Часто Калинин говаривал: «Нет друга — так ищи, а нашел — береги. Без друга — сирота, а с другом — семьянин».

Вот таким верным другом был у него в молодости на Путиловском заводе быстрый, озорной парень с насмешливыми глазами, Ваня Кушников.

— Давай потягаемся на колышке, — тряхнув русыми кудрями, предложил как-то Ваня.

— Зачем?

— Хочу узнать — ты сильный?

— Так себе.

— А все же…

Обоим было уже по двадцать. Тот и другой умелые токари-станочники, а побаловаться хотелось. Ростом Ваня Кушников вымахал, но тщедушен. Миша Калинин небольшой, зато в плечах и груди пошире. Взявшись за концы колышка и упершись нога в ногу, потянули его каждый к себе.

— Чур, сразу не отпускать. Будет обман, — потребовал Калинин и еще раз натужился, да так, что колышек затрещал.

— Сдаюсь, — утирая жаркую испарину со лба, объявил Ваня. — Ты сильнее. Если кто меня обидит, могу на тебя надеяться?

— Можешь, — ответил ему Миша.

Вскоре это произошло.

Ваню Кушникова обидел цеховой мастер, иностранец Гайдаш. Подкрался он к станку молодого токаря исподтишка и, раздувая тонкий нос, закричал:

— Надо работать, не моргать по сторонам! Железо не гнать в стружку! Масло не вода: грязь развел!

— А зачем хорошо работать, если вы расценки снижаете? Из месяца в месяц заработки уменьшаете! — задрожав от обиды, ответил Ваня Кушников.

Мастер чуть не задохнулся от злости.

— Молчать! За ворота просишься?

От своего станка к ним поспешил подойти Калинин. Он сказал:

— Токари правду говорят. Снижаете расценки, вводите штрафы. К тому же мы люди, нужно достойное обращение…

Гайдаш скривил рот, прищурился, смерил того и другого презрительным взглядом и окрестил их:

— Два сапога пара.

После гудка, когда рабочие толпой хлынули за ворота, миновав охрану, Миша спросил своего друга:

— Что это мастер к тебе пристает?

Кушников, на ходу застегнув короткий пиджак и надвинув на чуб серенькую кепку, оглянулся по сторонам.

— Подозревает, что я подпольщик, вот и мстит.

— А ты нет?

— Как другу, могу тебе открыться: немного есть. Помогаю старшим распространять листовки.

Кто-то в легкой обуви, выстукивая каблуками по панели, спеша прошел мимо них.

Калинин сжал Ване локоть.

— Тсс… Я провожу тебя.

Они поднялись на пологое взгорье, обсаженное молодыми кленами. Здесь жадно глотали чистый и свежий воздух, тронутый первым морозцем. Завод, залитый светом огней, издали казался великаном. Особенно подчеркивали его величие высокие дымящиеся трубы и полыхающий огонь плавильных печей.

До угла Огородного на Петергофском шоссе, где жил Кушников, близко.

В другой раз Ваня пошел проводить Мишу до деревни Волынкино, где тот снимал у рабочего-текстильщика комнату. А в воскресенье друзья встретились на городской почте: тот и другой отправляли скопленные деньги своим родителям. Кушников — в Тулу, Калинин — в деревню Верхняя Троица.

— Денежки-то и самим бы нам нужны, — начал разговор Кушников.

— Родителям нужнее. Земля у нас там в Тверской губернии тощая. Да еще и частые засухи.

— То же, что и наша тульская земля, — согласился Кушников и придвинулся поближе к новому товарищу: — Сдается мне, ты поучен?

— Начальная школа и только. Скорее, начитан.

— Где ж это тебе удалось, начитаться-то?

— Четыре года служил мальчонкой на побегушках в семье генерала. У него сыновья гимназисты. В доме библиотека.

— Ох ты, каналья! — воскликнул Кушников. — Понукали, драли, наказывали и читать давали?

— Насилия не было. Хорошая семья. За это им спасибо. Не все же люди дурные.

И опять плечом к плечу и локоть к локтю бродили они весь вечер. Говорили о самом тайном и сокровенном, что их волновало.

— Хорошо разбираешься в политике да и в житейских делах. Так бы и мне, — сказал Кушников, заглядывая в светлые глаза нового друга.

— Приходится.

— Если хочешь, могу тебя рекомендовать в тайный революционный кружок, который связан с «Союзом борьбы»?

— Давно ищу связей, — обрадовался Калинин.

— Про Ленина слыхал?

— Он же сослан в Сибирь…

— Кружки и «Союз борьбы» — его рук дело. А из Сибири Ленин должен скоро вернуться…

Прощаясь, Ваня Кушников посмеялся:

— А на колышке я с тобой тягался понарошку. Не надо нам быть очень серьезными, а то приметят и проследят…

Миша Калинин удивился.

— Да, да. Это так, — убеждал Ваня друга. — А тебя, Миша, я сведу с одним умным человеком. Он подскажет, что нам надо делать, как жить…

Равного Путиловскому заводу в России в то время не было. Огромная армия рабочих с утра и до глубокой ночи трудилась в грохочущих цехах. Каждый делал свое: ковал или сверлил, нагревал или шлифовал, растачивал, полировал, красил, спускал, поднимал, откатывал.

— Вот ведь с полгода тремся бок о бок, а один другого сразу не распознали, — сказал подметало — рабочий с ремешком вокруг седой головы.

Михаил Калинин задержался, переложил из руки в руку стальную болванку и подумал: «Наверное, это и есть тот самый рабочий, с которым мне советовал познакомиться Ваня Кушников».

— Новичок в токарном-то деле?

— Не очень, — ответил Калинин. — Два года на «Старом арсенале» работал.

— Вижу, ремесло это тебе по душе. Только вот характером норовист. Говорят, будто бы отказался жертвовать на постройку храма господня?

— Отказался.

— Может, еще передумаешь?

— Нет, не передумаю. Церковь при заводе никому не нужна. Да и денег жалко.

— Другим-то, думаешь, своего заработка не жалко? Да жертвуют.

— Боятся администрации.

— А ты не боишься?

— Уволят, на другом заводе токаря нужны.

Рабочий с ремешком на голове за смену хоть один раз да подгонит тележку к станку Калинина. Пошутит, посмеется, а иногда скажет и такое, отчего у молодого токаря займется сердце:

— Вот, к примеру, металл: точишь чугун — от него шелуха. А скажем, медь: тут стружка что шелковая лента — соблазн. Но вот поставим кусок стали, резец сам скажет, что это за добро. Люди-то тоже разные. Как, по-твоему?

— Разные, — поняв, о чем идет речь, ответил Калинин.

В выходной они условились сойтись на шумном Нарвском базаре, где толпился народ, продавая полуизношенную одежду, валенки, шапки и всякую всячину. Рабочий-подметало пришел в длинном драповом пальто, в шляпе. В руках он держал клетку с двумя серыми, невеселыми пичужками.

Пичужник и Миша Калинин сели на обглаженный камень поодаль от людской толчеи.

— Надоест мне заводской шум, вот я тут и отдыхаю, — сказал пичужник.

Он вскинул поблекшие глаза к чистому холодному небу. Проследил за сахарными облаками, идущими своей чередой. Брови его расправились.

— Плясать умеешь?

— Чего? — удивился Калинин.

— Плясать барыню или камаринскую, песню петь — надо уметь. Друзьями обзавелся?