Когда снова наросли у него мышцы на руках и жирок на ребрах, он пошел туда, где на вывеске значилось: «Спортобщество „Локомотив“, Нойкуков». В этом обществе в ящике для спортинвентаря валялось старое копье. Никто не знал, что с ним делать, потому его и отдали Джони Рабе. Джони подхватил копье — в его руках оно ничего не весило — и метнул. Довольно далеко, между прочим. Во всяком случае, в Нойкукове никто никогда не видел, чтобы так далеко улетало копье, разве что сын книготорговца Альбрехта — тот ведь побывал на Олимпиаде 1936 года в Берлине. Но его уже нет в живых: убит под Днепропетровском в 1941 году… А Джони Рабе посмотрел вслед своему копью и усмехнулся. Но довольным он был только до того дня, как в Нойкуков приехал худенький, сухой старичок.
Приехал он на ростокском поезде, с тяжелым помятым чемоданом в руках, присел на этот самый чемодан, выкурил несколько сигарет «Унита» и все поглядывал, как Джони Рабе свое копьецо мечет. Целый час так курил и щурясь смотрел на Джони. Однако с чемодана ни разу не сошел. Под конец это разозлило Джони. Он бросал и бросал, чуть плечо себе не вывернул. А копье-то падало все ближе и ближе. Но тут сухонький старичок поднялся со своего чемодана и сказал:
— Это не для вас. Разбег у вас плохой, да и технику вам не освоить. К тому же копьеметатель у нас уже есть. Из Пархима он. А вам я сейчас кое-что покажу.
Тощий старичок открыл свой видавший виды чемодан и достал главный предмет своих забот — почти восьмикилограммовое ядро, к которому была прикреплена стальная проволока примерно в метр длиной, в конце снабженная ручкой.
— А это, — сказал старичок, — и есть молот. — Схватил странный предмет своими высохшими желтыми ручками, несколько раз повернулся на месте так, что ядро поднялось благодаря центробежной силе, и отпустил.
Так называемый молот пролетел метров десять, что великим достижением никак не назовешь.
— Разумеется, это пустяк, — сказал он. — Молот можно метнуть метров на пятьдесят. Я знаю, как этого добиться, но сам не могу. Вы не знаете, как это делается, но можете. А это уже лучше: у вас все впереди.
Напоследок тощий старичок призвал Джони Рабе быть внимательным, соблюдать все меры предосторожности.
— Сетку, — сказал он, — я не могу достать. — И, оставив молот и тетрадочку, в которой было написано, как достичь успеха в метании молота, отбыл из Нойкукова в неизвестном направлении.
Так Джони приобрел свой скипетр, но королем еще не стал. Однако, как правильно заметил старичок, у Джони все еще было впереди.
Но с тех пор этот почти Геркулес, этот еще не король каждый день отправлялся на лесную полянку. Ездил он туда на стареньком велосипеде: футболисты прогнали его со стадиона — нечего, мол, на футбольном поле ямки выбивать! А здесь, скрытый от людских глаз, Джони метал и метал, да так, что все живое разбегалось, а бабы, собиравшие в лесу хворост, вскоре стали всякие небылицы плести о сумасшедшем великане из Нойкукова. Так прошло два месяца, а когда начался третий, Джони Рабе с Розенштрассе стал окружным королем — или чемпионом округа. Это еще не много, но все-таки король!
Сперва-то его не хотели выпускать — сетки не было. Да и не с кем ему было состязаться — один же! Но не на того напали — неужто вся его тренировка псу под хвост? А мозоли на руках? Сколько он деревьев облазил — снаряд застрявший доставал! И на старичка из Ростока он сослался: это же он ему задание дал — стать первым метателем молота на мекленбургской земле. И в конце концов добился своего. А снаряд свой он и чистил, и тер порошками собственного изготовления, какими обычно пивные краны и стойку в отцовской пивной надраивал. Вот так-то и продвинулся он по стезе спортивной славы, где победить ему надо было только самого себя да разве еще насмешников. Официально зарегистрированная и внесенная в протокол состязаний отметка нового чемпиона округа равнялась 28 метрам 92 сантиметрам.
