При других обстоятельствах Юрген, возможно, нашел бы стихотворение не таким уж плохим. Да и не было оно таким уж плохим, если учесть, что автор его девчонка. Основная мысль стиха, правда, не так уж нова, но оно не болтливо. Довольно оригинально сформулировано. Не понадобилось ей, значит, много слов, а это ведь хороший признак. Однако обстоятельства были таковы: Юрген нашел стишок гораздо худшим, чем он был на самом деле, и к тому же высказал свое мнение.

Почему-то он сам себя обозвал тогда дураком, и в то же время ему очень хотелось не быть им. Должно быть, потому он тогда возьми и выпали:

— Ишь ты, если ты уж такая старушка, может, ко мне в бабушки пойдешь?

По родному языку у него тоже была пятерка, но как эти самые поэты относятся к собственным стихам, он, конечно, не знал. А когда она даже не улыбнулась, он решил, что сострил неудачно, и постарался добавить:

— А это с крылатым драконом ничего получилось. Бреникенмайер в роли крылатого дракона — это ты точно поймала.

Бреникенмайер был обыкновенным кровельщиком и жил по соседству с Альбрехтами, улица Фогельзанг, дом 35. Но дело в том, что этот Бреникенмайер прогнал с дорожки Юргена, когда тот перед домом Сусанны выписывал восьмерки…

Сусанна тогда вдруг резко встала, отошла на два шага и бросила:

— А ты, оказывается, дурак, Юрген Рогге!

Он так и рухнул на спину в траву и чуть не заверещал: «Чего-чего?» — и даже рот не закрыл. Лет десять уж его никто дураком не обзывал!

— Знаешь, — сказал он ей, — разве тебе не известно, что я гений и что в самое ближайшее время меня произведут в профессора?

— Подумаешь, это и так все знают, — ответила она. — А ты все равно дурак. И в бабушки я к тебе не пойду. И стихотворение это совсем не про Бреникенмайера. Это стихотворение о человеке. А если ты этого не понял, значит, ты дурак.

Вдруг он что-то уловил в ее голосе, вскочил, схватил ее за плечи, попытался повернуть к себе лицом.

— Слушай, ну послушай!

В какую-то долю секунды ему почудилось, что это говорит «профессор Зауэрбрух», а не он сам. Но она вдруг стала вся как деревянная, вырвалась и убежала. А тут как раз Джони Рабе на своей яхте поднимался вверх по реке. Размахнувшись канатом, он заорал во все горло:

— Ты что, спятил, Рогге? Так ты никогда в районе первое место не возьмешь. А ну, живо — давай на спортплощадку и десять кругов без передышки! Это из тебя сразу всю дурь выбьет, черт бы тебя побрал!

Во время этого словоизвержения из каюты яхты поднялась длинноногая блондинка и стала успокаивать Рабе, похлопывая его по загорелой спине.

— Отстань! Я тебе не ломовая лошадь! — рыкнул на нее Джони.

Однако эта небольшая перепалка привела к тому, что яхта сбилась с курса. Фарватер-то узенький. Раздался отвратительный скрежет — бортом, отделанным красным деревом, яхта задела старые причальные мостки.

Само собой понятно, что Юрген предпочел немедленно испариться. Присутствовать при том, как разъяренный Джони Рабе употребит все свои недюжинные силушки и разнесет яхту на куски или взовьется в небо, он просто не хотел. Отказавшись от погони за Сусанной, он направился домой. С каждым шагом он все свирепей проклинал себя, скрежетал зубами и в конце концов, обливаясь холодным потом, шмякнул за собой дверь в мансардную каморку.

Улица с несколько странным названием Фогельзанг — Птичья слобода, так же как и улица, на которой жил Юрген, находилась на окраине Нойкукова. Но на другой окраине — противоположной. И была она улицей совсем другого рода — улицей, где стояли одни виллы. Улица вилл старого Нойкукова. Сады здесь просторные, впереди домов, а не позади, и зелени в них гораздо больше, видны подстриженные секвойи и большие голубые ели. И сами дома больше, и все — разные. Такие — с флюгерами и башенками, в которых не поместилась бы даже Спящая красавица, или такие — круглые, со всякими выступами, эркерами. Так и кажется, что они сидят на газонах, будто грибы. Но больше всего Юргену нравились красные кирпичные дома с белыми углами, низко нависшими крышами и ставнями, как у деревенских помещичьих домов. В таком именно доме и жила Сусанна на улице Фогельзанг, дом № 34.

