдалеке от причалов порта.

8 августа с 19 часов начальник гарнизона по решению Военного совета армии объявил Одессу на осадном положении. Для входа и въезда в город вводились особые пропуска, движение транспорта и пешеходов по улицам разрешалось с шести утра до восьми вечера. Вместе с этим приказом на стенах домов и афишных тумбах расклеивалось обращение обкома и горкома партии, областного и городского Советов к населению: "Товарищи! Враг стоит у ворот Одессы…" — так начиналось оно.

Горькие и тревожные слова, от которых у людей сжималось сердце, суровели лица, невольно ускорялся шаг. Все понимали: осадное положение означает, что фронт совсем близок.

Но именно в этот день в штабе вздохнули с облегчением — становилось ясно, что части Приморской армии организованно, не давая противнику вклиниться в свои боевые порядки, занимают указанные им рубежи.

Особенно радовались этому моряки. Приподнятое настроение в штабе военно-морской базы так и чувствовалось при любом телефонном разговоре по самым обыденным делам. Одесские моряки готовились к худшему — к тому, что окажутся перед прорвавшимся врагом одни или с очень малочисленными другими частями. О такой возможности предупреждал командование базы нарком Военно-Морского Флота, требуя оборонять Одессу при любых обстоятельствах.

В штабе Одесской базы пересчитывали свои наличные силы и возможные резервы, расставляли их, пока на бумаге, по периметру ближайших к городу оборонительных рубежей и пытались дать себе отчет: сколько дней, учитывая и баррикадные бои на улицах, можно продержаться против пяти — семи фашистских дивизий? И как надеялись, что остаться одним все-таки не придется, с каким ликованием встречали известия, что основные силы Приморской армии не отброшены на восток, не откатываются к городу с противником на плечах, а уверенно закрепляются на рубежах Одесской обороны!

В бои за город армейцы и моряки вступали плечо к плечу. Занял свой участок обороны у Аджалыкского лимана 1-й морской полк. Вышли на огневые позиции шесть подвижных береговых батарей Одесской базы, а пять стационарных повернули стволы своих орудий в сторону суши. Из кораблей базы был сформирован отряд Северо-Западного района, получивший приказ наркома ВМФ — войска на берегу поддерживать до последнего снаряда.

Обстановка подсказывала целесообразность централизованного (насколько это окажется возможным) управления огневыми средствами. Горячим поборником этого был прежде всего Николай Кирьякович Рыжи.

— Авиации у нас немного, танков и вовсе нет, — доказывал он в штарме. — В сущности, артиллерия — единственная сила, которая всегда может поддержать пехоту. Тем важнее собрать эту силу в кулак, иметь возможность сосредоточивать огонь и полевой, и береговой, и корабельной артиллерии там, где он особенно нужен.

Рыжи и его начальник штаба майор Н. А. Васильев легко достигли взаимопонимания с артиллеристами военно-морской базы. К началу боев на дальних подступах к городу все береговые батареи были включены в зависимости от их калибра и других данных либо в группы поддержки пехоты, либо в группы дальнего действия, управляемые штабом артиллерии армии.

Пока войска выходили на новый рубеж, штаб артиллерии еще не знал, сколько у нас окажется полевых орудий. Особенно тревожила в этом отношении 95-я дивизия: ее артиллеристы, прикрывая пехоту, много раз вели огонь прямой наводкой, и у них могли быть значительные потери. К счастью, оказалось, что артполки и дивизионы сохранили боевую технику почти полностью.

Итог, подведенный полковником Рыжи, был такой: армия имеет 303 орудия (считая и 45-миллиметровые). Небогато, если учесть, что ширина фронта, потом сократившегося, составляла более 150 километров. Однако могло быть и хуже.

Прибавлялось еще 35 орудий береговых батарей (самые мощные имели калибр 180–203 миллиметра и дальность стрельбы до 35 километров). Около 30 стволов насчитывалось в корабельном отряде поддержки.

Мы не располагали пока данными о том, сколько артиллерии стягивает к Одессе противник. Не приходилось, однако, сомневаться, что у врага ее окажется больше, чем у нас (как потом выяснилось, больше примерно в пять раз). Тем дороже было каждое наше орудие.

Немало уже повидали с начала войны пушки, оказавшиеся на одесских рубежах. Многие из них помогали три недели держать фронт на Пруте, а потом на Днестре. Некоторые участвовали в уличных боях в Кишиневе. Другие были буквально на руках пронесены своими расчетами через все преграды в лесистых молдавских горах — Кодрах…