Так командование противника поднимало наступательный дух. у своих солдат. Вспомнились и отчаянные "психические" атаки, и румынские артиллеристы, работавшие под дулами немецких автоматов. Враг, обеспечивший себе под Одессой уже по меньшей мере четырехкратный численный перевес, этими приказами расписывался в своем бессилии, в невозможности выполнить ставившуюся 4-й румынской армии задачу.

Задним числом — майор Потапов в таких случаях всегда бывал немного сконфужен — мы узнали еще несколько дат, к которым противник планировал овладеть городом: 23, 25, 27 августа… На 23-е, оказывается, назначался даже парад на Соборной площади (такого названия давно уже не существовало). Не потому ли Антонеску явился в 4-ю армию 22-го?

А от пленных, сдавшихся 2 сентября, стало известно, что накануне Антонеску выступал на совещании командного состава в Выгоде, где требовал любыми средствами взять Одессу 3 сентября.

Таким образом, этот срок дошел до нас уже не задним числом. Поневоле "приходилось задуматься: на что рассчитывает противник теперь, что и где затевает?

Севастополь только что предупредил нас о замеченном воздушной разведкой сосредоточении плавсредств в болгарских портах. По мнению флотских товарищей, это могло быть подготовкой к высадке под Одессой морского десанта. Такое предупреждение мы имели и две недели назад. Но десант с моря представлялся все-таки маловероятным. Хотя бы потому, что у нас оставались еще мощные береговые батареи, о чем враг знал.

2 сентября командарм и штаб армии особенно внимательно следили за положением в Южном секторе. На рассвете там возобновились начатые с вечера контратаки чапаевцев. Им ставилась задача — это стало возможным после получения подкреплений — вернуть утраченные в последние дни позиции в районе Ленинталя (ныне совхоз "Авангард") и хутора Красный Переселенец.

Инициатива на этом участке оставалась в наших руках до середины дня. Преодолевая упорное сопротивление противника, чапаевцы продвигались вперед. В числе захваченных утром трофеев были два 85-миллиметровых орудия. Но продвижение становилось все медленнее. Генерала Петрова беспокоили образовавшиеся разрывы. Через них по высокой кукурузе пробирались в наши тылы группы вражеских автоматчиков, ликвидация которых отвлекала силы.

А около 14 часов обстановка резко изменилась: на всем фронте Южного сектора начались атаки крупных сил противника. Вскоре наш 7-й кавполк оказался оттесненным к хутору Дальницкому. К вечеру отошли с боем на новые рубежи и некоторые подразделения чапаевцев.

Ухудшилось также положение в Западном секторе. На левом его фланге враг ворвался в Вакаржаны, а около железной дороги на Тирасполь овладел несколькими высотками. Под вечер разразился грозовой ливень. Но бои продолжались и всю ночь на 3 сентября.

Сутки назад генерал Воробьев сообщал:

— У нас подозрительно тихо. Пока ведем оборонительные работы.

Теперь Василий Фролович передавал:

— Таких яростных ночных атак в полосе дивизии еще не было. Прямо осатанели! Подпускаем на сто метров, расстреливаем в упор, а они опять лезут. На некоторых участках удается отбиваться только штыковыми контратаками…

Все же этот ночной натиск почти везде был отбит. Лишь в самом центре Западного сектора противник еще немного продвинулся. Это стоило ему больших потерь. По словам неприятельских солдат, сдавшихся тут в плен, в их ротах осталось по 15–20 человек.

Существовала, однако, и другая "арифметика", менее утешительная для нас. Пленные, взятые за последние два-три дня в полосе одной нашей 95-й дивизии, принадлежали к шести вражеским: 3, 5, 6, 7 и 11-й пехотным, 1-й гвардейской… И хотя среди этих дивизий были и весьма потрепанные, а некоторые действовали здесь лишь частью своих полков, общее численное превосходство противника на фронте Западного сектора выглядело достаточно внушительно.

По-видимому, неприятельское командование, после того как сорвалась попытка прорваться к Одессе между северными лиманами, опять переносило главный натиск на центральный участок нашей обороны.

Однако это было уже в сентябре, а необходимо еще вернуться к тому, что происходило в Южном и Западном секторах в конце августа, когда развертывались известные читателю события в Восточном секторе.