Для матери Юргена слово «Фогельзанг» звучало как музыка. Однажды ей удалось все выведать у Юргена, но каким образом — он так и не понял.

— Послушай, Юрджи… Альбрехт? — сказала она. — Фогельзанг… Это не дочь директора газового завода?

Юрген сказал тогда:

— Да, да.

А мать:

— Вот как? Именитые люди там живут. Бабушка твоя там в горничных служила у коммерции советника Менке, а он…

Юрген уже не раз слышал про этого коммерции советника, особенно о его привычке заходить на кухню и выпивать там пиво «прямо из горлышка» и еще рассказывать прислуге всякие чудеса про Лондон, где он, оказывается, научился двойной бухгалтерии.

Юрген тогда еще поскорей добавил:

— Да, да, там теперь Онушкаты живут. И знаешь, Вильфрид Онушкат у нас в классе показывал: носом втянет нитку и изо рта вытаскивает. Наоборот, правда, не может.

— Что-что? Фу, гадость какая! Не смей у меня обезьянничать! — сказала тогда мать и передернулась. Потом добавила: — Что ж, теперь ведь все по-другому. Теперь наш Рудольф тоже мог бы так жить, умей он себя поставить. Врачей ведь не хватает. Я ему это прямо в глаза скажу: дипломированный врач имеет право там жить!

Но еще больше его удивило замечание матери, что на улице Фогельзанг именитые люди живут. Сама ж сказала, что все теперь по-другому. Но он ведь не понял — это мать говорила о чуде. Правда, о чуде, которое так и не произошло, но вполне могло произойти, а именно о том, что ее сын Рудольф мог бы жить на улице, на которой ее мать — его бабушка служила когда-то в прислугах! И насчет «именитый» он не понял. Какого дьявола! Самый именитый из всех, кого он знал, был же он сам — Юрген Рогге! Но с матерью он тогда спорить не стал, а только радовался, что она ничего не сказала о его дружбе с Сусанной Альбрехт и даже увеличила выдачу карманных денег с двенадцати до пятнадцати марок в месяц.

Так думал Юрген, проходя мимо дома № 28 по улице Фогельзанг. Можно ведь еще и повернуть, пока не поздно. Но он не повернул, и ноги его на сей раз сработали быстрее, чем голова: когда он открыл калитку дома № 4, он совсем забыл, как надо вести себя. Навстречу вышла мать Сусанны — в руках ведро и швабра. Красивая женщина, лет на десять или пятнадцать моложе его матери. И всегда-то он смущался при встрече с ней, а сейчас и подавно.

— Здравствуй, Юрген, — поздоровалась она. — Что это ты редко так заходишь? Мне даже кажется, что ты подрос с последнего раза. Иди посиди на веранде. Я сейчас, только воду вылью.

На веранде стояла угловая скамейка с поролоновыми подушками шотландского рисунка. Юрген присел на краешек, прислушиваясь к тому, что делалось в доме. Странно, но он так ничего и не услышал — а у Сусанны было две сестры, обе моложе ее и… проигрыватель!

— Жарко сегодня! — войдя, проговорила мать Сусанны. Включив маленький вентилятор, она спросила: — На этот раз вы, что ж, всерьез?

— Что всерьез?

Мать Сусанны ласково улыбнулась и добавила:

— А ты как думаешь? Вы ж поцапались. И знаешь, что Сусанна сказала?

Это он очень хотел бы узнать. Но пока не знал. Впрочем, кое-что он ведь знал. «Дурак» сказала она ему и «возможно, мы не подходим друг другу». Д-да! «Возможно»! «Возможно, не подходим друг другу». Да, это он все знал. Это было не очень много, и ничего хорошего в этом не было. Ощутив необыкновенный прилив любознательности, он сказал:

— Нет, не знаю.

— «Этот Юрген Рогге, — сказала о тебе Сусанна, — со всеми его пятерками духовно абсолютно отсталый тип. Какой-то высохший арифмометр».

Опять не очень ясно. И означало тоже что-то вроде дурака, только немного вежливее.

— Сумасшедшая. Ей-богу, сумасшедшая! — рассмеялась фрау Альбрехт. — Потом, представляешь, подхватила гитару и давай напевать: «В тот день, в тот день, когда скончался Джонни Крамер, колокола звонили до утра…» Сдохнуть можно было! Она же петь совсем не умеет! А воображает, что умеет. Может, вы все-таки поладите?