Оставалось последнее средство дальней связи - прожектор. И вскоре им пришлось воспользоваться.

Парламентер

В жизни часто случается так, что одно и то же событие, происшедшее на глазах многих людей, воспринимается ими не всегда одинаково… Это явление зависит от многих объективных и субъективных факторов, из которых немалую роль играет то обстоятельство, насколько неожиданно возникло и как быстротечно протекало наблюдаемое событие.

Так же часто в жизни случается, что первое впечатление об изменении в окружающей нас среде, особенно если событие протекает внезапно, врезается в памяти в том виде, в каком оно представилось (зафиксировалось) в сознании в первый момент наблюдения или обнаружения. Позже, когда свидетельства других очевидцев, достоверные документы и даже бесстрастные фотоснимки удостоверяют, что фактически это событие протекало немного иначе, очень трудно, а иногда даже невозможно отказаться от первого впечатления, и оно продолжает жить в памяти даже вопреки объективным доказательствам противного.

Вот одну из особенностей восприятия наблюдаемого и своеобразной аберрации зрительной памяти можно проиллюстрировать на примере с флагом английского парламентера.

В 9 часов 55 минут утра из-за головы энзелийского мола внезапно выскочил новый катер и был тоже принят за торпедный. Прежде чем кто-либо смог отчетливо рассмотреть его в бинокль, всем бросилось в глаза белое пятно, принятое за бурун.

Только счастливый шанс спас английского парламентера от залпа 75-мм орудий. Готовность пушек и людей была, можно сказать, «нулевая» в связи с тем, что после предыдущей атаки торпедного катера комендоры все время держали на прицеле выход из порта, тем более что других объектов для стрельбы пока им не было указано. Помимо этого, наводя прицельные трубы на оконечность мола, наводчики автоматически могли рассматривать все, что попадало в поле зрения оптических прицелов, что делалось за молом, в глубине гавани. А это интересовало всех.

Счастливый шанс англичанина заключался в том, что штурман Арвид Буш, поймавший его в бинокль раньше других, произнес громко два слова: «Белый флаг».

Продолжение фразы Буша: «…очевидно, идет сдаваться», сказанное по молодости лет и незнанию истории, никого не заинтересовало, но нажать замыкатель «ревуна» после такой реплики, конечно, было невозможно. Еще через минуту выяснилось, что это не торпедный, а рейдовый катер под полосатым тентом от солнца и идет он не тридцати- или сорокаузловым ходом, а от силы десяти-двенадцати, и что на переднем флагштоке у него большой белый флаг, который вместе с трепыхающимся тентом и был принят за пенный бурун.

Недаром говорят, что у кого-то «глаза велики». Страх не страх, но напряженная готовность к подвоху врага даже в период перемирия сделала свое дело. К счастью, все кончилось благополучно.

Поскольку «Деятельный» находился ближе всех к молу, катер с парламентером направился к нему.

Вот тут- то и начинается проблема субъективности зрительной памяти.

К.И. Самойлов, отличный советский адмирал, достойный во всех отношениях человек, очень правдиво (за исключением отдельных частностей) описавший Энзелийскую операцию в своей книге «На канонерской лодке «Ленин» {122}, утверждает, что катер парламентера имел впереди вместо флага прикрепленный белый китель.

Б.П. Гаврилов, бывший главарт и один из флагманов флотилии, выдержанный командир, пользующийся громадным авторитетом, благодаря большому опыту и длительности службы, в своих воспоминаниях пишет: «…из гавани выскочил быстроходный катер с громадным белым флагом размером с простыню…» {123}

Наряду с этими свидетельствами в трех письмах, посланных на протяжении пяти лет, в течение которых собирались воспоминания участников, В.А. Снежинский продолжает утверждать по сей день, что: «…на носовом флагштоке катера развевались дамские панталоны…» {124}

Никакие ссылки на Самойлова, Гаврилова и других не помогают. Объясняя происшедшее явной спешкой, в условиях которой, очевидно, снаряжали парламентера, и ссылаясь на других товарищей с «Деятельного», также увидевших эту принадлежность дамского туалета, товарищ Снежинский совершенно серьезно не считает возможным отказаться от своей версии.

