Традиционность образа Роланда как героя подчеркивается той важностью, которая придается его смерти и его могиле. «Песнь» – это не что иное, как долгая агония. А Ронсевальское ущелье – найдостойнейшая из могил. Такая могила тем оригинальнее, что выделяет очень важную характерную черту образа Роланда. Действие всей песни буквально погружено в природу, в горный пейзаж, на фоне которого героическая эпопея разворачивается всегда и только под небом. Примечательно, что легендарная память о Роланде чаще всего встречается на природе. Это – там, где им оставлены его основные мифологические следы присутствия: скалы, которые он перерубил надвое своим Дюрандалем, проход Роланда в горном массиве Цирк Гаварни, что во французских Пиренеях, или скала в Сан-Теренцо неподалеку от Лая Специя. Множество мест, особенно в Италии, хранят следы «колен» Роланда. Средневековый герой, как мы видели, всегда связан с определенным местом, с географическим пространством; Роланд же – герой мультипространственный. Входит Роланд и в другую группу героев имагинарного мира – в область диковинных существ, великанов. В Ронко ди Малио, что неподалеку от Савоны, он оставил след своей гигантской ноги. Самым впечатляющим памятником легенде, увековечившим Роланда, следует назвать статую, которую в 1404 году ему поставили в немецком городе Бремене. Это статуя пятиметровой высоты, воздвигнутая перед самой городской ратушей как символ прав и привилегий города. По ходу истории ее часто носили в процессиях, и она существует по сей день.

И вот в тот период, который обычно определяют как переходный от Средних веков к Возрождению, – ас моей точки зрения, это фаза длительного исторического периода Средних веков, продолжавшаяся до XVIII столетия, – с Роландом происходит важное превращение. В Италии его подхватывает идеологическое и культурное течение, и у крупной княжеской семьи дель Эсте он попадает в настоящий фавор. Тут Роланд становится героем тех новых эпических поэм, в которых рыцарский дух переживает бурный расцвет. Это один из самых прекрасных плодов средневекового имагинарного, созданный в период пламенеющей готики. Произведения, живописующие этот новый облик Роланда, принадлежат перу двух великих писателей, пользовавшихся покровительством княжеской семьи дель Эсте. Первый из них, Боярдо, – поэт-гуманист, между 1476 и 1494 годом написавший «Влюбленного Роланда». В поэме он соединяет каролингский цикл с романом цикла артуровского. Особенное развитие у него получают утонченно-витиеватые любовные переживания, причем в большей степени как раз в новой паре – Роланд и прекрасная Анджелика. Боярдо вдохновляет великого поэта из Феррары начала XVI века Ариосто, который пишет с 1516 по 1532 год своего «Неистового Роланда». Обширнейшая поэма повествует о войне, которую нечестивые короли Аграмант и Родомонт (от чьего имени произошло слово «родомонтада», то есть «бахвальство») ведут с вождями христиан Карлом Великим и Роландом. Рассказывается там и о несчастной любви Роланда к Анджелике. Из-за нее, собственно, Роланд и впадает в то неистовство, которому поэма обязана своим названием. Но там же изображается и любовь сарацинского витязя Руджьера к Брадаманте, и его переход в христианство в то историческое время, когда начинался подъем семьи дель Эсте. У Ариосто Роланд становится героем средневекового имагинарного времен пламенеющей готики, героем рыцарственным и утонченным. Дальнейшая судьба Роланда остается то близкой к древней «Песни о Роланде», то отмеченной влиянием более современного «Неистового Роланда». Особенное продолжение традиция Ариосто получила на Сицилии, от скульптур на каретных стойках до – очень часто – персонажей кукольных театров. Перевоплощение, которое Роланд пережил в Италии, став там «неистовым», породило и новый тип героя-рыцаря – тип паладина. Слово это происходит от французского palatin, в итальянском языке XIII века произносившегося как paladino, характер мужественный, рыцарственный, ощущавший себя едва ли не ровней Карлу Великому. Это слово используется Ариосто в «Неистовом Роланде» и оттуда переходит во французский язык XVI века. С тех самых пор Роланд и принадлежит к особому типу рыцарственного героя – типу паладина.

