— До какой лампочки? — не поняла она.

— Так говорят, когда хотят подчеркнуть, что что-то неважно. Не обращай внимания. Люся, мы через год отсюда уедем. Ты же умная, часто дружба в нашем возрасте выливается во что-то серьезное?

— Может быть, и не часто! — упрямо сказала она, вздернув подбородок. — Все зависит от самих людей и силы их чувств. Через год нам всем будет пятнадцать. Что такое три года? А потом я могу к тебе приехать, только позови! Раскрасневшаяся, взволнованная девчонка похорошела, в ее глазах была надежда, и я подумал, почему бы и нет? Я любил свою жену и прожили мы с ней хорошо, но повторять жизнь не собирался, по крайней мере, пока.

— Давай дружить, — согласился я, — а там посмотрим, что из нашей дружбы получится. Сходи в ванную комнату, умойся. А то сейчас придут ребята, а ты такая красная, как будто мы здесь целовались.

— А ты можешь меня поцеловать? — спросила она, поднявшись с тахты.

Вот убейте меня, но в этом вопросе ничего, кроме любопытства, не прозвучало. И это Люська! Точно от любви даже у самых умных девчонок мозги запекаются.

— Как-нибудь потом, — неопределенно пообещал я. — Живо брысь в ванну! Ты Игоря не знаешь? Сергей, даже если что увидит, будет молчать, а этот разболтает даже то, чего не было. Не сразу, так со временем.

Только она ушла в ванную комнату, во входную дверь постучали. Пришли Сергей с Игорем. Оба жили в соседнем с нами подъезде третьего дома, поэтому прибежали без пальто.

— Сейчас Люся помоет руки, — сказал я им, принимая подарки, — потом идите мыть вы. Если руки чистые, садитесь сразу за стол. Подождем еще немного Иру и начнем. Остальные приглашенные прийти не пожелали.

— Им же хуже! — сказал Игорь, посмотрев на стол. — Здорово тебе все приготовили.

Только мы все расселись за столом, пришла Ира. Она меня поздравила, с моей помощью сняла пальто и пошла мыть руки.

— Больше никого не будет, — сказал я, когда она зашла в комнату. — Садись, и давайте начинать.

Нас было мало, а ребята еще и переели всяких вкусностей, так что мой праздник прошел скучновато. С час кушали, потом включили проигрыватель, немного сдвинули стол и потанцевали. Игорь без особого удовольствия танцевал с Ирой, которая была одного с ним роста, я все время приглашал Люсю, а Сергей поставил стул возле комбайна и менял для нас пластинки. Все было не так, как я рассчитывал, поэтому за гитарой я не ходил и разученной песни не спел. Когда мне надоело танцевать, посидели на тахте, и я рассказал несколько анекдотов. На этом все и закончилось. Ребята попрощались и убежали домой, а я позвонил Платоновым и попросил передать родителям, что мы уже закончили и уходим. Мы втроем оделись, и я пошел провожать девочек до дома. Сначала проводили Иру, а потом я повел свою новую подругу к дому, который часто мне снился когда-то очень давно. Правда, снилась мне совсем другая девочка. Почему в жизни все так глупо устроено? Вот идет рядом со мной девчонка, которой я не безразличен. Не красавица, но симпатичная и очень умная, а меня это почти не волнует. И дело не в возрасте: во времена моей старости такие уже вовсю крутили любовь и открыто жили с парнями по большей части на год-два старше себя. Я такого не одобрял раньше, и сейчас не собирался идти дальше поцелуя в щечку. Всему свое время. Жаль, что не пришла Лена, но с этим ничего не поделаешь. Что мне для ее симпатии еще осталось сделать, в космос слетать? Значит, этот парень из восьмого класса ее сильно зацепил. Я знал, что ее отца переведут в Томск через год после нашего отъезда. Наверное, она тоже будет страдать и писать письма. Боль не становится меньше, если болящий молод. Конечно, через это проходят многие, я сам когда-то прошел и не умер, но что-то в сердце осталось на всю жизнь. Оно не мешало мне жить тогда, мешало теперь. Советы и доводы разума в таких случаях не помогают. Много вам поможет совет, если у вас разболелся зуб? Но в случае с зубом можно пересилить страх и сходить к стоматологу. В любви, даже несчастной, никто не хочет расстаться с болью. Я в этот вечер захотел. Хотеть — значит мочь. Кто это сказал первым? Я покопался в памяти и не нашел ответа.