В боевом донесении, переданном утром 28 августа в штаб Черноморского флота, мы отметили, что, по имеющимся данным, 14-я румынская пехотная дивизия (она была в числе войск, действовавших против нашего Южного сектора) потеряла более половины личного состава. Это донесение пошло также в штаб военно-воздушных сил флота: нанести 14-й дивизии такой урон помогли бомбовые удары морских летчиков.

В тот же день против левого фланга Приморской армии обнаружилась новая для нас 8-я пехотная дивизия, а немного позже еще и 21-я пехотная. Появление их означало, очевидно, не только замену соединений, понесших большие потери, но и наращивание неприятельских сил на южном направлении.

Как впоследствии стало известно из трофейных документов, как раз в то время Антонеску, требуя от своей 4-й армии как можно быстрее захватить дамбу Куяльницкого лимана, наряду с этим поставил ей задачу — выйти на другом фланге к Дальнику и Сухому лиману. Ближайшая цель, которая этим преследовалась, состояла в том, чтобы получить позиции для артиллерийского обстрела тылов нашего Южного сектора и западной части Одессы.

Наш левый фланг отстоял от города пока значительно дальше правого. Однако условия для обороны здесь были сложнее. Местность очень открытая, почти нет даже тех небольших лесопосадок, которые пересекают степной массив на центральном участке. Весьма уязвимы для вражеских ударов и ведущие к фронту дороги. Но главная беда — мало войск.

Довольно долго фронт Южного сектора держали всего два стрелковых полка чапаевцев. Теперь к ним прибавились два полка кавдивизии. Кавалеристы — мы продолжали их так называть, хотя оба эти полка уже окончательно расстались с конями и сняли пулеметы с тачанок, — внесли свой вклад в разгром 14-й дивизии противника. В ночном бою 27 августа они основательно потрепали ее 13-й полк, захватив немало разного оружия. Это был один из тех боев, общий исход которых сорвал попытку врага наступать на наш левый фланг широким фронтом.

В последующие дни атаки противника сосредоточились яа сравнительно узком около двух километров — участке, примыкающем к дороге, что идет от Беляевки к Одессе через Фрейденталь, Красный Переселенец и Дальник.

Здесь, прикрывая самый прямой и короткий путь на Одессу с этого направления, оборонялся 287-й полк Чапаевской дивизии. 29 августа он совершил подвиг, о котором, мне кажется, нельзя сказать сильнее, чем было сказано в лаконичном боевом донесении штаба дивизии:

"287-й стрелковый полк до наступления темноты отбивал ожесточенные атаки противника. К исходу дня в полку осталось 740 штыков. Подразделения полка прочно удерживают занимаемые позиции".

В Чапаевской дивизии этот полк был новым. Он вошел в ее состав при перегруппировке войск на рубеже Днестра. Но уже одним таким боевым днем он доказал, что достоин принявшей его легендарной дивизии. 740 штыков — это всего лишь батальон, если рассматривать голые цифры. Однако полк остается полком, если он и в таком составе удерживает свои позиции.

287-м стрелковым временно командовал А. И. Ковтун-Станкевич, числившийся по штату начальником дивизионной разведки. По званию он был всего-навсего капитаном, но комбатом воевал еще в гражданскую. Я немного знал его по предвоенным месяцам, когда штаб чапаевцев и наш помещались по соседству у Дуная (знал просто как Андрея Игнатьевича Ковтуна — второй частью своей фамилии он краткости ради не пользовался). Тогда капитан только что пришел из запаса после большого перерыва в военной службе.

Генерал Петров впервые встретился с ним, став комдивом Чапаевской и начальником Южного сектора. Обстановка не позволяла Ивану Ефимовичу самому побывать везде, и он давал отдельным командирам штадива, внушавшим ему особое доверие, задания, которые формулировал примерно так: "Немедленно отправиться туда-то и лично проверить организацию обороны в каждой роте, каждом взводе. Самому пройти но переднему краю, не полагаясь ни на чьи доклады. Обнаруженные недочеты устранять на месте. Если потребуется — действовать от моего имени. По окончании работы доложить мне". Такое задание — касалось оно как раз 287-го полка — получил и начальник дивизионной разведки.