Кристиан Амальви описал, как другое направление в истории имагинарного привело к тому, что во Франции XIX века появился национальный и даже светский образ Роланда. Подобно большинству средневековых героев, Роланд был сразу подхвачен эпохой романтизма, и два великих романтических поэта Франции посвятили ему свои поэмы, которым будет суждено войти в школьный курс литературы. Это «Рог» Альфреда де Виньи и «Легенда веков» Виктора Гюго. В те же годы все делается для популяризации «Песни о Роланде». Первое издание, одновременно и снабженное ученым комментарием, и доступное для понимания широкой публики, выпускает в 1837 году Франсиск Мишель. После этого, когда в 1867 году Виктор Дюрюи вводит обязательное изучение истории в начальной школе, и с того момента, как одновременно начинает появляться все больше переводов «Песни» на современный французский язык, она становится источником исторических сведений. Окончательный по своему влиянию перевод будет выполнен Леоном Готье в 1880 году, и это творение ученого, в те же годы выпустившего большой итоговый труд под названием «Рыцарство», углубит понимание достоинств этого общественного класса и его идеологии. После 1870 года Роланд попадает в компанию других доблестных «ветеранов», которых объединили для изучения в начальной и средней школах под знаком реванша в войне с пруссаками. Школьникам рассказывают о Верцингеториксе, Дюгесклене, Жанне д'Арк, Баярде, Тюренне, Гоше и Марсо. Среди них и побежденный Роланд. Он равно вдохновляет монархистов и католиков, что вполне естественно, и светских республиканцев, что уже может вызвать удивление. Однако Мишле объяснил им, что «Песнь о Роланде» следует воспринимать как творение народного французского гения, как эманацию коллективной души. Жанна д 'Арк, канонизированная после войны 1914–1918 годов и также признанная всеми французами, какой бы идеологии они ни придерживались, займет то место, какое в период политической деятельности Жюля Ферри досталось Роланду.

Место героя Роланда в сегодняшнем имагинарном Европы весьма неопределенно. Например, если в Италии, помимо театров марионеток, наследие Ариосто в некоторой степени осваивал кинематограф в таких фильмах, как «Орландо и паладины Франции» (французское название «Роланд, стойкий принц») (1958) режиссера Пьетро Франсиши и «Паладины» (1984) (французское название – «Выбор сеньоров») Дж. Баттиато, то во Франции Роланд, пожалуй, послужил материалом лишь для архаичного немого фильма Луи Фейяда «Роланд в Ронсевальском ущелье» (1913) и произведения хотя и не лишенного привлекательности, но тем не менее оставшегося безнадежно маргинальным – «Песни о Роланде» (1978) Франка Кассенти.

Сегодняшняя жизнь, кажется, не слишком благоприятствует возрождению Роланда-героя. Однако имагинарное до такой степени зависит от случайностей и превратностей истории, что невозможно знать наверняка, не отвоюет ли паладин, с образом которого связано столько прекрасных грез, свое достойное место в европейском имагинарном.

Хотя эта легенда и стала мифом, характерным именно для европейского имагинарного, ее параллели довольно часто отыскивают то в мировом фольклоре, то в легенде персидского происхождения. Персидская история о любви царевны Вим и витязя Рамина напоминает историю «треугольника» – Марк, Тристан, Изольда. Но изначальную суть легенды, по-видимому, надо искать в кельтской культуре, и по всей христианской Европе она распространяется начиная с XII века. Надо сказать, что, хотя Тристан и Изольда – эмблематичные герои Средних веков, история этой пары осталась символом любви и для Новейшего времени и отнюдь не исчерпывается эпохой Средневековья. Если Грааль в этой книге упоминается среди средневековых чудес и диковинок лишь там, где идет речь о героях рыцарских времен, то для Тристана и Изольды мы выделили целую главу – потому что в этом мифе ярче, чем в любом другом, отразился средневековый образ женщины, образ влюбленной пары и образ того чувства, которое, наряду с феодальным долгом вассальной верности, без сомнения, остается самым большим и поистине ценным наследием, какое только Средние века оставили западной культуре, – куртуазной любви.