— Ты меня поцелуешь? — спросила Люся, когда я ее довел до подъезда.

Вот неугомонная! Я взял ее за плечи, притянул к себе и, игнорируя подставленные губы, поцеловал в щеку.

В понедельник я поменял парту. Люба, сидевшая за одной партой с Люсей, не горела желанием с третьей парты пересаживаться на первую, но спорить не стала, а класс получил прекрасную тему для пересудов на ближайшие два-три дня. На большой перемене я пошел в туалет, расположенный на первом этаже, и увидел мать, выходившую из кабинета директора.

— Ты что здесь делаешь? — удивился я. — Вызвали из-за Тани?

— Пришло письмо из редакции, — пояснила мама. — Они хотят, чтобы ты к ним заехал. Я договорилась с директором о том, что завтра тебя освободят от занятий.

— А для чего я им нужен, не написали?

— Нет, просто пригласили, поэтому мы с тобой завтра съездим.

Поездка получилась интересной. Я вообще ездил в Минск очень редко и всегда вместе с матерью. Вышли в девять с минутами, чтобы успеть на десятичасовой поезд. Я, естественно, надел новый костюм, да и мама принарядилась. Пришли минут за пятнадцать до прихода поезда. Мама пошла покупать билеты, а я остался на перроне. На нашем участке железной дороги с год назад исчезли паровозы, которые издали было видно по длинному шлейфу дыма. Деревянные шпалы заменили железобетонными, пустили тепловозы, и мы перестали нюхать угольную вонь. На поезде до пригородного вокзала ехали всего сорок минут, а потом еще с полчаса добирались до издательства на троллейбусе и пешком. В тот кабинет, куда мама сдавала рукопись, была очередь из трех мужчин разного возраста.

— Молодое дарование? — спросил маму пожилой мужчина с бородкой и большим кожаным портфелем в руках. — А где рукопись?

Чем-то он мне сразу не понравился, а я редко ошибался в людях.

— Все мои рукописи уже в работе, — сказал я ему, опередив мать. — Сейчас вызвали для личной беседы.

Ей только дай поговорить. Не люблю, когда меня кто-то обсуждает, да еще в моем присутствие.

— Да? — удивился он. — И о чем рассказ?

— Я на мелочи не размениваюсь, — любезно ответил я. — У меня повесть, хоть и не очень большая. Вы, извините, профессионал, или любитель? Много книг опубликовали?

— Я не пишу книги, — ответил он, глядя на меня с удивлением. — Я пишу критические статьи.

— И хорошо платят? — спросил я, вогнав его в ступор.

— Гена, отстань от человека! — пришла ему на помощь мама. — Извините, пожалуйста!

Дверь в кабинет отворилась, выпустив какую-то женщину с прекрасной фигурой, которую все, кроме критика, проводили взглядом, после чего двое очередников зашли в кабинет.

— Наверное, соавторы, — сказал я матери. — Садись на стул, отдыхай.

Мы сели, а критик остался стоять, переместившись к двери кабинета. Минут через десять соавторы вышли, и он поспешно зашел в кабинет. Я подумал и занял его место.

— Ты чего вскочил? — спросила мама.

— Видела, как этот тип перекрывал проход к двери? — сказал я. — А он здесь, похоже, частый гость. Явно опасался, что кто-то попытается прорваться к редактору без очереди. Я терпеть не могу чего-нибудь ждать, ты же знаешь, поэтому никого без очереди пропускать не собираюсь. А ты сиди.

Едва я закончил фразу, как из-за поворота коридора быстрым шагом вышел мужчина лет сорока в очках с роговой оправой, который двинулся к охраняемой мною двери. Увидев, что проход перекрыт, он в удивлении остановился.

— Тебе что здесь нужно, мальчик? — спросил он меня.

— Мне абсолютно ничего здесь не нужно, — ответил я. — Это редактору от меня что-то понадобилось. А вы, извиняюсь, кто и по какому вопросу? Спрашиваю, потому что на прием сейчас моя очередь.

— Я член редакционной коллегии, — ответил он. — У вас есть пригласительное письмо?