Довольно ему чистить и убирать свою ресторацию да одергивать смешной тренировочный костюм. Шутки ради он выжимает тяжелый стол для постоянных посетителей. Затем он отправится наверх и переоденется. Натянет брюки, сшитые у лучшего портного, английские ботинки, шотландский пуловер и куртку из мягкой коричневой кожи. Спустится в гараж, выкатит свой «польски-фиат» и отбудет в Росток обедать. Случается, что он и в Варнемюнде ездит. Джони Рабе человек состоятельный. Его питейное заведение — лучшее в Нойкукове. И весь доход ему одному — ни жены, ни детей. Время от времени он заводит себе подружку в Ростоке, но ни одной до сих пор не разрешал навещать его в Нойкукове, разве когда на лодке с ней катается. И ни одной еще не признался, что он единственный владелец ресторанчика. Для них он тренер, и все.
…Так Джони Рабе стал королем в районном масштабе, и почти в то же самое время пивная перешла в его руки. Родители умерли один за другим и оставили ему питейное заведение «Нойкуковер Хоф». Джони выдержал сроки траура, а затем поручил мастеру, маляру Брумму, нарисовать новую вывеску. Теперь на ней значилось: «Заходите к Рабе!» В какой-то книжке он прочитал — иногда ведь он и книги читал, — что в Берлине есть знаменитый ресторан того же названия, но в Нойкукове это мало кто знал, разве что книготорговец Альбрехт, аптекарь да священник. Они же первыми заказали постоянный столик у него. Остальные нойкуковцы не торопились, только приговаривали: «Свихнулся, что ли, этот Рабе?»
Не-е-ет, не свихнулся Джони. Он все хорошо обдумал. Он же решил стать молотометателем и хорошо знал, что метателю молота надо кушать, и хорошо кушать. А так как он к тому же знал, что ничему не обучен, кроме как стрелять и разливать пиво, то и решил зарабатывать свой хлеб ресторатором. А для этого ему надобен был клиент-посетитель. И такой, чтобы посидел немного и деньжат толику оставил. Потому он и приказал всю залу перекрасить и обставить так, как ни у кого другого. Начал он с вывески. Сняв старую, он не сразу новую повесил. Прежде всего он, заперев дверь, засучил рукава и чистил, и малевал, и лучшую посуду с чердака притащил, из комода матери достал все ее столовое белье, объездил все деревни и выменял у новых крестьян и управителей старых замков у кого старинное кресло, у кого замысловатую кружку, а один бургомистр подарил ему двадцать три рисунка, застекленные, в рамках, на которых были изображены всякие графы и господа в цилиндрах: они скакали по полям и лугам на разномастных лошадях с подвязанными хвостами.
— Забирай, парень, — сказал тогда бургомистр, — к чему нам все эти графья?
И Джони Рабе разукрасил свое заведение старинной посудой, скатертями, пивными кружками и «графьями». А когда все уже было готово, он прикрепил и вывеску, но дверей не отпирал, целую неделю не отпирал. «Совсем свихнулся!» — решили нойкуковцы. Но ни один из них не проходил мимо, не заглянув внутрь: «Что это там делается?» — но только так, ненароком, потому как нойкуковцы считают себя людьми нелюбопытными и соответственно этому должны себя соблюдать. А Джони, прикрепив вывеску, отправился к старому Брегенфельду — «Печатное дело. Брегенфельд и Геве» (Геве-то уже лет тридцать как помер) и за бутылкой тминной повел с печатником Брегенфельдом неторопливую беседу. В конце концов старый Брегенфельд, хлопнув Джони по плечу, достал из потайного ящика около сотни карточек твердого желтого картона и торжественно обещал самым красивым шрифтом напечатать на них следующий текст:
ПРИГЛАШЕНИЕ
«Многоуважаемый………….
Вы окажете мне великую честь, если совместно со своей уважаемой супругой прибудете на открытие полностью обновленного ресторана „Заходите к Рабе!“, Розенштрассе, 14, кое имеет быть 24 июня в 6 часов пополудни».
Ресторатор Иоганнес Рабе.
Джони-то хотел написать «состоится», но старый Брегенфельд настоял на «имеет быть». Впрочем, «состоится» или «имеет быть», а пригласительные карточки произвели в городе фурор, хотя хладнокровные нойкуковцы и виду не показали. Те из них, кто получил приглашение, восклицали: «Нет, вы поглядите только!», а остальные: «Говорили ж люди — свихнулся он!» Но это еще ничего не значило. Это ведь могло обратиться и признанием, но могло вылиться и в злорадство. Сам-то Джони ничуть не сомневался в успехе. Он-то был уверен, он-то знал, что делал, знал, что умел, и знал, что это было немало.