Остается сказать, что в моем дневнике упомянуто о «куске белой материи в качестве парламентерского флага». В те годы способность замечать вокруг корабля все обычное и особенно необычное, без чего невозможно формирование хотя бы посредственного капитана, была развита у меня довольно сильно, поэтому утверждаю, что, если бы англичанин шел с панталонами вместо гюйса, этот факт, наверное, оставил бы след в записках командира «Деятельного».

Конечно, для истории эта деталь не имеет никакого значения. Однако она небезынтересна как показатель одного из симптомов падения авторитета противника по мере выяснения его растерянности, ошибок и слабостей, явившихся следствием главным образом того, что он был застигнут врасплох.

Ведь наши товарищи готовились к ожесточенной схватке, имели очень тяжелые задачи - лезть с 75-мм пушками под огонь шестидюймовок; маневрировать в районе, считавшемся опасным из-за мин, не имея тральщиков; кожановцам пришлось высаживаться, можно сказать, «повзводно», если не «поотделенно», на берег, на котором противник располагал усиленной бригадой из трех английских и двух индусских батальонов общей численностью до двух тысяч человек. В то же время те же товарищи видели неудачный взлет самолета, неудачную атаку торпедного катера, «бледный» залп одной из батарей, переползание растерянных «томми» обратно к Казьяну, и, наконец, они узнали о просьбе английского командования о прекращении огня.

Вот почему церемония встречи парламентера могла зафиксироваться в сознании некоторых товарищей в непочтительном для врага виде, причем совершенно искренне, ибо его уже не уважали… При иных обстоятельствах боя версия с простыней, кителем и другими частями туалета как со знаком слишком поспешных сборов не могла бы возникнуть и закрепиться в памяти участников.

* * *

Когда катер явно повернул в направлении мостика «Деятельного», то неожиданно для всех, стоящих на нем, всегда невозмутимый начдив, до этого момента абсолютно спокойный, вдруг заволновался и, поспешно спускаясь с мостика, предложил:

- Передаю вам временное командование группой!… Поскорее переправьте его к командующему, а меня, ради бога, увольте от встречи!… Меня здесь нет!

Теперь наступила моя очередь смущаться. Было досадно из-за своего внешнего вида {125}. Но помимо того смутила первая мысль, которая пришла в голову: «Как объясняться с парламентером? На каком языке?» Весьма сомнительные знания школьных лет, позволявшие во время плавания на Дальнем Востоке болтать на интернациональном портовом жаргоне, давно улетучились из головы из-за полного отсутствия практики с 1915 года.

Более двухсот лет существовала международная традиция считать английский язык морским языком (на котором издавалось большинство карт, лоций, пособий, альманахов и т.д.). Поэтому знание его всегда почиталось одним из свидетельств морской культуры, хотя это было весьма относительным показателем для оценки уровня мореходного искусства. Наши поморы заткнут за пояс любого обитателя британских островов, не зная английского языка. В то же время знаменитые ученые-моряки, вроде Лазарева, Пахтусова, Невельского или Макарова, прославили свою родину не тем, что владели английским языком, хотя знали его в совершенстве. Поэтому сомнений в необходимости знания иностранных языков у меня не было и до этого случая. Смущало другое.

Командир «Деятельного», впервые вступая на дипломатическое поприще, не был ни помором, ни открывателем новых земель, поэтому ложное самолюбие его очень страдало при мысли о том, как представитель интервентов злорадно отметит и будет разносить сенсацию, что командир большевистского флота абсолютно не знает английского языка. Но… опасения оказались совершенно напрасными.